Оглядываясь назад, можно констатировать, что это было делом рук предателя. Ведя двойную игру, Гордиевский имел возможность манипулировать людьми и устранять конкурентов, в частности претендовавших на пост резидента. С помощью английской контрразведки МИ-5 он расчищал себе дорогу на этот пост. Подсказывая своим британским хозяевам, какие меры принять по отводу той или иной кандидатуры, Гордиевский вел дело к тому, чтобы руководящая должность досталась именно ему. Других возможностей продвижения по служебной лестнице у него не было, ибо его отдача как разведчика даже при помощи и поддержке англичан впечатления на руководство КГБ не производила ввиду своей скромности.
Справедливости ради надо сказать, что англичане в конце концов преуспели: Гордиевский был направлен в Лондон в качестве заместителя резидента.
Хотя Гордиевский никогда не был суперразведчиком, как его после побега представляли на Западе, порой сравнивая с Кимом Филби, тем не менее в некоторых оперативных вопросах он достаточно поднаторел, в частности, умел легко выявлять наружное наблюдение и отрываться от него. Причем когда он исчез, то произошло это настолько естественно, что упрекнуть его в злом умысле не было никаких оснований…
Очень важной частью расследования по делу Гордиевского была подготовка предложений КГБ о реакции Советского Союза на действия англичан.
Правительство Великобритании попыталось прибегнуть к обходным маневрам и шантажу Вопреки обычной практике англичане не передали какого-то официального сообщения через советского посла в Лондоне, а довели письменную информацию через специфические каналы в одной из третьих стран.
Смысл этого состоял в том, чтобы не привлекать раньше времени нашего внимания к подготавливаемой ими акции-мести за то, что советская разведка сумела создать великолепную агентурную сеть в Англии во время и после Второй мировой войны.
В английском обращении заявлялось, что Гордиевскому по его просьбе предоставлено политическое убежище в Великобритании и что англичане намерены теперь выслать из страны целый ряд советских граждан - представителей дипломатического ведомства, журналистов, сотрудников торговой миссии и членов их семей.
Вместе с тем советской стороне вменялось отозвать этих людей "втихую", чтобы избежать официального объявления их персонами нон грата и не допустить огласки. Нам также рекомендовалось не прибегать к выдворению английских дипломатов из Советского Союза. Обращение англичан было беспрецедентно наглым. Разумеется, нельзя требовать любви к иностранной разведывательной службе, деятельность которой с точки зрения властей страны пребывания является незаконной. Однако существуют неписаные правила игры, некие этические нормы, в обычных условиях обоюдно соблюдаемые. Англичане же действовали так, как не рискнули бы даже американцы…
Конфликт с англичанами вылился в то, что 25 советских граждан, указанных Гордиевским, были высланы из Великобритании.
Мы ответили тем же. Наша контрразведка была отлично осведомлена, кто из англичан занимается разведкой, а кто причастен к проведению специальных идеологических мероприятий. Поэтому ущерб, понесенный Англией, был не меньше нашего.
Раздосадованные англичане выслали из страны еще 7 советских граждан. Наш ответ последовал незамедлительно: 7 англичан, собрав вещички в 24 часа, покинули СССР.
После этого английский премьер Маргарет Тэтчер заявила, что "пора остановить эту карусель". Англичане поняли, что у нас больше специалистов по Великобритании, нежели у них по СССР, и мы можем быстрее оправиться от полученных ударов.
Кроме того, до зарвавшихся бриттов наконец дошло, что выгоднее иметь дело с уже установленными разведчиками, чем со вновь прибывшими - когда-то еще удастся разобрать их почерк и походку!..
У Гордиевского был любимый афоризм - слова Оскара Уайльда: "Чтобы попасть в лучшее общество, надо либо кормить, либо развлекать, либо возмущать людей".
Изменник выбрал для себя последнее…
Подробности побега Гордиевского в разное время появились на страницах западных, прежде всего английских, газет сразу после того, как он оказался в Англии.
Доминирует следующая версия.
…17 мая 1985 года Гордиевский получил предписание немедленно явиться в московскую штаб-квартиру КГБ. В телеграмме сообщалось, что ему предстоит ознакомить Чебрикова и Крючкова с "состоянием дел в английской внешней политике".
Гордиевского сразу насторожило желание председателя КГБ и его заместителя обсуждать с ним вопросы внешней политики Англии, ибо в ней они ничего не смыслили и никогда ею не интересовались. Все указывало на то, что депеша составлена второпях.
На следующий день им была получена еще одна телеграмма. Она уже была "причесана", в ней содержался список тем, которые Чебриков якобы хотел обсудить, но об "английской внешней политике" не было ни слова.
Воскресным утром 19 мая 1985 года Гордиевский с семьей приземлился в аэропорту Шереметьево и сразу же почувствовал: что-то не так.
С его слов, он увидел, как таможенник снял трубку внутреннего телефона и куда-то сообщил о его прибытии. Такого раньше не случалось.
Когда же семейство добралось до своей квартиры, то, еще не открыв двери, они с женой поняли, что в их отсутствие там кто-то побывал. Они обычно запирали квартиру на два замка, в тот же раз она была заперта на все три.
Про себя Гордиевский подумал: "Контрразведка входит без стука, пользуясь своими ключами".
На следующее утро его отвезли в штаб-квартиру Первого главка в Ясенево и оставили в пустом кабинете. Через некоторое время дежурный офицер объявил ему, что он свободен, так как встреча с Чебриковым и Крючковым откладывается на неопределенное время. Прошла неделя. Никто его никуда не вызывал, однако он чувствовал, что за ним ведется тотальное наблюдение.
Подумав, он предположил, что этим психологическим прессингом его намереваются вывести из равновесия, подтолкнув искать защиты у его английских покровителей.
"Не на того напали! - сказал он себе. - Если уж я и войду в контакт с моими коллегами из МИ-6 (британская разведка), то вы об этом никогда не узнаете!"
В ближайшую субботу один из заместителей Крючкова генерал Виктор Грушко пригласил Гордиевского к себе на дачу поужинать. В то время как они поглощали бутерброды с черной икрой и осетриной, запивая армянским коньяком, на дачу прибыл знакомый ему офицер из Второго главка, отвечавшего за разоблачение "кротов". Не спрашивая разрешения генерала, он поставил на стол вторую бутылку коньяка и уселся за стол.
Гордиевский, гость-невольник, догадался, что вопрос был заранее согласован с проявившим неожиданное благорасположение к нему хозяином. Его подозрения, что в напиток подмешан наркотик, нашли подтверждение буквально через несколько минут, поскольку, выпив, он превратился в совершенно другого человека.
У него произошло "разжижение" воли: он начал болтать без умолку, не в силах сдержать речевой поток и контролировать собственные слова.
В то же самое время хозяин и его доверенное лицо из Второго главка забрасывали Гордиевского вопросами, а затем обвинили в шпионаже на британскую разведку. Ему дали чистый лист бумаги.
"Давай, пиши признание! Ты что, забыл? Ты же только что во всем признался. А теперь повтори то же самое в письменной форме!".
Хотя одурманенный "сывороткой истины" Гордиевский не совсем твердо помнил темы разговора, он все же не мог допустить, что в чем-то признался. Как заклинание, он твердил себе:
"У них нет никаких доказательств, иначе бы им не понадобилось мое признание".
На следующее утро Гордиевский проснулся в одной из спален дачи со страшной головной болью. Его отвезли домой и в течение следующих трех дней не трогали.
30 мая он вновь предстал перед Грушко, который, не теряя времени на предисловия, сказал: "Нам уже давно известно, что ты предатель. Но в случае признания можешь продолжить работать на КГБ в качестве… агента-двойника. Только вначале получишь взыскание за чрезмерную инициативу". В ответ Гордиевский лишь хмыкнул, а про себя подумал: "Ты, генерал, принимаешь меня за идиота! Вы пристрелите меня тотчас, как только я признаюсь".
Беседы не получилось, и Гордиевского отправили в ведомственный санаторий "Лесная поляна", где продержали несколько недель.
Дважды ему разрешили повидаться с женой и дочерьми, для чего он выезжал в Москву. В один из приездов домой ему удалось сообщить о случившемся своим кураторам в МИ-6.
В июле КГБ разрешил Гордиевскому пожить у себя дома, и он стал готовиться к побегу.
В соответствии с планом Гордиевский каждое утро начал делать пробежки по боковой дорожке Ленинского проспекта.
Буквально через день он заметил, что за ним следуют молодые люди, парни и девушки на роликовых коньках. "Хвост!" - сказал он себе.
Еще дней через пять не в меру взрослые конькобежцы исчезли, их сменили нищие и бомжи, стоявшие на маршруте движения Гордиевского с протянутой рукой.
Их количество поражало. Казалось, все нищие и бездомные Москвы выстроились шпалерами на Ленинском проспекте. Гордиевский понял, что они являют собой так называемые "стационарные посты наружного наблюдения". Это улучшило настроение. От стационарных постов ускользнуть много легче, чем от мобильных.
Фортуна подала изменнику руку, и он не замедлил воспользоваться ее расположением - вцепился в нее обеими своими.
Утром 19 июля напряжение достигло кульминации.
Гордиевский, как обычно, проделывал моцион трусцой по Ленинскому проспекту. Улучив момент, он резко свернул на улицу академика Пилюгина, где уже пятый день кряду стоял неприметный грузовичок. И хотя на Гордиевском был спортивный костюм, он подумал:
"Остается лишь плотнее закутаться в пресловутый плащ, поглубже заткнуть за пояс несуществующий кинжал и, бросившись в кузов, дать деру!..".
О том, как добрался Гордиевский до берегов Туманного Альбиона, мы, дай бог, узнаем лет через двадцать, если вообще узнаем. Сейчас лишь остается констатировать, что клан перебежчиков пополнился еще одним ренегатом.
Впрочем, ничего удивительного: Христы являются редко, как кометы, но Иуды не переводятся, как комары…
Слуга двух спецслужб
Сколько у тайного агента псевдонимов?
- Я беременна! Ты знаешь, во сколько мне обойдутся роды и содержание ребенка?! - неслись из магнитофонных динамиков истошные вопли женщины, которая, судя по произношению, была колумбийкой.
- Не волнуйся, я о тебе позабочусь, - абсолютно спокойно на чистейшем испанском отвечал мужской голос. - Пепита, прости, но я не могу сейчас с тобой говорить… Я перезвоню через пять минут из автомата…
Подобный разговор вряд ли заинтересовал бы офицеров из ДАСС (колумбийская контрразведка), сидевших на "прослушке", если бы не два обстоятельства: женщина-колумбийка, Пепита Эдсон Арантис Гонсалес, она же - агентесса колумбийских спецслужб Эсперанта, звонила из Мадрида, где находилась в гостях у родственников, в советское посольство в Боготе не только по заданию своих колумбийских "кукловодов" - вербовщиков, но и по указанию "старших братьев" из ЦРУ.
…Из окна дома, откуда велся контроль и запись телефонных переговоров сотрудников советской дипломатической миссии, "слухачи" вскоре увидели высокого красивого молодого мужчину, Александра Дмитриевича Огородника, направлявшегося к уличному телефону-автомату.
Это был тот самый второй секретарь посольства СССР в Боготе, к которому и была в свое время ловко подведена Эсперанта; в ее задачу входило влюбить в себя русского дипломата, а затем использовать его как источник оперативно значимой информации.
С первым заданием агентесса справилась блестяще. Огородник по уши влюбился в Пепиту, а вот со вторым, получением от дипломата информации, интересующей ЦРУ, что-то не заладилось, потому-то и было решено руководством ЦРУ и ДАСС сделать советского дипломата отцом и на основании этого шантажировать его…
Спецслужбисты обеих стран - США и Колумбии - решили, что настало время решительных действий - сделать Огороднику вербовочное предложение "в лоб", и поэтому вменили в обязанность Эсперанте позвонить по международному каналу и сообщить объекту, что он стал отцом…
Едва только самолет испанской авиакомпании, выполнявший рейс Мадрид - Богота, вырулил к зданию аэропорта, к нему на огромной скорости подкатил джип с тонированными стеклами.
Пепита буквально была снята с трапа и доставлена в штаб-квартиру ДАСС, где ее заставили немедленно вызвать на встречу Огородника.
Эсперанта покорно согласилась и устроила сотрудникам колумбийской контрразведки встречу с русским дипломатом в своем загородном доме.
Однако тот ни о каком сотрудничестве с нищенствующей колумбийской спецслужбой и слышать не хотел. Он прямо заявил, что будет иметь дело только с ЦРУ.
Уж кому-кому, а Огороднику, агенту органов госбезопасности СССР (оперативный псевдоним Стахановец) с пятнадцатилетним стажем секретного сотрудничества, доподлинно были известны мощь и влияние американских спецслужб на процессы, происходившие в Латинской Америке, в частности в Колумбии.
К тому же от своего куратора, офицера КГБ, работавшего в советском посольстве под прикрытием советника посла, Огородник знал, что местная контрразведка и шага ступить не смеет, не согласовав свои действия со старшими партнерами - спецслужбами США.
Поэтому Огородник решил не размениваться на игры с колумбийскими контрразведчиками и не без помощи Пепиты, заподозрив в ней сотрудницу ЦРУ, сделал первый шаг навстречу спецслужбам Соединенных Штатов…
…Спустя пару недель Огородник и "охотник за скальпами" из Лэнгли, некто Гepбep Милтон, встретились в турецких банях, расположенных в фешенебельном районе Боготы.
Огородник-Стахановец не раболепствовал перед вербовщиком, а, приняв предложение работать на Управление, сразу поставил свои условия: американцы должны оплатить расходы его возлюбленной Пепиты Гонсалес по пребыванию в роддоме, поселить ее с новорожденным в Мадриде и дать деньги, достаточные для открытия частного Центра по уходу за младенцами, оставленными своими родителями.
Надо сказать, что, согласившись выполнить условия сделки, ЦРУ на первых порах изрядно рисковало, так как, по сути, покупало кота в мешке. Однако уже ближайшее будущее показало, что Управление в лице новоиспеченного агента приобрело особо ценный источник информации…
Из объяснений русского следовало, что он давно понял, что попал в "медовую ловушку", расставленную ему американцами, и заверил цэрэушника, что, в конце концов, его любовь к Лепите не помешает сотрудничеству с ЦРУ.
В последующем, когда Огородник, формально "узаконит" свои отношения с Центральным разведывательным управлением, ему будет присвоен оперативный псевдоним Кнайт и его примет на личную связь глава американской резидентуры в Боготе, высказанное им признание поначалу будет обращено… против него.
Резидент ЦРУ в Колумбии Джонатан Уилс, памятуя о намерении Огородника инициативно вступить в контакт с кем-либо из сотрудников ЦРУ, постоянно в ходе явок твердил, что не верит в его искренность и лояльность, а однажды прямо в глаза сказал Кнайту, что тот лжец и "двурушник", так как по совместительству работает на КГБ.
Огородник, до этого терпеливо подчеркивавший, что он - "чистый" дипломат, вдруг сорвался на ругательства в адрес своего куратора, а когда наконец совладал со своими эмоциями, то с обескураживающей готовностью согласился со всеми обвинениями:
- Да, вы правы, я - майор госбезопасности, а моя настоящая фамилия Пронин… Неужели не слышали? А между тем в Советском Союзе меня, майора Пронина, знает каждый школьник… Как же вы так опростоволосились, мистер Уилс?!
После этого Огородник выдал пришедшему в восторг от своей прозорливости оператору - расколол-таки! - подробности проведенных им в Боготе операций, которые, разумеется, были не чем иным, как "сорока бочками арестантов"…
Из варягов в стахановцы
Сорвался Огородник по одной простой причине: ему на память пришли события пятнадцатилетней давности, когда его вербовал сотрудник Особого отдела КГБ (военная контрразведка) капитан Матрёшкин, курировавший часть, в которой Александр проходил срочную военную службу.
В тот осенний вечер рядовой первого года службы Огородник никаких подвигов не планировал. Вернувшись в казарму после суточного наряда на кухне, он, не снимая сапог, в изнеможении повалился на койку. Спящего Огородника растолкал дневальный и приказал срочно явиться в штаб полка.
В красном уголке штаба, под портретами Ленина и Хрущева, его уже поджидали замполит подполковник Недрыгайло и капитан из Особого отдела КГБ полка по фамилии Матрёшкин.
Последний фазу взял инициативу в свои руки:
- Ну что, рядовой Огородник, настала пора доказать свою преданность идеалам Великой Октябрьской социалистической революции, Коммунистической партии, советскому правительству и так далее… Ты как, готов?
- Так точно, товарищ капитан, всегда готов! - вытянувшись по струнке и недоумевая, почему в столь поздний час двум офицерам из начальствующего состава полка вдруг пришло в голову выяснять его преданность партии и правительству.
- Это хорошо, что готов, - сказал Матрёшкин, вперив в рядового пронзительный взгляд психиатра. - Тут дело вот какое… По мере нашего победоносного продвижения к вершинам коммунизма наймиты империализма, вражеские разведки, намерены вставлять нам палки в колеса, н-да… Всячески вредить и подрывать нашу боеспособность, тем более здесь, в Группе советских войск в ГДР, н-да… Так вот, чтобы вовремя получить сигнал о готовящихся диверсиях и провокациях, мы, посоветовавшись, решили дать тебе секретное задание… Ты как, готов его выполнить?
- Так точно, товарищ капитан, всегда готов!
- Да что ты заладил, "всегда готов", "всегда готов"..: Ты уже не пионер… "Всегда готов"… Ты - рядовой Вооруженных Сил Советского Союза! Поэтому надо думать перед тем, как отвечать, а не только уметь сапоги чистить с вечера, чтобы поутру надевать их на свежую голову… Почему, кстати, у тебя сапоги не начищены?
- Виноват, товарищ капитан! Я только что из наряда по кухне вернулся. Не успел почистить…
- А в постель в сапогах уже успел упасть, а?! Ты не думай, что на простачка нарвался, мы в Особом отделе о тебе все знаем… И как за буфетчицей Нюркой ухлестываешь, и как деньги на зубную пасту да на немецкое мыло собираешь, вместо того чтоб на водку марки потратить… Увлекаешься, значит, коллекционированием иностранных вещей, перед Западом преклоняешься? Ну-ну, смотри мне! В общем, нам все про тебя известно! Но разговор сейчас не об этом… Нужна твоя помощь, н-да…
Александр был в недоумении: если уж особисту, или, как его между собой называли солдаты, "особняку", все известно, то при чем тут он, рядовой первогодок?! Но виду не подал, решил дослушать до конца.
- Ты как, не против помочь Особому отделу?
- Никак нет, товарищ капитан!
- Что-то я не понял этого твоего "никак нет"! Никак нет - это твое "да", или никак нет - это твой отказ, а, рядовой Огородник?!