Прежде всего, удивляет отсутствие в этих материалах упоминаний о планах увеличения польской армии во время примирительного сейма 1736 г. Этот сейм, действительно, не принял определенного решения ни о размере увеличения численности войск, ни о способе его осуществления. Однако сейм образовал комиссию, которая должна была изыскать на "аукцию" средства и результаты своей деятельности представить очередному сейму. Но в направляемых из Петербурга российскому послу в Польше – курляндцу Герману Карлу Кейзерлингу – инструкциях нет ни слова о проектах "аукции" на примирительном сейме. Можно предположить, что эта проблема в 1736 г. застала Кейзерлинга врасплох и только некоторое время спустя стала предметом бесед посла в Петербурге, где он появился в первые месяцы 1737 г..
Все, что до сих пор было известно о позиции России по отношению к планам 1738 г., предусматривавшим увеличение польской армии, почерпнуто из труда С.М. Соловьева, до недавнего времени высоко ценимого и рассматривавшегося просто как заменитель российских архивных материалов. Русский историк писал, что Кейзерлинг, в связи с предстоявшим сеймом 1738 г., сообщал в мае т. г. о задуманной в Польше "аукции" войска. По мнению посла, это означало бы также усиление недоброжелательного России коронного гетмана Юзефа Потоцкого, и потому дипломат выразил мнение, что замыслам реформы следует противодействовать. Поэтому Кейзерлинг еще до того, как получил соответствующие инструкции, разжигал в обществе опасения из-за чрезмерных налогов, которые якобы будут связаны с "аукцией" войска, предостерегал, что увеличение численности армии вызовет недоверие соседей Речи Посполитой, а это, как он внушал, могло угрожать ее нейтралитету, и, наконец, через великопольских диссидентов прямо старался препятствовать поддержке планов "аукции" на сеймиках. "Но из Петербурга, – подчеркивал Соловьев, – посланник получал указы: хлопотать, чтоб Польша приняла участие в турецкой войне; хлопотать, чтоб Польша вступила в войну, и в то же время препятствовать увеличению ее войска было нельзя, и потому Кейзерлинг писал, что если Республика вступить в войну не согласится, то он будет мешать увеличению ее войска".
Повествование Соловьева было сконструировано так, чтобы создать впечатление, будто российское правительство не только никогда и не помышляло о противодействии "аукции" войска (против увеличения польской армии был только русский посол), но напротив, рассчитывало на это. И только после того, как стало ясно, что уже нет никакой надежды на постановление сейма о вступлении Речи Посполитой в войну с Турцией, Кейзерлинг (снова только он, о позиции Петербурга Соловьев умалчивает) начал вместе с австрийским послом Францем Карлом Вратиславом тайно противодействовать планируемому увеличению численности польской армии.
В то же время в своем майском донесении, еще за 5 месяцев до собрания сейма, Кейзерлинг констатировал, что безрезультатное завершение его работы будет наилучшим выходом для России. Это заключение посла российский историк обошел молчанием. Кейзерлинг настойчиво рекомендовал своим шефам: "Когда, однако, при современных военных движениях и дурном образе мыслей великого коронного гетмана увеличение коронных войск было бы не менее рискованно, чем увеличение власти их полководцев было бы невыгодно власти Его Королевского Величества, – писал Кейзерлинг, – так я полагал бы покорнейшим образом, что было бы лучше сделать будущий сейм совершенно бесплодным" ("Wann aber bei gegenwärtigen Kriegsläufen und der üblen Gesinnung des Krongroßfeldherrn die Augmentation der Krontrouppes nicht weniger bedenklich, als die Vergrößerung der Macht derer Feldherren der Autorité Ihro Majestät des Königes nachteilig sein könnte so glaubte ich untertänigst, daß es besser sein, den künf igen Reichstag ganz fruchtlos zu machen").
В Петербурге на это отвечали: "Мы соответственно придерживаемся об этом с Вами одинакового мнения, что вышеприведенные 2 пункта, коронные войска и власть их гетманов, имели бы не иначе как невыгодные большие последствия и поэтому им следует противиться на любой манер и всеми способами до тех пор, пока не останется и видимости надежды, что на этом предстоящем сейме вы сможете поддержать еще и прочие наши известные намерения, то было бы, разумеется, ввиду указанных причин лучше и целесообразнее этот самый сейм сделать бесплодным" ("Wir sind hierüber mit euch einerlei Meinung, – так отвечал Петербург, – daß die obangeführte zwei Puncta, die Krontrouppen und die Authorität derer Feldherrn betref end, bei gegenwärtigen Umbständen nicht anders, als von nachteiliger Suites sein könnten und dahero auf alle Art und Weise zu contrecarieren sind; und dafern über dem keine Apparence und Hof nung ist, daß bei diesem bevorstehenden Reichstage unsere noch übrige euch vorhin bekannte Desideria erhalten werden könnten, so würde es freilich schon angeführter Ursachen wegen besser und geratener sein, denselben fruchtlos zu machen".) Этот рескрипт Соловьев также обошел молчанием. Тщательность, с которой он игнорировал все фрагменты источников, свидетельствующие о негативном отношении российского двора к польским реформам, заслуживает того, чтобы специально обратить на это внимание. Укажем также, что упомянутые в рескрипте "другие известные намерения", осуществление которых в Петербурге считали делом нереальным еще в начале июня 1738 г., это втягивание Речи Посполитой в войну с Турцией.
Только после этих негативных решений в отношении замыслов "аукции" войска в Петербурге появился новый план. О нем сообщили Кейзерлингу накануне вступления на польские земли армии фельдмаршала Бурхарда Христова Миниха, которая, направляясь кратчайшим путем к турецким владениям, прошла через юго-восточные окраины Речи Посполитой. Новое адресованное послу распоряжение предусматривало возобновление усилий, направленных на вовлечение Польши на стороне России и Австрии в войну против Турции; это должно было стать главной задачей Кейзерлинга на сейме 1738 г..
Вопреки впечатлению, которое внушает читателю Соловьев, петербургские инструкции относительно втягивания шляхетского государства в войну не содержали даже малейшего намека на "аукцию" войска. Кейзерлинг должен был уговаривать Августа III и Речь Посполитую присоединиться к союзникам "противу турок", обещая Польше стратегические приобретения (занятие Бендер и Хотина), но ни о каком увеличении численности польского войска не было и речи. И то единственное заключение, к которому сам посол накануне начала работы сейма пришел без "наставлений" из Петербурга, будучи хорошо осведомлен о польских политических реалиях, размышляя над способами согласования ранее полученных инструкций о противодействии "аукции" войска с поручением возобновить усилия по привлечению Речи Посполитой к войне с Турцией, состояло в несовместимости этих двух повелений. "Я нахожу, что все здесь занято "аукцией" войска и тем, что этому сопутствует, – писал Кейзерлинг, – […] я буду руководствоваться здесь лишь тем, насколько Польша решится или не решится на участие в нынешней турецкой войне. И поскольку республика никоим образом не склонна к решительным действиям, то следовало бы, скорее, предотвращать увеличение ее войск, нежели к этому стремиться" ("Ich finde hier alles über die Auction der Trouppes und was dahin einschlägt beschäfiget, – писал Кейзерлинг. – […] Ich werde hierin mich lediglich darnach richten, wie die Polen zu der Teilnehmung an dem gegenwärtigen Turkenkriege sich geneigt oder ungeneigt erweisen werden. Denn sollte die Republique hierzu auf keine Art […] zu ernstlichen Entschlüßungen gebraucht werden wollen, so würde […] die Vermehrung ihrer Trouppes vielmehr zu verhindern, als zu befördern sein"). Настаивая в очередном донесении на скорейшем подтверждении принятых решений и на разъяснении тактики русского двора в свете указанного противоречия, Кейзерлинг информировал своих шефов о планируемом им способе возможного уничтожения замыслов усиления польской армии. Для того, чтобы замаскировать свои действия, направленные против всеобщего стремления поляков увеличить численность войск, он должен был приступить к ним только после внесения соответствующего проекта в Посольскую избу сейма, которая должна была принять постановление о численности увеличенной армии и о выделении средств на ее содержание с учетом установленного пополнения. "По поводу […] прибавления войск, – говорилось в инструкции из Петербурга, – ссылаемся мы на наши прежние рескрипты, и поскольку ничто на участие в войне не направлено, то было бы при всех обстоятельствах хорошо и полезно предотвращать это прибавление и оставить дело на прежнем основании. Что, однако, касается увеличения власти гетманов, то в этом не может быть никогда ничего хорошего, особенно до тех пор, пока она, как это обстоит ныне, будет оставаться в столь злонамеренных нам руках" ("Wegen der […] Augmentation der Trouppes, – последовало повеление из Петербурга, – beziehen wir uns auf unsere vorige Rescripta und fals wegen der Teilnehmung am Kriege nichts auszurichten ware, würde allerdings gut und nötig sein, diese Augmentation zu verhindern und die Sache auf dem alten Fuss zu erhalten. Was aber die Vergrößerung der Macht der Feldherrn betrif, so kann dieselbe nimmer gut sein, absonderlich solange dieselbe in solcher übelgesinnten Hände, als es gegenwärtig ist, beruhen wird").
Знаменательно, что Соловьев приписал дилемму: если Польша не вступит в войну с Турцией, то не может быть и речи об увеличении польской армии – только замыслу Кейзерлинга и обошел молчанием позицию петербургского двора. Целью его определенно было желание абстрагироваться от тех фактов, которые не согласовывались с его собственной концепцией, и скрыть отрицательное отношение русского правительства к польским реформам.
В цитированной выше инструкции все же следует отметить значимую, по сравнению с более ранней однозначно враждебной позицией, перемену в отношении "аукции" войска. Рассматривая ее как путь привлечения Польши к участию в войне, новые российские повеления все же допускали увеличение польской армии – при определенных условиях. Но зато не предусматривалась – о чем просила польская сторона – поддержка на сейме усилий, направленных на увеличение численности армии. Максимум того, на что Петербург готов был согласиться ради вступления Речи Посполитой в войну с Турцией, – это толерантность по отношению к этим усилиям.
Перевод с польского Маргариты Леньшиной
Ю.Е. Ивонин (Смоленск)
"Второе ниспровержение альянсов" и разделы Польши
Анализируя международные факторы разделов Польши, их можно рассматривать с разных точек зрения: как функцию европейской системы государств, как следствие Французской революции конца XVIII в., как результат прусско-австрийского соперничества в Империи и германской политики территориальных обменов и "округлений", как следствие "негативной" польской политики и т. д. Европейская система государств трансформировалась в начале XVIII в. из габсбургско-бурбоновского равновесия сил в мультиполярную систему Пентархии пяти великих держав, игравших доминирующую роль в Европе до Первой мировой войны. Пентархия основывалась на военной и экономической мощи ее членов и региональном влиянии, тесно связанном с ростом национального экономического пространства и географической целостностью территории, что вело к стремлению исключить какие-либо внутренние анклавы и внутренние границы. Изменения внутри самой системы великих держав могли строиться только на легитимной основе в соответствии с представлениями о равновесии сил, не допускавшем как чрезмерного усиления одного из участников по отношению к другим, так и чрезмерного ослабления, поскольку и то и другое могло привести к кризису самой системы. Общее поле напряженности между устремлениями к гегемонии и к равновесию сил оставалось долгое время и остается основной проблемой не только европейской истории.
Характерные для эпохи абсолютизма тенденции к консолидации дворянства, укреплению и славе династий, честолюбие монархов и матримониальные союзы сопутствовали совершенствованию военной организации и военной экспансии, игравших роль моторов в становлении государств раннего Нового времени и европейской системы государств. При этом возникавшие время от времени ситуации дестабилизации как внутреннего положения государства, так и системы государств являлись существенными предпосылками многочисленных военных конфликтов между великими державами, в которые неизбежно вовлекались и другие государства, становившиеся либо участниками, либо жертвами этих конфликтов.
Принятые со времен Л. фон Ранке представления о политике и роли великих держав в значительной мере сохранились, хотя и подверглись определенной модификации. Интересная, хотя и спорная в ряде положений, концепция американского историка П. Шредера, согласно которой о европейской системе государств можно говорить не с 1648 г., а с 1763 г., считая Семилетнюю войну высшей точкой равновесия сил, строится также на том, что между 1763 и 1787 гг. Великобритания и Россия оказались способными расширить свое влияние, воспользовавшись усугубившейся уязвимостью других великих держав. Однако соперничество ведущих субъектов европейской политики сопровождалось их стремлением покуситься на существование и независимость промежуточных держав – Польши, Османской империи, чинов Старой империи. В результате практика равновесия сил привела к всеобщему кризису безопасности континента, имевшему тяжелые последствия для Франции, Австрии, Пруссии, Польши, Османской империи, чинов Старой империи. Кроме того, многие внутренние государственные и социальные факторы, а также интеллектуальные течения влияли, в решающей степени, на состояние международных отношений. Правящие кабинеты монархов и их дворы ждали благоприятных обстоятельств, чтобы начать новую войну. Такой войной, по сути дела приобретшей внешний облик дипломатической интриги, стали разделы Польши.