Мардоний ждал, чтобы греки сошли на равнину. Греки медлили. Мардоний послал вверх по склону свою конницу слуками. Туча стрел посыпалась на греческий строй. Персы подскакивали вплотную к греческим щитам и копьям и кричали, издеваясь: "Трусы!" и "Бабы!"
На самом опасном месте стояли мегарцы. Они послали к вождям гонца: "Мы гибнем, но держимся; если нас не сменят, мы отступим". Павсаний спросил вождей: "Кто пойдет добровольно?" Никто не отважился; вызвались одни афиняне. Под градом персидских стрел их отряд сменил мегарцев и начал отстреливаться.
Впереди персов гарцевал на белом коне Масистий, самый рослый, красивый и сильный человек в царском войске. В бок коню попала стрела; конь встал на дыбы и сбросил седока. Тяжесть лат мешала Масистию подняться на ноги. Афиняне бросились на него с мечами и копьями. Мечи и копья скользили по его золотому чешуйчатому панцирю. Кто-то догадался и ткнул перса копьем в глаз. Масистий замер и испустил дух.
Персы бросились на афинян вскачь, во весь опор, со всех сторон, с неистовыми криками. Только греки с их умением держаться в строю могли выстоять пешими против такого натиска. На помощь афинянам двинулись другие отряды. Битва была яростной, но недолгой. Увидев, что отбить тело вождя им не удается, всадники врассыпную ускакали прочь.
Вскоре в персидском стане поднялся стон и плач: это персы оплакивали Масистия. Они обрезали волосы себе и гривы лошадям. Они били себя в грудь и по голове, и крики их разносились на всю Беотию. Ибо после Мардония Масистий был первым человеком в персидском войске, и сам царь его знал и любил.
"Междутем греки, выдержавши напор конницы и отразивши его, сделались гораздо смелее, - говорит Геродот, - Тело Масистия они положили на колесницу и возили по рядам своих войск, а тело это своим ростом и красотою весьма заслуживало того, чтобы поглядеть на него: ради этого его и возили. Воины покидали свои места и шли смотреть на убитого Масистия".
Какие гадатели были у греков и персов
Греция - страна сухая и безводная. Путников здесь напутствовали пожеланием: "Счастливого пути и пресной воды!" А когда в поход выступало большое войско, то напоить его на стоянке стоило больших трудов.
Там, где стояли греки на склоне Киферона, воды не было. Впереди тек Асоп, но за Асопом скакали персидские лучники, и стрелы их не подпускали греков к реке.
Павсаний решил перенести стоянку в сторону - к городу Платее.
Платея лежит у самой границы между Беотией и Аттикой. Платейцы были единственными из греков, кто пришел на помощь афинянам при Марафоне; платейцы были единственными из беотийцев, кто не передался персам при нашествии Ксеркса. Здесь и решил раскинуть Павсаний свой стан. Перед Платеей был источник Гаргафия, где можно было брать воду, а за Платеей - киферонский перевал, откуда можно было подвозить пищу. Гаргафия эта, - уверяли греки, - тот самый источник, в котором купалась богиня Артемида, когда ее увидел нагою охотник Актеон и был за это превращен в оленя и растерзан собственными собаками.
Греки стояли на холмах у Гаргафии, персы стояли на равнине за Асопом. Павсаний не решался сойти на равнину, где была всесильна персидская конница; Мардоний не решался взойти на холмы, где была неприступна греческая пехота. День за днем, десять дней стояли два войска друг против друга. Воины томились. Они спрашивали полководцев, почему их не ведут в бой. Полководцы отвечали: "Потому что боги не дают добрых знамений".
Добрые знамения - это была целая наука. Гадать можно было по полету птиц, по крику птиц, по грому и молнии, по кометам и затмениям, по плеску воды и дыму ладана, по самым случайным словам и звукам. Главным же образом гадали по жертвоприношениям. При каждом войске гнали небольшое стадо жертвенных быков и баранов, чтобы они были под рукой перед всяким важным боем. Считалось добрым знаком, если животное шло на заклание охотно и кивало головой (чтобы оно тряхнуло головой, ему иногда наливали воду в уши); дурным знаком - если оно упиралось, вырывалось или умирало от страха раньше, чем его зарезали. Зарезав животное, смотрели, как горят на алтаре куски его мяса, особенно - хвост; если хвост скручивался, это предвещало трудности, если конец его опускался вниз - неудачу, если поднимался вверх - удачу. Выпотрошив животное, смотрели на его внутренности, особенно на печень: если вид их казался необычным, это значило, что животное нездорово и, стало быть, неугодно богам: боги не насытились и требуют себе другого животного. Чтобы добиться добрых знамений, приходилось иной раз закалывать не один десяток баранов или овец. Поэтому неудивительно, что умные гадатели могли оттягивать бой сколько угодно.
У спартанцев гадателем был Тисамен из Элиды. Это был человек необыкновенный. В молодости он обратился к оракулу с вопросом, будут ли у него дети. Оракул ответил: "Ты победишь в пяти великих состязаниях". Тисамен удивился такому ответу, но решил, что это тоже неплохо; и он стал усиленно упражняться в беге, прыжках, борьбе и метании копья и диска, чтобы выступить в пятиборье на Олимпийских играх. Выступил, но не победил. Тогда все решили, что оракул имел в виду не гимнастические, а военные состязания. Спартанцы предложили Тисамену поступить к ним в войско и принести им эти пять побед. Тисамен возгордился; он потребовал, чтобы за это спартанцы приняли его, элидянина, в число спартанских граждан. Спартанцы с негодованием отказались. Но прошло несколько лет, на Грецию двинулись персы, спартанцы встревожились, позвали Тисамена и сказали, что согласны на его условие. Тисамен набавил цену и потребовал, чтобы вместе с ним в число граждан был принят и его брат. Спартанцы пошли и на это. Так Тисамен и его брат оказались единственными за всю историю Спарты иноземцами, принятыми в число ее граждан. И спартанцы одержали с участием Тисамена пять побед: над персами при Платее, надтегейцами при Тегее, над аркадцами при Дипее, над мессенцами при Ифоме и над афинянами при Танагре, двадцать лет спустя после Платеи.
У Мардония гадателем был Гегесистрат, родом тоже из Элиды. Человек этот был злейшим врагом спартанцев. Однажды они его схватили, бросили в тюрьму, приковали за ногу и приговорили к казни. Случайно в руки Гегесистрату попал топор. Перерубить им цепь он не смог; тогда он отрубил себе ногу, проломал ночью стену тюрьмы и скрылся. Когда рана зажила, ногу он приделал себе деревянную и потом явился в персидский стан. Собственно говоря, это был непорядок, потому что жрецу не полагалось иметь никаких телесных недостатков. Но персы, как видно, очень уж дорожили таким союзником, чтобы обращать внимание на эти мелочи.
Вот эти два человека и удерживали два больших войска от наступления в течение десяти дней.
Как произошло сражение перед храмом богини Геры
На восьмой день ожидания Мардоний решил еще раз вызвать греков на бой. Он послал своих всадников к источнику Гаргафии, откуда греки брали воду. Тысяча персидских конников проскакала по тому месту, где когда-то купалась богиня Артемида. На месте чистого источника осталась лужа жидкой грязи. Другой персидский отряд захватил киферонский перевал и отбил обоз с продовольствием, которое везли в греческий лагерь. Греки остались и без еды, и без питья. Персидские всадники подскакивали к их стану и кричали: "Спартанцы, долго ли вы будете трусить? Восемь дней мы ждем от вас вызова и никак не дождемся. Выставляйте, сколько хотите, воинов, и мы выставим столько же: посмотрим, чья возьмет!" Спартанцы сжимали копья и стояли молча.
На десятый день Павсаний решил отступить: отойти от растоптанной Гаргафии поближе к городу Платее, туда, где возле храма богини Геры тек свежий ручей.
Храм Геры в Платее - особенный храм, и празднуется там особенный праздник. Храм посвящен Герене-весте, и вот почему. Богиня Гера, супруга Зевса, была ревнива. Однажды она поссорилась с Зевсом, ушла от него и не хотела возвращаться. Зевс спросил совета у платейского царя. Платейский царь посоветовал Зевсу сделать деревянную статую в полный рост, одеть ее как невесту, посадить на колесницу и объявить, что Зевс берет себе новую жену - нимфу Платею, дочь Асопа. Когда об этом услышала Гера, она тотчас явилась, бросилась в ярости к колеснице, сорвала с невесты одежду и увидела деревянную статую. На радостях она тут же помирилась с Зевсом, а в Платее в память этого выстроили храм и справляют каждые семь лет праздник деревянных статуй. Делают это так. Идут в священный дубовый лес, разбрасывают по земле куски мяса и ждут, пока какой-нибудь ворон не унесет себе кусок и не сядет на дерево. Дерево срубают, вырезают из него статую, одевают ее как невесту и везут в колеснице от Асопа на Киферонскую гору. Там уже сложен жертвенный костер; на нем приносят в жертву Зевсу - быка, в жертву Гере - корову, кладут туда деревянную статую и зажигают костер. Пламя его видно со всей Беотии.
К этому-то храму Геры и вознамерился отвести свои войска царь Павсаний. В войске сразу началось смятение. Коринфяне, аркадцы, мегарцы и прочие спартанские союзники бросились отступать первыми, не дожидаясь остальных. Спартанцы, напротив, считали отступление позором и роптали на Павсания. Голосование в военном совете велось, как обычно, белыми и черными камешками; один спартанец, по имени Амомфарет, схватил вместо камешка огромную каменную глыбу и двумя руками бросил ее оземь, сказав: "Вот мой голос - за битву, а не за бегство!"
Отступление началось ночью и затянулось до утра. На заре последними выступили спартанцы с тегейцами и афиняне с платейцами.
Мардоний, увидев отступающего неприятеля, возликовал. "Ну, что же? - спросил он греков, своих союзников, - Не вы ли мне говорили, будто спартанцы никогда не бегут перед врагом? Как видно, народ этот слаб и робок, а другие греки его боятся потому лишь, что сами еще слабей и трусливей!" И он приказал своей коннице и своей пехоте броситься в погоню за отступающими.
Вот как случилось, что Мардоний пренебрег недобрыми знаменьями, покинул свою равнину и погнался за греками по холмам, где в пешем строю они были несокрушимы.
Бой был труден, потому что принимали его только спартанцы и афиняне: союзники были далеко. Спартанцы стояли, не двигаясь, под градом стрел и ждали, пока персы зайдут достаточно далеко и конница их растеряется меж холмов и оврагов киферонского склона. Тогда Павсаний дал знак, и спартанцы, осыпаемые стрелами, сомкнув щиты и с копьями наперевес, мерным шагом двинулись вперед.
"Жестокий бой продолжался долго, пока, наконец, войска не перешли в рукопашную. Варвары хватались руками за копья и ломали их. В отваге и силе персы не уступали эллинам, но они были безоружны, неопытны и по ловкости не могли равняться с противником. Выбегая вперед по одному или по десяти человек, большими или меньшими толпами, нападали они на спартанцев и гибли. В том месте, где бился сам Мардоний верхом на белой лошади, окруженный тысячью отборных и отважнейших персов, там варвары сильнее всего теснили эллинов. Пока Мардоний был жив, они сопротивлялись, защищались и положили многих спартанцев. Но когда Мардоний был убит и пали окружавшие его храбрейшие воины, тогда и остальные варвары оборотили тыл и побежали перед спартанцами. Наиболее гибельно для них было их одеяние без тяжелого вооружения: легковооруженные, они должны были иметь дело с тяжеловооруженными. Здесь-το смертью Мардония, согласно изречению оракула, спартанцы отомстили за смерть царя Леонида; здесь-то спартанец Павсаний, сын Клеомброта, внук Анаксандрида, одержал победу, блистательнейшую из всех, нам известных". Так пишет Геродот.
Персы врассыпную бежали через холмы, через реку Асоп, через равнину, к своему лагерю. Спартанцы настигали их и убивали каждого настигнутого. Перед лагерем пришлось задержаться: лагерь был обнесен деревянной стеной с башнями, а брать стены приступом спартанцы умели плохо. Но подоспели афиняне, опытные в осадах; стена была проломлена, греки ворвались в лагерь, началась резня. Из трехсот тысяч Мардониева войска уцелело только сорок тысяч, которых еще до сражения увел в Азию Артабаз. Остальные полегли почти до единого. Из спартанцев же в битве погиб всего девяносто один человек, из тегейцев - шестнадцать, из афинян - пятьдесят два.
Самым храбрым из греков показал себя в этом бою спартанец Аристодем - тот, который один спасся из-под Фермопил и за это был заклеймен позором. Бился он отчаянно, положил множество врагов и сам погиб в битве. Но посмертной награды он не получил, потому что бился не ради славы, а из жажды смерти.
Как торжествовали греки свою победу
Добычи в персидском стане было захвачено столько, что за золото платили, как за медь. Даже кормушка, из которой кормили лошадь Мардония, была из чистого золота. Ее захватили тегейцы и пожертвовали в храм Афины. Остальное добро снесли в одно место: только золото, серебро и драгоценные камни; на шитые ткани даже и не смотрели. Десятую долю добычи отделили Зевсу Олимпийскому, Аполлону Дельфийскому, Посейдону Коринфскому. Остальное поделили между всеми в меру заслуг каждого. Павсаний получил вдесятеро против остальных - и золота, и серебра, и рабов, и коней, и верблюдов.
В палатке Мардония Павсаний приказал персидским рабам приготовить самый лучший персидский обед и подать его на золотых и серебряных блюдах к золотым и серебряным столам, крытым тканями, шитыми жемчугом. А спартанским рабам он велел сварить и поставить рядом в глиняной миске знаменитую спартанскую черную похлебку. Потом он позвал в палатку греческих вождей и сказал им: "Посмотрите, с какими безумцами мы воюем: вот что они имели, и вот что они пришли сюда искать!"
Эгинец Лампон предложил Павсанию: "Отомсти варварам за смерть Леонида: Ксеркс и Мардоний распяли на кресте труп Леонида, а ты распни на кресте труп Мардония". Павсаний посмотрел на него с негодованием: "То, что к лицу варвару, - не к лицу греку; не позорь нашей доброй славы такими советами. А царь Леонид и остальные павшие под Фермопилами и без того отомщены несчетным множеством лежащих здесь врагов".
Над павшими при Платее были насыпаны курганы. Курганов было семь: три спартанских, тегейский, мегарский, флиунтский и афинский. Остальные союзники в битве не участвовали. Но из стыда они потом насыпали рядом свои курганы: пустые.
На поле боя нужно было поставить трофей - столб, увешанный вражеским оружием. Кто должен был это сделать? Афиняне и спартанцы одинаково притязали на эту честь. Начались споры, перекоры, еще немного - и взялись бы за оружие. Тогда совет военачальников решил высшую награду за храбрость присудить не Афинам и не Спарте, а какому-нибудь третьему городу - иначе не миновать междоусобной войны. Встал коринфянин и предложил оказать эту честь Платее - городу, на чьей земле произошел бой. Скрепя сердце на это согласились и афиняне, и спартанцы: и Аристид Справедливый, и победоносный Павсаний.
Возле курганов был воздвигнут алтарь Зевсу-Освободителю. Дельфийский оракул велел: огонь на алтаре зажечь от огня в дельфийском храме, а все остальные огни в округе погасить, потому что они осквернены персами. Вожди греков обошли все окрестные дома и хижины, гася огни, а в Дельфы побежал лучший платейский бегун по имени Эвхид. Утром он выбежал из Платеи с незажженным факелом в руке; в полдень он был в Дельфах, зажег факел от Аполлонова алтаря, возложил на голову лавровый венок и помчался назад; на закате он вбежал в Платею и передал факел жрецам, упал у алтаря и умер от разрыва сердца. За один день он покрыл тысячу стадий - больше ста восьмидесяти верст.
На платейском холме, у алтаря Зевса-Освободителя, каждый год совершаются жертвоприношения в память греков, погибших в великом бою. Чин этого обряда описывает один поздний историк. Во главе шествия идет трубач, трубя боевой сигнал, потом везут на телегах венки для украшения могил, потом ведут черного быка в жертву Зевсу и несут кувшины с вином, молоком, маслом и благовониями для возлияния умершим. В шествии выступают только свободнорожденные юноши, ни одного раба здесь нет, ибо это - память о тех, кто пал за свободу. Последним идет архонт города Платеи; в иные дни он носит только белую одежду и не смеет касаться железа, в этот день на нем пурпурный плащ, а в руках железный меч. Он закалывает быка, он молится Зевсу и Гермесу-Подземному, он совершает возлияния и, проливая на землю вино из бронзовой чаши, говорит: "Пью за мужей, которые пали за свободу Греции!"
Как весть о победе донеслась до мыса Микале
Мыс Микале вдается в море крутым выступом на побережье Малой Азии. Если смотреть с его кручи вправо, то за узким проливом виден Самос, остров Поликрата; если посмотреть налево, то за узким заливом виден Милет, город Гистиея; если посмотреть вперед, то видно только синее море до самого горизонта и рассыпанные на нем редкие островки.
У мыса Микале стоял персидский флот, отдыхая после Саламина, а из-за горизонта ждали греческого флота.
Но греческий флот не спешил. Он стоял среди моря у Делоса, священного острова Аполлона, и ждал: не соберутся ли ионийские греки сами восстать против персов - и на Самосе, и в Милете, и повсюду?
И когда на малой лодочке, неприметно проскользнув между островами, прибыл, наконец, с Самоса вестник с этой доброй вестью, - тогда на следующий день умный гадатель возвестил греческому войску, что знаменья велят выступать в поход.
Грекам везло в этот год на гадателей. На Делосе у них был гадателем тоже необыкновенный человек - Деифон, сын Эвения из Аполлонии. В Аполлонии есть стадо овец, посвященных Аполлону, а пасут это стадо днем и ночью богатейшие и знатнейшие люди города, по году каждый. Пас их в свой черед и Эвений. Однажды он заснул на страже, а волки в это время напали на стадо и зарезали шестьдесят овец. Эвений, проснувшись, хотел подменить зарезанных овец своими собственными, чтобы никто ничего не узнал. Но обман был замечен, и Эвению выкололи глаза за то, что он спал на посту. Прошло немного времени, в городе случился неурожай; спросили оракула, оракул сказал: "Эвений невиновен: боги сами наслали волков на его стадо. Вознаградите Эвения за себя всем, чего он захочет; а боги вознаградят его за себя так, что он будет доволен".
Узнав о таком вещании, правители города сохранили его в тайне, а к Эвению послали надежных людей. Надежные люди нашли его на рыночной площади, он грустно сидел и грелся на солнышке. Подошли, заговорили, стали сочувствовать его доле, спросили невзначай, чего бы он захотел, если бы ему предложили выбрать выкуп за ослепление? Эвений, не долго думая, ответил: "Лучшее поле и лучший дом в нашем городе", - "Вот и хорошо, - сказали ему собеседники, - это ты и получишь, потому что так велел оракул". Узнав про оракул, Эвений очень рассердился, что не запросил больше, но делать было нечего. В вознаграждение от граждан он получил поле и дом, а в вознаграждение от богов получил замечательный дар прорицания. Этот дар прорицателя и унаследовал от него Деифон, гадатель при греческом войске. "А впрочем, - замечает Геродот, - иные говорили, будто этот Деифон вовсе не был сыном Эвения, а только выдавал себя за такового".
Напутствуемые прорицателем, греки снялись с якорей и двинулись к мысу Микале.
Персы не захотели принимать морской бой: в морском бою изменить легче, чем в сухопутном, а что ионийцы изменят, в этом никто не сомневался. Персы решили финикийские корабли отпустить, ионийские корабли вытащить на берег, обнести лагерь валом и тыном и так ждать греков.