Разногласие в среде демократии дало возможность правящему классу нобилей выйти из оцепенения. Сенат направил усилия к тому, чтобы отвлечь известные группы от коалиции противников, чтобы образовать среди других классов правительственную партию. Так появилась против демагогии радикальной, пытавшейся соединить интересы капиталистов, крестьян, ремесленников, городских и сельских пролетариев демагогия консервативная. В лице Ливия Друза она старалась отвлечь от Кая Гракха группу крестьян, возобновляя перед ними программу старшего Гракха, отодвинутую временно младшим. В то время как Кай Гракх предлагал устроить на государственной земле новые индустриально-торговые центры и с этой целью возобновить города Капую и Тарент, причем имелись в виду люди с капиталом, Ливии Друз объявил, с согласия сената, о своем намерении вывести в Италии 12 колоний для бедных, т. е. устроить крестьянские поселения. Интересна еще одна черта различия между трибуном оппозиции и трибуном правительственной партии. Кай Гракх в духе финансовых идей капитализма настаивал на обложении новых колонистов и пользователей государственной землей взносами в пользу казны; Ливий Друз, принимая на вид более демократическую позу, обещал освобождение колонистов от всяких взносов: иными словами, он предлагал отвод земли мелким хозяевам в полную собственность. Казалось, часть нобилей готова была сделать крупную уступку крестьянству – отдать ему часть свободной еще государственной земли, чтобы сохранить за собой оккупированные владения. Но если судить по законодательству, которое очень скоро последовало за гибелью Кая Гракха, жертва со стороны крупных владельцев не была так велика, а освобождение новых колонистов от взносов в казну было опасной для них самих привилегией.
Непосредственно за смертью Гракха прошел закон, отменивший неотчуждаемость участков, выданных из казенной земли: это было лишь естественным следствием освобождения от взносов и объявления мелких участков полной собственностью их владельцев. Можно представить себе, как крупные посессоры, пользуясь нуждой мелких хозяев, бросились скупать их участки и как вновь начался рост больших имений, остановленный гракховскими ограничениями. Следующий закон (lex Thoria 118 года) подвел принципиальный итог всей этой политике нобилей, спасавших свои оккупации: он объявил перевод оккупированной государственной земли в частную собственность совершившимся фактом и утвердил всех наличных пользователей в их владении. После этого ни о каком ограничении размеров оккупационных имений и отобрании излишков не могло более подыматься и речи. Закон Тория прекратил также деятельность аграрной комиссии по переделам и отводу крестьянских участков, учрежденной старшим Гракхом.
Историк междоусобных войн прибавляет к этому любопытную подробность: трибун, предложивший последний закон, поставил в условие посессорам – уплачивать в казну как бы выкупную сумму за переход владения в собственность с тем, чтобы получения эти шли на общенародные нужды и раздавались бедным гражданам. В этом ограничении можно узнать отзвук демократических теорий в их капиталистической окраске: государственная земля должна быть использована, как национальное достояние; ее эксплуатация будет более производительной в руках немногих крупных могущественных владений; бедные граждане получат больше посредственно через казну, чем прямо в качестве самостоятельных хозяев. Консервативная демагогия, видимо, продолжала свое дело: она заимствовала у своих противников еще один мотив, именно, аргументы в пользу рациональной постановки финансов в связи с содержанием бедных на счет государства, и при помощи этого мотива сделала последний шаг к закреплению старых оккупаций и окончательному разделу государственного земельного имущества. Правда, она очень скоро нарушила свои обещания. Закон 111 года отменил взносы посессоров с бывших оккупационных земель, установленные в 118 году. Казне снова грозил убыток от уступки дохода с земель в пользу господствующего класса. Земледельческая реакция нашла однако средство успокоить капиталистов, которые жаловались на невыгодную постановку финансов: желая сохранить во что бы то ни стало свои оккупации в Италии, крупные посессоры отдали в продажу (силою того же закона 111 года) обширные территории "общественного поля" в провинциях.
Нам пришлось зайти несколько вперед, перешагнуть эпоху Гракхов для того, чтобы выяснить очертания и судьбу аграрного вопроса до большого общеиталийского движения начала I в. Оппозиция выступила в 134 г. против расхищения казенной земли нобилями, против оккупации, ссылаясь на то, что они малодоходны для государства и в то же время разрушительны для крестьянского хозяйства. Но в этом походе демократии случайно и чисто внешним образом соединились два разных направления: реставраторов крестьянства и сторонников капиталистического хозяйства. Вместо двух партий по этому вопросу оказались три, и это обстоятельство открыло возможность новых политических комбинаций: угрожаемой в своем политическом и социальном положении крупный нобилитет воспользовался расколом в среде демократии и попытался привлечь на свою сторону крестьянские элементы ее. В свою очередь, капиталистические слои оппозиции, римские всадники, заинтересованные прежде всего в сохранении своего нового политического и административного положения в империи, не расположенные и без того к крестьянским наделам, выпустили аграрный вопрос из своих рук и отдали эту позицию нобилитету. Они удовлетворились крупной продажей провинциального agri publici. Гракховская реставрация крестьянства была этим похоронена, и в аграрных отношениях фактически восторжествовал тот порядок, который стал складываться еще в первой половине II века.
Разлад оппозиции был причиной трагической катастрофы крупных вождей демократии 20-х годов, Кая Гракха и Фульвия Флакка. Ближайшие условия падения партии гракханцев совершенно неясны. В биографии Плутарха и даже в богатой, вообще говоря, социальными фактами истории Аппиана драматические эпизоды, психологические моменты совершенно заглушают очертания партийной борьбы. Каково было положение разных групп оппозиции в решительную минуту? Одна подробность известна. Консул Опимий отдает всадникам приказ явиться каждому с двумя вооруженными рабами на помощь сенату. Если правительство находит возможность довериться всадникам, то они, по-видимому, отступились от Гракха и Флакка. Итак, вожди демократии могли опираться лишь на низшие классы. Но что они замышляли, собирая в свою очередь вооруженные силы, занимая то Капитолий, то Авентин? Завладеть городом, государственной казной, назначить временное правительство и произвести демократический переворот с отстранением сената, допущением союзников к гражданству и обширным наделением малоземельных? Все это остается совершенно неизвестным. О серьезности момента дает понятие поведение сената и главы исполнительной власти.
В первый раз в Риме правительство вводит чрезвычайное военное положение. В 133 г. консул Муций Сцевола не усмотрел в агитации Тиберия Гракха и его сторонников мятежа и не нашел основания для применения военной силы. Консул 121 г. Опимий, напротив, в качестве резкого врага демократии, выпросил у сената чрезвычайные полномочия для подавления движения в городе. Мы знаем это римское "положение о чрезвычайной охране" из формулы, в которой Цицерон получил от сената в 63 г. поручение подавить мятеж катилинариев. Вероятно, в 121 г. эта формула впервые была применена: "Консулу дали полномочия принять все, какие возможно, меры для спасения государственного порядка, и расстроить попытку тирании". "Попытка тирании" в политической терминологии того времени означала приблизительно наше "ниспровержение существующего строя". В этом первом сражении гражданских войн римские солдаты не участвовали ни с той, ни с другой стороны; защитники римской демократии были перебиты критскими стрелками, т. е. иностранным наемным отрядом.
Чрезвычайная власть, которою был облечен консул Опимий, составляет первое в Риме появление социально-реакционной диктатуры, хотя этот титул был применен лишь 40 лет спустя при Сулле. Эта диктатура не военного происхождения. Она не принесена счастливыми командирами с завоеванных окраин, а сложилась во внутренней борьбе, задолго до появления колониальных императоров и возникла в качестве измышления аристократии, испуганной за свои привилегии; она не была ответом на какие-либо насилия со стороны оппозиции; демократия не успела выступить из границ закона. Но на ее расширившуюся агитацию, на рост ее организации правительство нобилей не умело ответить также закономерной политикой; аристократия закрепила свое политическое бессилие применением грубой внешней силы.
Реакция 121 г. унесла больше жертв, чем 133 г., разгром римской демократии был еще резче, она потеряла самых выдающихся своих вождей вместе с наиболее активными сторонниками, которые были осуждены чрезвычайными судами и казнены в числе нескольких тысяч. Но полной победы правительство сената все же не одержало. Правда, главная опасность – распространение прав гражданства на всю Италию – была отстранена. Но сенат утратил монополию финансов, распоряжение самой богатой провинцией; административная деятельность его была связана и стеснена всадническими судами. Народное собрание сохранило в принципе право вмешиваться в дипломатию, в управление провинциями, в распоряжение казною, в устроение колоний и наделов. Когда стали забывать панику, вызванную гибелью гракховской партии, трибуны опять подняли жгучие вопросы общей политики, и опять нельзя было найти конституционные препятствия для их вмешательства в дела.
В какое беспомощное положение мог иногда стать сенат по отношению к народному собранию и трибунам, показывает сцена 119 г., два года спустя после смерти Кая Гракха, когда трибун К. Марий терроризировал аристократическую корпорацию. Марий предложил народу закон, расширявший силу народного суда в ущерб авторитету сановников. Консул Котта, обеспокоенный этим плебисцитом, провел в сенате отмену его и вызвал Мария к ответу. Явившись в сенат, Марий обратно потребовал у консула уничтожения сенатского декрета и пригрозил в случае отказа заключением самого консула в тюрьму. Котта в замешательстве апеллировал к мнению одного из старейших сенаторов, Метелла, при благосклонном покровительстве которого Марий прошел в свое время в трибуны. Метелл стал говорить в пользу консула, Марий вызвал в сенат ликтора и приказал ему отвести Метелла в тюрьму. Метелл пытался еще найти защиту у других трибунов, но никто не заступился за него, и сенат должен был отменить свое постановление, т. е. принять плебисцит.
Другой эпизод, разыгравшийся немного позже, показывает, в какой мере слабо было конституционное положение сената. Трибун Сатурнин предложил закон о даровой раздаче хлеба бедным гражданам. Так как это был, прежде всего, финансовый вопрос, в сенате выступил с возражением городской квестор, т. е. заведующий казначейством, Цепион. Квестор ссылался на то, что казна не в силах выдержать подобный расход: под влиянием его речи сенат постановил в случае, если проект будет внесен на голосование народа, считать инициатора нарушителем конституции. Сатурнин, не стесняясь сенатус-консультом, внес свое предложение и начал отбирать голоса, несмотря на то, что его коллегии, другие трибуны, присоединились к решению сената и заявили протест. Цепион, его главный противник, считая, что игнорирование сенатского постановления и протеста других трибунов составляет кричащее нарушение конституции, в свою очередь решил сорвать незаконное в его глазах собрание: он собрал толпу единомышленников, ворвался в среду голосующих, спутал мостки, по которым двигались участники собрания к урнам, разбил баллотировочные ящики и остановил все производство. Однако Цепион оказал этим плохую услугу сенату: дело кончилось тем, что его самого привлекли к суду за оскорбление величества народа римского.
Этот случай показывает, что право возражения со стороны сената на решения народа не было обставлено ясными и прочными конституционными прецедентами. Во всяком случае, демократия успела выработать свою политическую традицию, равносильную аристократической, и с успехом защищала ее. Из того же эпизода видно, что вопросы, по поводу которых возникло столкновение, были новыми в политической практике, что они впервые ставились самой усложнившейся жизнью. Читая позднейших историков и публицистов, выстроивших картину легендарной конституции, мы узнаем, правда, что все это уже было решено и предусмотрено в старинном политическом строе Рима. Но римские политики конца II в. еще ничего не знали о предполагаемых прецедентах и должны были биться не историческими, а рациональными аргументами.
Вся сила нового режима, созданного Каем Гракхом, ярко выступаем в событиях 10-х годов II в., среди затруднений, которые создал Риму нумидийский царь Югурта и в последующей войне с ним. Стесненная контролем всаднических судов и интерпелляций народного собрания, аристократия бросается на окольные пути политической интриги. До Рима доходят слухи о неправдоподобных скандалах африканской войны. Оказывается, что нобили заключали частные соглашения с богатым и предприимчивым нумидийцем, вели таинственные переговоры с его делегатами, получали подарки, премии и взятки, завели на месте военных действий торговлю с врагом, продавали ему припасы, пленных, орудия. Все злоупотребления этой дипломатии и войны на дальней окраине раскрываются перед народом стараниями популярных трибунов. Беспрерывно в Риме созываются многочисленные митинги. Одно время на них выступает главным оратором Меммий, только что выбранный, еще не вступивший в свои обязанности трибун – интересная частность, которая указывает на большую свободу слова и сходок, фактически существовавшую в то время в Риме.
Под влиянием Меммия народ решает, помимо сената и в знак недоверия к сенатской делегации, послать своего собственного уполномоченного в Африку для вывоза Югурты в Рим "с ручательством неприкосновенности от имени народа", а вместе с тем для того, чтобы вскрыть злоупотребления дипломатической миссии, имевшей во главе самого "первого сенатора" Эмилия Скавра. Югурта приезжал в Рим, и в собрании происходит знаменитая сцена народного суда над царем. Взволнованный народ, под впечатлением возмутительных африканских интриг, хочет немедленного заключения царя в оковы. Трибуну Меммию стоит великих усилий убедить массу произвести правильный допрос и добраться до истинных виновников; он сам вводит Югурту в собрание и торжественно требует ответа. Допрос, однако, не удается: нумидийский царь успел подкупить другого трибуна, и при всяком обращении Меммия коллега приказывает Югурте молчать. Толпа приходит в неописуемую ярость, грозит и напирает на подсудимого; но царь и другие соучастники великого скандала выходят невредимыми, и народ покидает собрание, обманутый в своих ожиданиях.
Когда военные операции против Югурты завершились позорной капитуляцией консульского войска, трибун Мамилий провел в народном собрании требование, чтобы все участники похода были отданы под суд. Сенат должен был выдать своих коллег и претерпеть ряд оскорбительных для него процессов. Самые крупные нобили были отданы в жертву демократии; между ними Сервилий Цепион, непримиримый аристократ, пытавшийся вернуть сановной коллегии суды. Цепион лишился всех должностей, его имущество было конфисковано, сам он подвергся изгнанию. Даже когда аристократии удалось выдвинуть для войны в Африке действительно способного и честного человека из своей среды, Метелла, он не смог долго удержаться. У Метелла явился опасный соперник в лице его собственного помощника Мария, уроженца глухого городка Средней Италии, человека, выбившегося из низших чинов и занимавшегося когда-то откупами. С неподражаемым искусством рисует нам Саллюстий высокомерного аристократа Метелла, которому не могло прийти в голову, что какой-то патронируемый им плебей считает себя пригодным для высшего звания консула; довольно с него чести поддерживать на выборах аристократического подростка, сына своего патрона, молодого Метелла. Но плебеи уже дерзали на высшую должность, и в лице Мария в первый раз демократическая партия провела на консульских выборах "новичка".
История избрания Мария дает нам возможность заглянуть и в обстановку римских выборов того времени. Марий проходит при поддержке двух разрядов граждан: во-первых, солдат, среди которых он уже давно пользовался известностью, как человек, прошедший все трудности службы и знакомый с лагерным бытом; во-вторых, негоциаторов и ростовщиков, в большом количестве заполнявших города провинции Африки и соседней части Нумидии. Недовольные управлением Метелла и затяжкой войны, они готовы были всеми силами поддержать его конкурента. Те и другие, солдаты и денежные люди, пишут в Рим своим близким, товарищам и единомышленникам и энергически рекомендуют избирателям стоять за хорошо им известного Мария. В Риме эти рекомендации производят решительное впечатление, горячо стали за Мария, и он прошел. Избрание Мария решало вопрос о командовании в нумидийской войне. Сенат еще раньше высказался за продолжение полномочий Метелла. Но победоносная демократическая партия довела дело до конца. Трибун спросил народ: кому поручается война с Югуртой? И огромное большинство высказалось за Мария. Решение сената, до тех пор бесконтрольно раздававшего командования и провинции, осталось бессильным. Народ в первый раз распорядился назначением главнокомандующего.
У Саллюстия Марий произносит перед избирателями в Риме речь, которая, конечно, заключает в себе лишь обычную драматическую разрисовку положения и целиком принадлежит автору: там есть резкие выходки против аристократии, есть демократически гордая фраза "мои раны на груди – вот мой герб, мой дворянский титул", есть обещания вернуться к чистым и строгим нравам предков. Но в этой Саллюстиевой композиции есть одно выражение, которое звучит как подлинное, все равно, сказано ли оно было Марием или кем-нибудь другим из представителей демократии. Марий обещает народу, что его управление будет utile, civile imperium. Переводить "гражданский характер управления" в противоположность "военному" здесь не имело бы никакого смысла; ведь дело идет, прежде всего, о командовании, наборе, организации войска, ведении трудной кампании. Очевидно, в термине civile imperium ударение лежит не на содержании власти, а на источнике ее: это – поручение, полученное не от коллегии сановных людей, а от всего гражданства, от верховного народа.
Народ проявил большую верность к своему избраннику. С нетерпением дожидались возвращения Мария из Африки, чтобы послать его против страшного врага на севере, кимвров и тевтонов, угрожавших всей земледельческой Италии, и по окончании нумидийской войны, без перерыва, было возобновлено его консульство; в течение Северной войны его выбирали еще три раза, нарушая старый конституционный обычай, не допускавший переизбрания. Аристократии и здесь оставалось только подчиниться.