Эта деятельность, естественно, потребовала адекватных своей природе К-структур глобального уровня, которые благодаря ей и оказались "властелинами колец" Запада. Холодная война таким образом – ещё раз обратим на это внимание – стала средством перехода реальной власти на самом Западе, в ядре капсистемы "в руки" К-структур глобального масштаба, перемещения этой власти на глобальный уровень. И произошло это именно тогда, когда системный антикапитализм этот уровень как особое качество в какой-то степени освободил, ушёл с него, – глобальным игроком оказалось "государство", вовсе для этого уровня не приспособленное и не предназначенное.
Именно глобальный заговор и его "пятая колонна" в СССР, а также формирующийся глобальный "финансово-экономический Франкенштейн" (М. Уокер) обрушили оказавшийся в структурном кризисе Советский Союз и превратили его структурный кризис – в системный, перестройку – в катастройку. Заговор оказался эффективной структурой управления (в кибернетическом смысле) миром, прежде всего управления психоисторического, объектом которого оказались советская верхушка и часть интеллигенции, недаром в своей последней книге Зб. Бжезинский характеризует Буша-старшего как лучшего президента США конца XX – начала XXI в. именно за умелое управление распадом СССР. Финал, действительно – крушение СССР, которое стало первым широкомасштабным геополитическим событием-катастрофой глобальной эпохи, в значительной степени устранившим многие барьеры на пути глобализации по-американски.
Глобализация – это, безусловно, рай, а точнее, поле Большой Охоты для К-структур, причём не только крупных, но и совсем небольших. У глобализации есть обратная сторона – локализация. Собственно, Р. Робертсон, который в 1983 г. "запустил" термин "глобализация" как научный, вскоре предложил заменить его на "глокализация", подчёркивая тем самым вторуюсторону явления, однако термин "глобализация" уже успел устояться. А ведь "глокализация" более точный термин для возникающего на наших глазах мира – не только потому, что люди в нём делятся на "глобалов" и "локалов" (термины З. Баумана), составляющих соответственно 20 и 80 % мирового населения; не только потому, что неудачно называемое "постиндустриальным" производство устраняет оппозицию "глобальный – локальный", так как многие локусы становятся либо проходом в глобальный мир, либо его изоморфой. Дело в другом.
Глобальное пространство по своей социальной конструкции неоднородно. Глобальный мир – это вовсе не вся планета в целом. Глобальный мир – это мир богатых зон на Севере, т. е. в ядре капсистемы, и их точек-анклавов в "остальном" мире. Глобализация – это и есть связь-сеть этих зон и точек, "где чисто и светло", включение их в единую систему с одновременным и обязательным исключением из неё всего остального. Глобализация по сути есть исключение из мира богатых точек (пуантилистского) мира, выталкивание в неоварваризацию, в неоархаизацию, в серые зоны 80 % мирового населения. Именно К-структуры наилучшим образом приспособлены для реализации процесса исключения.
Ясно, что процесс этот не может быть ни мирным, ни безболезненным. Этот процесс – война. Глобализация по сути и есть социальная война, а точнее, такая форма геоисторических действий, в которой грань между войной и миром стёрта, в которой военных целей добиваются мирными средствами и наоборот. Внешне это выглядит как мировой хаос, мировой беспорядок, где сильные и слабые воюют друг с другом и между собой, где Саддам рискует напасть на Кувейт, по сути бросая вызов США, где режут друг друга хуту и тутси, где американцы бомбят Югославию и Афганистан. Впрочем, хаос этот во многом создаётся, управляется и направляется, но это отдельная тема.
Перед нами принципиально новый тип войны – всемирно-пуантилистский. Мировые войны в капиталистической системе были выяснением отношений между претендентами на гегемонию – Великобританией и Францией, США и Германией. При этом один претендент был державой континентальной, а другой – морской, он-то и становился победителем. Правда, победа эта, как правило, была обусловлена союзом морской державы с такой континентальной державой, как Россия-СССР, – я подробно описал этот механизм в "Колоколах Истории".
Если в мировых войнах решался вопрос о том, кто будет гегемоном капсистемы, то в глобальной "холодной" войне решается вопрос о том, кто будет хозяином планеты в целом и какая социальная система будет на ней единственной.
Всемирная война – это война, которая может идти повсеместно в мире, во многих точках, между многими агентами, но не охватывая мир в целом, не затрагивая как систему, вопрос общемировой гегемонии в ней, идти не между двумя агентами (или блоками).
Такая – всемирная, точечная, "пуантилистская" война уже идёт. Это не война-целостность, а война-совокупность локальных конфликтов, точнее, мятежей неких зон, районов против центральной власти. Так называемый "международный терроризм" в тех случаях, когда он не ширма и не маска спецслужб, – это одна из форм всемирной пуантилистской войны, не имеющая никакого или почти никакого отношения к эпохе, в начале которой – итальянские карбонарии, а в конце – итальянские же "Красные бригады". Всемирная война, помимо прочего, направлена на то, чтобы либо отобрать у центральной власти право распоряжаться местными ресурсами, либо насильственным, чаще всего террористическим путём заставить эту центральную власть согласиться с тем, что локальный хищник будет в той или иной форме эксплуатировать подконтрольные ей ресурсы и население. Это, на мой взгляд, и есть всемирная война XXI в., война эпохи позднего капитализма (и, как знать, возможно, и посткапитализма, со всей очевидностью возникающего на наших глазах в качестве намного более жестокого, "эксплуататорского" и неэгалитарного общества, чем буржуазное).
Субъектами всемирной точечной войны выступают не только и даже не столько государства, сколько ТНК, криминальные сообщества, кланы, террористические группы, ну и, естественно, государства, причём одновременно в их официальной и неофициальной, К-структурной ипостаси; при этом ипостаси могут вступать в острейшее противоречие друг с другом, и, условно говоря, разные "этажи" одного и того же учреждения могут оказаться на двух, а то и на трёх или более различных сторонах. Иногда они воюют между собой, иногда – с государством. Для этого в современном мире есть все условия. С одной стороны, высокоразвитые военные технологии (ядерное, бактериологическое, информационное, организационное и т. п. оружие) перестали быть монополией государств. С другой стороны, пуантилистский характер глобального мира, представленного ограниченным пространством зон ядра и их анклавов на Юге (как правило, это крупные города), делает этот мир весьма уязвимой целью.
Как заметил известный американский журналист Дж. Рестон, "мы находимся… в начале (эпохи. – А. Ф.) тирании воинствующихменьшинств. Чем больше людей скапливается в городах по всему миру, тем уязвимее эти города перед лицом безответственных политических организаций". В такой ситуации инициированное небольшой группой событие, точечное действие может всерьёз изменить ход глобальной истории – бредбериевский "эффект бабочки" становится практическим геоисторическим кошмаром.
В наши дни совершенно по-новому оживает столь популярная в 1920-е годы тема одиночек, стремящихся захватить власть над миром, – беляевские "Властелин мира" и "Продавец воздуха", "Гиперболоид инженера Гарина" и многое другое. Глобализация подводит реальный финансово-экономический и политический базис под структуры типа "Спектра" и персонажи типа "Доктора Но" из бондианы – структуры и персонажи, над которыми в 1960–1970-е годы можно было понимающе улыбаться: мол, мы-то знаем, что в реальности такого не бывает. В глобальной реальности такое в принципе возможно. Индивидуализированные К-структуры вполне соответствуют глобальному пуантилистскому миру, в котором под ковром (изрядно траченным молью) наций-государств с их полуфиктивными конфликтами идёт жестокая борьба выступающих под разными масками организованных меньшинств и групп за контроль над миром или значительными его частями.
У К-структур глобальной (энтээровской, компьютерной и т. д.) эпохи появилось оружие такого качества и такого масштаба, о котором К-структуры предшествующей эпохи – империализма и ГМК (1870–1970-е годы) и мечтать не могли. Речь идёт об информационно-организационном оружии. Информоргоружие позволяет не просто в значительной степени контролировать мир, как это имело место на поздних стадиях массового общества (полный контроль над реальным миром по сути невозможен), а создавать виртуальный мир, подменять им с помощью электронных СМИ мир реальный и вот этот созданно-контролируемый виртуальный мир выдавать за реальный.
Если раньше "создавался" текст, который пытались вписать в реальный мир, то теперь творится проект-контекст, им подменяется реальный мир, и в этот виртуальный контекст вписывается любая реальность как текст, которая при этом и в результате этого утрачивает качества реальности и неконтролируемости. С этой точки зрения в эпоху глобализации по-американски, главным действующим лицом которой является то, что называют "новой американской империей" (ясно, однако, что речь идёт о принципиально новом образовании, которое кладёт конец не только американской республике, но и американскому нации-государству и для которого нет подходящего термина-кластера ТНК, военных, специальных служб и других государственных служб, причём главным образом в их неформальном, не-всегда-государственном формате), научная конспирология оказывается, помимо прочего, информоргоружием. И, как знать, может быть, именно тем оружием, которое поспособствует скорейшему окончанию этой эпохи, – "Ступай, отравленная сталь, по назначенью" (Б. Пастернак) или просто: "Blowback" ("Отдача"), как назвал свою книгу Чалмерс Джонсон (подзаголовок: "Цена и последствия американской империи").
VIII
У войны К-структур всегда был психоисторический аспект. В Холодной войне психоисторическая война приобрела межсистемный, тотальный, глобальный (за несколько десятилетий до глобализации) характер. Собственно глобализация, стартовавшая на рубеже 1970–1980-х годов, была побочным продуктом Холодной войны, а после её фактического окончания в 1989 г. заняла её место в качестве новой формы социально-экономической и психоисторической войны Запада – теперь уже не против другой системы, а против всего на планете, что не вписывается в глобальную сетевую империю, что является лишним в ней как в плане биомассы, так и в социальном плане. Таким образом, Холодная война и крушение СССР – раздолье для конспирологических штудий, отработки их методологии. Здесь мы подходим к очень важному аспекту конспирологии – методологическому, связанному с философией общества как целого и философией настоящего как особого вида времени, особой "хроносубстанции". Этот аспект позволяет лучше понять основы функционирования заговора и сам заговор как феномен.
История – это не только эволюция и преемственность, но также революция и разрыв; это не только необходимость, но и случайность; не только системы, но и субъект, т. е. субъектное действие, меняющее систему.
Системы не рождаются путем превращения одной в другую, путем филиации одной из другой. Их разъединяет и соединяет исторический субъект, точнее – периоды, эпохи взрывов субъектной активности, сметающей остатки одной системы и закладывающей фундамент другой. Это эпохи социальных революций. Великие социальные революции, будь то антично-полисная, христианская или великая капиталистическая 1517–1648 гг., всегда суть хроноклазмы, взрывы времен, "вывихи века". Шекспир устами Гамлета сформулировал так: "The time is out of joint". Этот-то вывих и есть историческое поле деятельности субъекта, творящего новую систему. Результат истинно великих социальных революций – не обязательно приход к власти неких новых социальных сил. И не становление (т. е. ранняя стадия) новой системы. Это – генезис новой системы. И, самое главное, в ходе великой социальной революции выковывается тот новый исторический субъект, который способен создать, установить и упрочить новую социальную систему. Потому революции всегда и начинаются в мозгу – то монаха, то философа, то сквайра, то помощника присяжного поверенного.
Именно в кризисные – революционные и военные – периоды резко увеличиваются возможности деятельности К-структур, успеха их проектов (заговора). Часто это объясняют таким образом, что во время кризисов и революций увеличивается роль субъективных и внешних факторов по отношению к факторам объективным и внутренним, случайности – по отношению к необходимости, личности – по отношению к классам и массам, мелочей – по отношению к серьёзным вещам. Внешне так оно действительно и выглядит, но суть совершенно в ином.
В кризисные эпохи не меняются друг с другом местами перечисленные выше факторы, повторю: это так только внешне, с точки зрения конвенциональной науки, изучающей равновесные, стационарные состояния и адекватной им методологически и понятийно, но неадекватной эпохам социальных флуктуаций, бифуркаций и кризисов. В кризисные эпохи возникает более сложная, чем простая перемена мест факторов, – нелинейная ситуация: привычная реальность меняется, исчезает; грань между "закономерным" и "случайным", "объективным" и "субъективным", "личностью" и "массой", "внешним" и "внутренним" стирается. Это ситуация, когда случай перестает быть случаем, а личность (или несколько личностей, вступивших в сговор и организацию) приобретает вес, равный или почти равный массе системы.
Подобные ситуации невозможны и необъяснимы с точки зрения конвенциональной социальной науки. И в этом плане неправы представители последней, отбрасывающие в качестве "случая" или "заговора" то, что по своему содержанию не является случаем и заговором в примитивно-обыденном или, если угодно, конвенционально-научном смысле. Здесь нужна экспликация понятий. Особенно когда речь идёт о макросоциальных кризисах, связанных с упадком, финалом старой системы и генезисом новой.
Системы умирают не от обострения внутренних противоречий – напротив, пока системообразующее противоречие работает мощно, система живёт и развивается. А вот когда главное противоречие системы выработано и затухает, когда в результате слабеет-атрофируется и устраняется системообразующая ось, тогда приходит кризис. Вопреки Марксу, отождествившему внутриформационные сдвиги с межформационными и судившему о вторых по первым, система старится и умирает тогда, когда реализует свою социогенетическую программу, когда решает свое центральное, системообразующее противоречие, когда приходит к социальному пату. Или цугцвангу. При этом пат возникает не только потому, что противоречие снято, решено, но и потому, что имеющиеся средства и способы решения соответствуют только данной системе и не могут вывести общество за ее рамки.
В этом смысле решение, снятие своего системообразующего противоречия любой системой всегда является негативно-диалектичным. К тому же на это решение у системы уходят все ее потенции, после чего она оказывается по сути обездвижена, хотя событийно ее развитие внешне может выглядеть очень бурно, на самом деле представляя собой "жизни мышью беготню" (А. С. Пушкин) данной системы, её "сонной мысли колыханье" – по Заболоцкому:
Всё смешалось в общем танце,
И летят во все концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.
Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти -
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье.
Достаточно вспомнить бессмысленную активность представителей господствующих групп финальных фаз развития систем; в нашей истории это Николай II и К, Керенский и К, Горбачёв и К. Бестолковость и бессмысленность этих персонажей не столько личностный феномен, сколько личностное проявление исчерпанности потенциала системы, её жизненных сюжетов, постепенное энтропийное превращение из системы в объединение, а то и во множество (в смутные времена).
Суть системного кризиса заключается, прежде всего, в том, что из-за притуплённости базового системного противоречия нет системных средств и возможностей решать даже небольшие проблемы, которые возникают при её функционировании. А потому даже небольшие проблемы, с которыми нельзя управиться системными средствами, заставляют систему максимально напрягаться, а то и пытаться прибегать к внесистемным средствам, к непропорциональной затрате усилий, что еще более подрывает ее, помимо прочего усиливая разрушительный эффект этих внесистемных средств и факторов, с одной стороны, и социальный иммунодефицит системы – с другой. Из-за атрофии, выработанности главного противоречия система уже не может решать "имманентными" средствами никакие другие противоречия и связанные с ними проблемы. Она вообще покидает то поле, где решаются, могут в принципе быть разрешены противоречия, и вступает в "зону неразрешимости", в зону, где любая малость оказывается миной, где система превращается в сапера-смертника.
Получается, что малые проблемы ведут к большим и разрушительным последствиям? Да нет же, дело обстоит иначе. В эпохи системных кризисов и упадка меняется прежний масштаб и ломается привычная масштабная линейка. Самая серьезная проблема здесь даже не в том, что ранее бывшее малым становится большим и наоборот, а в том, что становится трудно, часто невозможно определить масштаб и значение события: ломается прежняя оценочная шкала, прежняя системная связь причин и следствий, и за мелкой (ранее) причиной вдруг возникает не привычное или ожидаемое следствие, а кошмарная конфигурация. Как в игре в сквош – не знаешь, куда отскочит мяч. Вступление в системный кризис – это переход от "социального тенниса" к "социальному сквошу". Тогда-то и возникает соблазн заключить: если бы не то или иное событие, то история пошла бы иначе, могла бы пойти.