Немаловажные переговоры. Автор на троне Боабдила
День клонился к вечеру, когда мы насилу снизошли из области поэтического и героического к жалкой действительности испанского заезжего двора. Явившись с церемониальным визитом к коменданту Альгамбры, которому надлежало передать письма, мы восторженно описали наши впечатления и подивились, зачем он живет в городе, а не в земном раю. Он посетовал на неудобства пребывания во дворце на вершине горы, вдали от людей и дел. Такое пристало разве монархам, которые, бывает, отгораживаются от подданных стенами замков. "Впрочем, сеньоры, - прибавил он с улыбкой, - если вам так понравилось там, то мои покои в Альгамбре к вашим услугам".
Обычный и неизбежный акт вежливости испанца: он сообщает вам, что его дом все равно что ваш. "Esta casa es siempre a la disposicion de Vm". ("Дом сей к услугам вашей милости".) Если вам что-нибудь понравилось, вам это тут же предлагают. Вы, однако ж, должны быть столь же хорошо воспитаны и отклонить предложение, так что мы лишь поклонились коменданту, предложившему нам царские покои. И ошиблись. Комендант не шутил. "Комнаты там пустые, необставленные, - сказал он, - но следит за дворцом тетка Антония, может, она вас как-нибудь устроит. Если вы с нею договоритесь и удовольствуетесь скудным царским провиантом, то, пожалуйста, дворец царя Чико к вашим услугам".
Мы поверили коменданту на слово и поспешили вверх по Калье де лос Гомерес, сквозь великие Врата Правосудия-договариваться с мадам Антонией, в сомнении, не сон ли это, и опасаясь, что мудрую хранительницу крепости не так-то легко покорить. Правда, у нас был один друг в гарнизоне: ясноглазая малышка Долорес, чьей поддержкой мы заручились с самого начала; и когда мы вернулись во дворец, она озарила нас радостной улыбкой.
Все прошло как по маслу. У тетки Антонии нашлась кой-какая мебель - самая простая. Мы заверили ее, что можем спать и на полу. Она согласилась нам готовить - но без затей, а чего же лучше. Ее племянница Долорес будет нам прислуживать; тут уж мы подкинули шляпы и ударили по рукам.
На следующее утро мы переехали во дворец - и вряд ли когда государи делили трон в таком согласии. День за днем прошли, как сон, и мой сотоварищ, вызванный в Мадрид по делам службы, вынужден был отречься от престола, оставив меня безраздельным владыкою царства теней. А я, привыкший наудачу шататься по свету и застревать в уютных уголках, перестал и следить, как мчались дни, словно привороженный к древней чародейной крепости. Читателю своему я всегда был другом и в знак сугубого доверия готов поделиться с ним мечтаниями и открытиями этих пленительных месяцев. И если мне удастся поразить его воображение волшебной прелестью замка, то он, верно, не пожалеет, что провел со мною лето в чудесных чертогах Альгамбры.
Прежде всего надо как-то описать свое жизнеустройство, для обитателя царского дворца более чем скромное, зато и не столь подверженное превратностям судьбы, как роскошь моих царственных предшественников.
Я квартируюсь в комендантской части дворца и занимаю несколько парадных комнат окнами на широкую эспланаду под названием la Plaza de los Algibes (Водоемная Площадь); здесь все обставлено по-нынешнему, но в дальнем от моей спальни конце проход в комнатушки полумавританские, полуиспанские - владения chatelaine Доньи Антонии и ее семейства. Содержать дворец в порядке - не шутка, и почтенной даме предоставлены все доходы от посетителей и все, что дает сад; разве что иногда приходится слать фрукты и цветы коменданту. Живут с нею племянник и племянница, дети двух ее братьев. Племянник Мануэль Молина - надежный, по-испански степенный парень. Он отслужил в армии, на родине и в Вест-Индии, а теперь учится врачевать в расчете на должность крепостного лекаря и заработок не меньше ста сорока долларов в год. О племяннице, пухленькой черноглазой Долорес, речь уже шла: говорят, что она наследует теткино достояние, несколько дворцовых комнатушек - они хоть вида не имеют, но, как по секрету сообщил мне Матео Хименес, приносят доходу едва ли не сто пятьдесят долларов, так что в глазах затрепанного сына Альгамбры она прямо-таки богатая наследница. Тот же наблюдатель удостоверил меня, что рассудительный Мануэль чинно ухаживает за своей ясноглазой кузиной и они вполне готовы соединить руки и судьбы; не хватает только его докторского диплома и папского разрешения на брак между чересчур близкими родственниками.
Любезная Донья Антония всеобязательно кормит меня и за мной ухаживает; я человек неприхотливый и полагаю, что устроился как нельзя лучше, а веселая малышка Долорес прибирает у меня и прислуживает за едой. Есть еще длинный заика, желтоволосый парень по имени Пеле: он помогает по саду и рад бы послужить камердинером, но тут его предвосхитил Матео Хименес, "дитя Альгамбры". Этот расторопный и услужливый малый так или иначе ухитрился остаться при мне с тех пор, как мы его повстречали у ворот крепости; ему удалось присоседиться ко всем моим замыслам, утвердившись в должности лакея, чичероне, проводника, телохранителя и историографа, а мне уж пришлось позаботиться о его гардеробе, чтоб он был на высоте своих назначений; так что он скинул прежнее бурое облачение, как змея старую кожу, и ныне, донельзя довольный, разгуливает по крепости в щегольской андалузской шляпе и куртке, на удивление приятелям. Главный порок честного Матео - излишняя услужливость. Он понимает, что чуть ли не силою нанялся ко мне, что обиход мой - простой и скромный и должность его - чистая синекура; вот и лезет из кожи вон, чтоб хоть как-то пригодиться. Назойливостью своей он прямо-таки допекает меня: выйдешь за порог дворца побродить по крепости, а он уж под боком со своими объяснениями; отправишься на прогулку в ближние горы, и он тут как тут, набивается в телохранители, хотя я сильно подозреваю, что в случае нападения он вряд ли будет дерзок на руку, а скорее, легок на ногу. Временами, впрочем, он презабавный спутник: бесхитростный и добродушный до крайности, словоохотливый, что твой деревенский цирюльник, знает все местные и окрестные толки и особенно гордится тем, что о каждой башне, обо всех воротах и закоулках у него наготове самые удивительные истории, которым он дает полную веру.
Он говорит, что слышал их по большей части от своего деда, баснословного портняжки, прожившего чуть не до ста лет и за это время всего дважды покидавшего пределы крепости. И почти сто лет в мастерской у него собирались почтенные говоруны и далеко за полночь толковали о старых временах, о чудесах и кладах. Этот причастный истории портняжка ходил, думал и трудился в стенах Альгамбры: здесь он родился и прожил жизнь, здесь умер и похоронен. К счастью для потомства, здешние сказания не канули вместе с ним в могилу. Верный Матео еще мальчишкой во все уши слушал рассказы деда и его собеседников за портняжным столом, так и стяжал сведения, которых в книгах нет и которые стоят внимания всякого любознательного путешественника.
Таковы мои приближенные, и спрашивается: кто из властителей до меня, христианских или мусульманских, был окружен такой заботой или царствовал столь же безмятежно?
Когда я встаю утром, Пепе, садовый парень-заика, приносит мне свежесорванные цветы, которые потом разбирает по вазам умелая ручка Долорес, по-женски гордой своим призванием украшательницы. Трапезую я там, где пожелаю: иногда в каком-нибудь мавританском чертоге, иногда под аркадами Львиного Дворика, среди цветов и фонтанов; а когда я отправляюсь на прогулку, усердный Матео показывает мне самые романтические горные уголки и прелестные местечки в лощинах, и каждое из них имеет свою необычайную историю.
Я больше всего люблю проводить свои дни в одиночестве, но вечера нередко коротаю в семейном кругу Доньи Антонии. Обычно семья собирается в старом мавританском покое, который служит почтенной даме гостиной, столовой и приемной; верно, во времена мавров она могла похвастаться роскошью, судя по ее остаткам, но не столь давно здесь был кое-как вырублен камин, и в дыму его поблекли стены и почти исчезли древние арабески. Окно с балконом над долиною Дарро впускает легкий вечерний ветерок; здесь я вкушаю свой скромный ужин, фрукты и молоко и вмешиваюсь в семейную беседу. У испанцев, как говорится, естественный талант к здравомыслию, так что они собеседники толковые и приятные в самом низком своем положении и при самом скудном образовании; добавлю еще, что они никогда не бывают вульгарными: природа наделила их врожденным достоинством. Тетушка Антония - женщина сильного и строгого, пусть и необразованного ума, а ясноглазая Долорес, прочтя за всю жизнь три или четыре книжки, пленяет наивностью, смешанной с рассудительностью, и ее бесхитростные остроты порой просто поразительны. Иногда племянник занимает нас чтением какой-нибудь старинной комедии Кальдерона или Лопе де Беги, к чему его явно побуждает желание развлечь, а равно и наставить кузину Долорес; однако ж, к его большому огорчению, девушка обычно засыпала еще до конца первого акта. Иногда у тетки Антонии собирались друзья и знакомые или жены солдат-инвалидов. Она пребывала в большом почете как хранительница дворца, и в знак преданности ее потчевали новостями или слухами, дошедшими из Гранады. Внимая этим вечерним собраниям, я многое понял в правах здешних жителей и обычаях здешних мест.
Так протекают мои нехитрые досуги; примечательны они лишь оттого, что я обитаю здесь. Я ступаю по зачарованной земле и окружен дивными призраками. С раннего детства, когда на берегах Гудзона я впервые склонился над страницами сочиненной некогда Хиносом Пересом де Ига ненадежной, зато волнующей истории гражданских войн в Гранаде и распрей доблестных родов, Зогрисов и Абенсеррахов, с тех пор дворец этот возник в моем воображении, и в мечтах я, бывало, не раз бродил по сумеречным чертогам Альгамбры. И вот мечты сбылись; я, однако ж, не верил себе, не мог поверить, что я на самом деле живу во дворце Боабдила и обозреваю с балкона сказочную Гранаду. Блуждая по этим азиатским чертогам, слушая плеск фонтанов и песнь соловья, нежась в лучах благодатного солнца, я чуть было не начал думать, что попал в магометанский эдем и что пухленькая Долорес - одна из ясноглазых гурий, пекущихся о блаженстве правоверных.
Обитатели Альгамбры
Я часто замечал, что, чем знатнее хозяева дворца во дни его роскоши, тем невзрачнее их преемники во дни упадка: царские палаты в конце концов обычно становятся нищенским притоном.
К тому и идет дело в Альгамбре, и дальше - больше. Ветшающую башню вдруг заселяют какие-нибудь многосемейные голодранцы, потеснив в золоченых чертогах сов и летучих мышей, и вывешивают из окон и бойниц свои лохмотья, эти знамена бедняков.
Забавы ради я несколько присмотрелся к завладевшему былым жилищем царей разношерстному сброду, словно призванному судьбой, чтобы снабдить фарсовым эпилогом драму человеческой гордыни. Осмеян даже и царский титул. Его носит старушонка по имени Мария Антония Сабонея, известная под прозвищем la Reyna Coquina - Королева-ракушечница. Ростом она с эльфа, может, из них и есть, ибо никто не знает, откуда она взялась. Живет она в какой-то норе под наружной лестницей и сидит с утра до вечера в прохладном каменном проходе, шьет, поет и шутит над всеми, кто идет мимо; может, она и беднее всех на свете, но зато и веселее. Главное ее достоинство - талант рассказчицы, и, поистине, в запасе у нее не меньше историй, чем у неистощимой Шехерезады из "Тысячи и одной ночи". Некоторые из них слышал и я на tertulias (вечеринах) Доньи Антонии, где она обычно смиренно присутствует.
В этой таинственной старушонке непременно есть что-то эльфическое; недаром у нее, крохотной, безобразной и нищей, было, по ее словам, пять с половиной мужей: за половину считается молодой драгун, который умер, не успев стать ее супругом. С этой царицей эльфов соревнуется некий осанистый человечек с сизым носом, разгуливающий в обносках, заломив клеенчатую шляпу с красной кокардой. Он - из законных детей Альгамбры, прожил здесь всю жизнь и занимал разные посты: помощника альгвасила, приходского могильщика, подавальщика мячей на площадке, расчерченной у подножия одной из башен. Он беднее церковной крысы и горд не менее, нежели оборван: он, изволите видеть, отпрыск блистательного рода Агиларов, от семени которого произошел Гонсальво из Кордовы , великий полководец. Мало того, он и сам зовется Алонсо де Агилар, именем, запечатленным в истории Реконкисты; правда, здешние беззастенчивые остряки окрестили его el padre santo, т.е. святым отцом, как обычно именуют Папу; я, собственно, думал, что католики чтут этот титул и не позволяют над ним измываться. Ну не прихотливый ли это каприз судьбы: жалкий оборванец, тезка и потомок горделивого Алонсо де Агилара, зерцала андалузского рыцарства, едва не побирается в этой, когда-то величественной крепости, которую предок его помог сокрушить, - и такова могла быть судьба потомков Агамемнона и Ахиллеса, буде они уцелели бы и жили на развалинах Трои!
Да, сообщество пестрое, и семья моего болтливого оруженосца Матео Хименеса занимает в нем, хотя бы по числу своему, не последнее место. Не зря он хвастался, что он - дитя Альгамбры. Его семья обитает в крепости со времен Реконкисты, и завет нищеты переходит от отца к сыну: в этом роду ни у кого еще не водилось ни одного мараведиса. Отцу его, плетельщику, ставшему главой семьи после смерти легендарного деда-портного, нынче под семьдесят, живет он в самодельной глинобитной лачуге. Мебели у него только и есть, что шаткая кровать, стол, два-три стула и деревянный комод, где, помимо скудного тряпья, хранятся "семейные архивы". Это - ни более ни менее, чем давние и не особенно давние документы процессов, затеянных отцами, дедами и прадедами: видно, беззаботность и добродушие своим чередом, а сутяжничество - своим. Процессы по большей части со сплетниками-соседями за пересуды о чистоте их крови и по поводу титула Cristianos Viejos, т.е. исконные христиане, без малейшей примеси еврейской или мавританской крови. Я, кстати, подозреваю, что эта ревность о крови своей и опустошала их карманы: всякий грош уходил писцу или альгвасилу. Стену хижины украшает гербовый щит с геральдическими знаками маркиза де Кайеседо и других знатных родов, захудалым отпрыском которых считают себя Хименесы.
Что до самого Матео, которому сейчас тридцать пять лет, то он сделал все, чтобы продолжить свой род и сохранить нищету в семье: его жена и многочисленное потомство ютятся в какой-то развалюхе. На что они живут, ведомо лишь Тому, для Кого нет никаких тайн, для меня существование подобной испанской семьи всегда было загадкой; однако ж они существуют и даже, по-видимому, радуются жизни. В праздники жена Матео выходит на Пасео да Гранада с младенцем на руках, полдюжины детишек следом, а старшая дочь, девица на выданье, вплетает цветы в волосы и буйно танцует под кастаньеты.
Есть два разряда людей, для которых жизнь - сплошной праздник: очень богатые и совсем нищие. Одним просто нечего делать, а другим делать нечего; и пуще всех понаторели в ничегонеделании и пропитании помимо денег испанские бедняки. Полдела - климат, остальное - темперамент. Дайте испанцу летом - тени, зимой - солнца, краюшку хлеба, головку чеснока, ложку оливкового масла, горстку гороха, затасканный бурый плащ и гитару - и все ему нипочем. Подумаешь, бедность! Он знает, что бедность не порок. Бедность ему к лицу, вроде драного плаща. Хоть и в лохмотьях, а все идальго.
"Дети Альгамбры" - замечательная иллюстрация к этой практической философии. Мавры полагали, что рай находится прямо над Альгамброй, вот и я временами думаю, что и вправду отблеск золотого века почил на этих оборванцах. Ничего у них нет, ничего они не делают, ни о чем не заботятся. Так проходят дни, казалось бы, в полном безделье, но все выходные и святые дни они чтут не хуже самого работящего ремесленника. На празднествах и танцах в Гранаде и окрестностях они тут как тут, они зажигают костры на горах в канун святого Иоанна и танцуют лунные ночи напролет в честь урожая на крохотном поле в стенах крепости, с которого едва-едва и наберешь-то несколько бушелей зерна.
Прежде чем завершить эти заметки, надо еще упомянуть одно из здешних развлечений, меня оно как-то особенно поразило. Я и раньше видел на вершине башни долговязого парня с двумя или тремя удочками, он словно бы удил звезды. Странно было глядеть на деяния этого воздухолова, равно как и на старания его собратьев, разместившихся на стенах и бастионах; и лишь Матео Хименес разрешил мне эту тайну.
Оказывается, крепость расположена столь высоко и на таком чистом воздухе, что ее, как замок Макбета, облюбовали ласточки и стрижи : они мириадами носятся вокруг башен и резвятся, как мальчишки, выпущенные из школы. И ловля их в этой вихревой круговерти на крючки с мухами - излюбленное развлечение оборванных "сынов Альгамбры", которые с досужей изобретательностью истых бездельников надумали, как удить в небесах.
Посольский Чертог
