- Не хочу, чтобы меня парни лапали! Роман прыснул.
Неунывающий бесенок жил в нем, не умел он долго кручиниться, а без шуток и вовсе не мог. Из всех сыновей Святослава только Роман красотою вышел в мать, но и пересмешник был, каких поискать. Этим он в отца уродился.
Роман схватил Вышеславу за руку, едва та встала со скамьи.
- Куда, сестрица? А у светлого князя отпросилась?
- Пусти, Ромка! - попыталась высвободиться Вышеслава. - Слышишь, пусти!
- Поклонись князю, тогда пущу, - засмеялся Роман и подмигнул Олегу.
Однако старшему брату было не до смеха.
- Роман, - сурово сказал Олег, во взгляде его была непреклонность, - не балуй!
Роман выпустил Вышеславу и снова принялся за еду с таким видом, будто ничего не случилось. Он знал, когда не следует прекословить Олегу.
Вышеслава направилась к двери.
Походка у нее была легкая и чуть величавая. Вышеславе было пятнадцать лет, но держалась она по-взрослому, во многом подражая своей мачехе, которую очень любила. Вот и сейчас на ней было длинное белое платье, как у Оды, с узкими рукавами и глухим воротом, голову покрывал белый саксонский убрус, плотно обтягивающий лоб и щеки, поверх него был наброшен тонкий, почти прозрачный платок, окреп ленный головной повязкой.
Вышеслава задержалась в дверях и, обернувшись, бросила благодарный взгляд на Олега.
Девушка стояла вполоборота, и, несмотря на стройность фигуры, в ней уже угадывались женские округлости, притягивающие мужской взгляд. Это особенно подчеркивалось узким платьем.
Олег поймал себя на этой мысли и слегка смутился, словно невзначай подглядел за обнаженной сестрой. А ведь еще несколько лет тому назад он, Роман и Вышеслава, бывало, засыпали в одной постели и даже вместе ходили в баню.
Поздно вечером, отпустив мытников и вирников , которых созвал к Святоелавову сыну услужливый тиун, дабы раскрыть перед ним всю картину ведения княжеского хозяйства, Олег вышел в сад, примыкающий к терему с юго-восточной стороны. Ему захотелось побыть одному после суматошного дня.
Сквозь ветви яблонь в вышине перемигивались яркие звезды. Сочный аромат свежей листвы смешивался с запахом чернозема и сухой прошлогодней травы. Птицы молчали, и в чуткой тишине ночь незаметно опускалась на улицы и переулки города.
Олег не заметил, как оказался под окнами женских покоев.
Внезапно одно из окон второго этажа со стуком распахнулось, желтый свет восковых свечей вырвался наружу, упав на высокую яблоню, возле которой стоял Олег. Княжич поспешно спрятался за ствол дерева. До его слуха донеслись мелодичные переборы струн мандолины.
"Вышеслава с матушкой разучивают новую балладу", - подумал Олег.
Он задержался за деревом, чтобы послушать песню.
Вышеслава была прекрасной исполнительницей, и немецкий язык в ее устах становился мягче, мелодичнее. Даже барон Ульрих, строгий ценитель, не раз хвалил Вышеславу за ее исполнение.
Но песню запела Ода.
Олег замер, пораженный печальной торжественностью, грустными напевами струн, - будто сама тоска настраивала их лады, а голос Оды лишь дополнял дивное сплетение звуков чувственным напевом, таким негромким, что даже при знании немецкого Олег не мог бы разобрать всех слов. Одно ему стало ясно: песня шла от самого сердца, израненного болью и страхом за любимого человека. Душевные переживания молодой женщины изливались в старинной саксонской балладе.
Олегу стало не по себе, словно он стал свидетелем чужого горя.
Когда песня смолкла, струны мандолины еще долго пели под пальцами Оды и высокая печаль, постепенно затихая, отдавалась отголосками в растревоженной душе княжича.
Уже лежа в постели, Олег долго не мог заснуть, печальная песня продолжала звучать у него в ушах. Высокое чувство, которое притягивает мужчину к женщине, о котором сложено столько песен, вдруг осенило его своим крылом. Есть что-то божественное в истинной любви, и ее проявление способно возвысить человека. Ценит ли отец этот дар, коим по воле судьбы стала Ода?! Постиг ли он глубину чувств этой женщины?! Такие мысли бродили в голове Олега.
Он был уверен, что отец не питает к своей жене сильных чувств и Ода отвечает ему тем же. Значит, печаль ее о другом человеке. И тот, другой, находится теперь далеко от Чернигова.
А не Глеб ли это?
Олега даже пот прошиб от такой догадки. Он вспомнил, как радовалась Ода возвращению Глеба, как уединилась с ним в своей светлице. С ними не было даже Регелинды, которая ни на шаг не отходит от своей госпожи. Ода выставила служанку за дверь. Не пустила она к себе и Вышеславу.
В сердце Олега зашевелилась ревность. Осуждать свою мачеху он не смел, в ее-то годы любой женщине хочется внимания и ласки, но не мог осуждать и Глеба. Ода всего на десять лет старше, разве может он устоять перед ее чарами. Значит, не зря они катались верхом в бору за Стриженью, не взяв с собой никого из слуг. И глупые намеки Романа, видимо, попадали в цель, если так сердили всегда невозмутимого Глеба.
И на башне Ода не хотела никому показывать своих слез, дабы не вызвать подозрений. Но своей песней выдала себя.
Догадка Олега сменилась уверенностью, а уверенность еще сильнее разожгла в нем ревность.
Конечно, Глеб самый старший, поэтому на него Ода и обратила внимание. К тому же он такой вежливый и внимательный. Вот только когда… Ведь отец отправил Глеба в Тмутаракань пятнадцатилетним, после этого Глеб и Ода не виделись четыре года.
* * *
А Глеб тем временем день ото дня все дальше шел вместе с черниговской дружиной в объятые солнцем широкие равнины, не ведая о переживаниях Олега. И мысли Глеба были совсем не об Оде.
На третий день пути вдали показались незнакомые всадники, в мохнатых треухах с луками и колчанами за спиной. Помаячили на холме и исчезли. Русичи усилили дозоры: от степняков всякого ожидать можно, в степи они у себя дома.
К вечеру войско Святослава наткнулось на следы половецкого становища.
По берегу небольшой речки чернели головешки потухших кострищ, валялись обломки жердей. Вокруг на истоптанной луговине виднелись кучки лошадиного помета.
- На юг подались поганые, - сказал Гремысл, разглядывая в траве колеи от колес.
- Давно ли? - спросил Святослав.
Воевода поворошил рукой пепел одного из костров и, подумав, ответил:
- Больше шести часов прошло. Собираясь в дорогу без спеха.
- Думаешь, это не мы их спугнули?
- Думаю, не мы, княже.
- Ладно. - Святослав спрыгнул с коня. - Заночуем здесь.
Русичи расседлали лошадей, разожгли костры, стали варить кашу. Палаток не ставили, укладывались спать прямо на земле, постелив под себя лошадиные потники и закутавшись в плащи.
С первыми лучами солнца двинулись дальше. Проводниками были Гремысл и торчин Колчко.
Целыми днями боярин и торчин ехали впереди войска, не перекидываясь порой и парой слов. Колчко плохо говорил по-русски и больше объяснялся знаками. Гремысл вообще ни слова не знал на языке торков. Объяснения их друг с другом были короткими, но выразительными и касались только дороги.
К примеру, Гремысл показывал рукой на запад, цокал языком, изображая топот копыт, и называл какую-нибудь речку в той местности, через которую предстояло пройти войску. Это означало, что до захода солнца нужно было выйти к этой реке. Колчко в ответ кивал головой и одному ему ведомыми путями вел полки к нужной реке, обходя овраги и степные увалы.
Иногда проводники спорили, остановив коней посреди поля. Каждый на своем языке пытался убедить другого в правильности выбранного им пути. Войско останавливалось и ждало разрешения спора. Бывало, спор затягивался. Воевода слезал с коня и кинжалом чертил что-то на земле, торчин наблюдал за ним, сидя на своем низкорослом буланом коньке. Потом Колчко спешивался и своей кривой саблей принимался вносить поправки в рисунок воеводы. Оба так и сыпали словами, размахивая оружием перед носом друг у друга и кивая головой во все стороны.
Дружинники смеялись, глядя на них. Святослав, теряя терпение, кричал:
- Друг друга не зарежьте, спорщики!
В другой раз Святослав сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Гремысл оглянулся на князя. Махнул рукой Святослав, мол, уступи, пусть ведет торчин, как знает! Гремысл уступил.
Однако пришлось воеводе уступать и впредь, ибо только он упрется на своем, Колчко пальцы в рот и давай свистеть. Вот и получилось, что до Дона два проводника войско вели, а после Дона один.
У реки Тор вдруг преградили дорогу русичам половцы.
Изготовились черниговцы к сече, ощетинились копьями.
Святослав объехал ряды дружинников, придержал коня возле сынов своих, сказал строго:
- Чур, отца не срамить!
По знаку князя полки рысью пошли на кочевников. Вскоре от половцев прискакал гонец, сообщил, что хан желает с русским князем разговаривать.
- Ишь, чего захотел, черт узкоглазый! - усмехнулся Святослав и кивнул Колчко. - Спроси, как зовут хана. Не Шарукан ли?
Оказалось, что хана зовут Токсоба.
Святославу вспомнились предостережения Шарукана, захотелось ему посмотреть на храброго Токсобу.
На переговоры с ханом Святослав взял с собой кроме Гремысла и Колчко обоих своих сыновей. Токсоба выехал навстречу в сопровождении пяти военачальников-беев.
Хан был крепкого сложения, рыжеватые усы и бородка обрамляли его рот, который постоянно кривился в хитрой улыбке. Нос был слегка приплюснут, черные брови изгибались над желтыми, как у рыси, глазами.
К удивлению Святослава Токсоба заговорил с ним на ломаном русском:
- Здрав будь, княс. Куда путь держишь?
- Доброго здоровья, хан. В свои владения тмутаракан-ские поспешаю.
- Иль стряслось что, княс?
- Да так, по своим делам еду.
Токсоба заулыбался и сощурил глаза, как кот на печи.
- Ай, ай, княс!.. По своим делам едешь да по моим степям. За это деньга платить надо!
- Сначала, хан, ты заплати мне за то, что уже столько лет под моим небом живешь, - быстро нашелся Святослав.
Улыбка исчезла с лица Токсобы.
- Как так, княс? Небо никому не принадлежит, оно ничье…
- Раз небо ничье, вот я и взял его себе.
Токсоба несколько мгновений размышлял, не спуская глаз с невозмутимого Святослава. Потом засмеялся, обнажив крепкие белые зубы:
- Ай, какой хитрый княс! Как степная лисица! Хочу дружить с тобой.
- От дружбы никогда не отказываемся, - сказал Святослав.
Обменялись князь с ханом оружием и поклялись не сражаться друг с другом.
Глядя на удаляющегося Токсобу и его беев, Гремысл недовольно проворчал:
- Сколь еще ханов по степям шастает, на всех мечей не напасешься…
На исходе восьмого дня пути далеко впереди за зеленой холмистой степью обозначилась огромная бледно-голубая равнина, сливающаяся у горизонта с синим небом.
- Гляди, Давыдко, море! - весело воскликнул Глеб. Давыд привстал на стременах и вытянул шею, впившись в даль жадными глазами. Ему захотелось погнать коня, чтобы увидеть вблизи морскую гладь: Глебу хорошо смеяться, он прожил на берегу моря целых четыре года.
В этот вечер русичи расположились станом недалеко от морского берега.
Давыд отлучился из стана. Желая удостовериться, княжич зачерпнул в пригоршню морской воды и глотнул. Вода обожгла ему горло. Давыд закашлялся и утер губы рукавом.
Волны лениво лизали песок у самых ног юноши. Красное солнце медленно погружалось вдали прямо в морскую пучину. Закатное небо полыхало багрянцем. Теплый ветерок шевелил волосы на голове Давыда. То был чужой ветер с соленым запахом.
- Еще прадед мой Святослав Игоревич примучил здешние земли у морского пролива вместе с городом Тмутараканью, - услышал вернувшийся в стан Давыд отцовский голос у костра. - Навел он свои храбрые дружины после разгрома волжских хазар на хазар тмутараканских и обложил их данью. Все здешние народы признали власть и силу Святослава, он перед походом на Дунай посадил князем в Тмутаракани своего двоюродного брата Игоря. Только недолго тот княжил, помер через год после гибели Святослава Игоревича. При князе Ярополке , сыне Святослава, в Тмутаракани сидел воевода Сфирн, племянник Свенельда . Уже при нем ясы и касоги отказали в дани русичам.
Владимир Красное Солнышко посадил сначала в Тмутаракани своего сына Святослава, а после его смерти - другого сына Мстислава.
- Который от венгерки был? - спросил воевода Ратибор.
- Не от венгерки, а от немки, - ответил Гремысл.
- Как же от немчуги, когда от венгерки! - заспорил Ратибор. - Она была четвертой женой Владимира, и звали ее… Кажется, Гизелла.
- Гизелла родила Владимиру Позвизда, а матерью Мстислава была немка Адель, - сказал Гремысл.
- А я думал, что Мстислав от чехини рожден был, - растерянно проговорил Ратибор.
- От чехини у Владимира был один Святослав, - продолжил разъяснение Гремысл. - А Адель родила ему кроме Мстислава еще Станислава и Судислава. Так ведь, княже?
Дружинники посмотрели на Святослава, который с улыбкой слушал спор.
- Верно, Гремысл, Адель родила князю Владимиру троих сыновей, только она была не немка, а чехиня, - сказал Святослав и поворошил палкой в костре. - Немку же звали Малфрида, и умерла она в один год с Рогнедой, бабкой моей.
- Развел путаницу, пустомеля! - шутливо пихнул в плечо Гремысла Ратибор. - Я же говорил, что Мстислав был че-хиней рожден.
- От кого бы ни был рожден князь Мстислав Владимирович, воитель он был храбрый, - сказал Гремысл, подбрасывая в костер сухих веток. - Притоптал Мстислав в свое время своими полками и ясов, и касогов, и обезов . До сих пор тихо сидят.
- Чего ты стоишь в стороне, Давыд, - окликнул сына Святослав, - садись к огню, места всем хватит. Подвинься, Глеб!
Дружинники опять заговорили о храбром Мстиславе. О том, как он вышел из Тмутаракани с сильным войском и в битве при Листвене разбил полки брата своего Ярослава Мудрого. Как киевляне не пустили к себе Мстислава, несмотря на то, что князь Ярослав покинул их, бежав в Новгород. Как сел Мстислав в Чернигове, а сын его Евстафий тем временем княжил в Тмутаракани. Как замирился Мстислав с Ярославом и стали братья вместе править всей Русской землей: вместе ходили на ятвягов, на восставших ясов, вместе отвоевывали у поляков червенские города. Все дела вершили вместе, пока не умер Мстислав в 1036 году.
Со времен Мстислава закрепилась за Черниговым далекая Тмутаракань…
Еще три дня шли дружины Святослава по берегу Сурожского моря.
На четвертый день на вершине каменистого холма, что возвышался над обширной бухтой, открылись взору стены и башни из кирпича-сырца. Над стенами виднелись вершины кипарисов и пирамидальных тополей, а на фоне синего безоблачного неба сияли золотом купола и кресты православного храма.
- Вот и Тмутаракань, - с печалью произнес Глеб. Давыд взглянул на брата, понимая его настроение.
- Чему быть, того не миновать, - хмуро сказал Давыд. Предместья Тмутаракани утопали в садах и виноградниках. Ветер разносил запах цветущей черешни, благоухали персиковые и грушевые деревья.
Местные жители при виде войска, поднявшего густую пыль на дороге, бросились под защиту городских стен. Многие гнали с собой коров и коз.
На башнях крепости замелькали копья и шлемы воинов.
- Неужто Ростислава успели предупредить? - занервничал Святослав.
Но штурмовать Тмутаракань не пришлось. Ворота города были открыты.
Черниговского князя вышли встречать старейшины, хазарский тадун и епископ тмутараканский. За ними вышла толпа именитых горожан и купцов, среди которых были и греки, и арабы, и хазары, и персы…
Святослав въехал в город, одной рукой сжимая поводья, другой - рукоять меча. Грозным взглядом князь озирал кривые улицы, плоские крыши домов, с которых наблюдали за происходящим женщины и дети. Давно он не бывал здесь. Чем встретит его этот разноплеменный южный город? И почему без боя впускает его Ростислав в тмутараканские стены?
Святослав спешился на площади перед княжеским дворцом и, сопровождаемый боярами, приблизился сначала к епископу, сняв с головы островерхий шлем. Епископ перекрестил князя, прочел короткую молитву во здравие.
Затем Святослав шагнул к старейшинам.
- Где Ростислав, коего вы у себя князем посадили, изменники? - громко спросил Святослав, не слушая разноголосых приветствий. - Где вы его прячете?
- Ростислава нет в городе… Ушел вместе с дружиной. Еще вчера ушел, - наперебой заговорили старейшины и замахали руками на восток.
Святослав в недоумении оглянулся на своих бояр. Те ничего не понимали.
Вперед выступил Гремысл и жестом подозвал к себе хазарского тадуна.
Хазарин подошел, поклонился сначала Святославу, потом Гремыслу.
- Как поживаешь, Азарий? - спросил Гремысл. - Всех конокрадов переловил?
- С этим бороться бесполезно, воевода, - опустив глаза, ответил тадун, - жизнь моя только в седле и проходит.
- Жаловал тебя Ростислав?
- Жаловал, а с собой вот не взял. Святослав повернулся к хазарину:
- Говори, где Ростислав?
- Ушел в горы к касогам, княже.
- Когда?
- Вчера поутру.
- Сечи со мной убоялся иль замышляет что?
- Не ведаю, князь.
- Молвил Ростислав перед уходом, - вступил в разговор епископ Варфоломей, - что из всех дядьев только Святослав Ярославович ему люб, не смеет поднять меч на него. Не стану, говорит, за добро злом платить.
- Так куда же он отправился, святой отец? - нетерпеливо спросил Святослав.
- Люди сказывают, хотел Ростислав на службу к грузинскому царю наняться, - ответил епископ. - Может, это и правда, а может, и нет.
Святослав бросил вопросительный взгляд на Гремысла. Воевода отрицательно помотал головой:
- Не такой человек Ростислав, чтоб к кому-то на службу наниматься. Иное у него на уме, а что - понять не могу.
- Вот дал Бог племянничка! - сердито промолвил Святослав и выругался.
Епископ поспешил осенить себя крестным знамением и осуждающе посмотрел на князя…
Святослав разместил свою дружину в городе. Глеб, его гридни и челядь вновь поселилась в белокаменном дворце, построенном еще Мстиславом.
Каждый день Святослав думал над тем, вернется Ростислав в Тмутаракань или нет? И далеко ли направил он бег своих коней?