Сам Святослав уже успел проститься и с женой, и с дочерью, и с боярином Веремудом, которого оставлял вместо себя в Чернигове.
Роман первым взлетел на своего жеребца и поскакал вслед за отцом, выезжавшим с княжьего двора. Давыд выпустил из объятий Вышеславу и, ворча взобрался в седло: не привык он подниматься в такую рань.
Олег перебросил поводья через голову коня, но медлил вступить ногой в стремя, наблюдая, как прощаются Глеб и Ода. Мачеха держала Глеба за руку и что-то негромко ему говорила, а Глеб кивал головой в островерхом шлеме. К ним приблизилась Вышеслава рука об руку с Ярославом. Ода быстро поцеловала Глеба в щеку и обернулась, ища кого-то глазами. Мимо нее проехал Давыд на своей рыжей лошади. Ода помахала ему рукой и в следующий миг встретилась взглядом с Олегом.
Олег сделал вид, что садится в седло, но Ода, подбежав, остановила его.
- Мой юный князь! - Ода заглянула Олегу в глаза. - Чувствую, я в немилости у тебя. За что?
Олег отвернулся.
- Мне пора, Ода. Прощай!
Женщина замерла: Олег впервые назвал ее по имени! Только сейчас она догадалась, что происходит в его душе. Ода поняла, что скованность Олега, его пристальные взгляды, обращенные к ней, порождены тем чувством, которое превращает мальчика в мужчину. Чему удивляться? Олегу уже семнадцать лет, пришла пора влюбляться. Но как вести себя в этом случае ей?
Ода в легкой растерянности стояла посреди опустевшего двора, глядя на распахнутые ворота, через которые умчался, вскочив на своего гнедого, Олег. Его красный развевающийся плащ мелькнул раза два и исчез - улица, идущая от детинца, шла под уклон.
- Что?.. О чем ты, моя милая? - Ода взглянула на Вышеславу.
- Меня удивляет, почему мужчины так любят сражаться? - повторила девушка. - Ромка весь извелся, дожидаясь дня, когда он отправится в настоящий поход! Глеб тоже. Матушка, а что сказал тебе Олег? Он был чем-то недоволен?
- Олег? - Ода обняла Вышеславу за плечи. - Да нет, ничего особенного. Пойдем в терем, а то прохладно.
Поднявшись в свою спальню, Ода посмотрелась в овальное венецианское зеркало на длинной ручке. Ей придется немного подурнеть, стать строже и неприступней. На какие только жертвы не вынуждают женщин мужчины!
Ночью Оде снилось, что она целуется с Ростиславом где-то в саду, а рядом роет землю копытом привязанный к дереву конь. Душа ее тает от блаженства, пальцы тонут в густых кудрях Ростислава. Вовсю светит солнце, и птицы заливаются над головой.
Ода спрашивает Ростислава, показывая на коня: "Далече ли собрался, любимый мой?"
"Далече, моя ненаглядная. В Тмутаракань!"
"Побудь хоть пару денечков со мной, муж мой далеко и пасынки тоже. Нам никто не помешает!"
"В тереме глаз много, а в Чернигове и того больше".
"Хочешь, в лес ускачем, там нас никто не увидит!"
"Мы в лес поскачем, а за нами слух потянется", - отвечает Ростислав и понемногу отступает к коню.
Ода чувствует, как выскальзывают пальцы Ростислава из ее руки, хочет побежать за ним и не может с места сойти: ноги будто окаменели.
Улыбка исчезла с лица Ростислава, голос его стал тише: "Прощай, любая. Видно, не дано нам счастья изведать".
"Возьми меня с собой, Ростислав! С тобой хоть на смерть!"
Не послушал Ростислав Оду, вскочил на коня и умчался…
Толчок разбудил Оду ото сна. Она открыла глаза, не понимая, где находится. В ушах еще стоял топот удаляющегося коня.
Над Одой стояла полуобнаженная Регелинда с распущенными по плечам волосами и укоризненно качала склоненной набок головой.
- Кого это ты звала во сне, госпожа? - язвительно спросила служанка.
Ода повернулась на спину и сжала виски ладонями, приводя мысли в порядок.
- Я разбудила тебя?
- Нет, госпожа. Я уже встала и расчесывала волосы, когда услыхала, что ты зовешь кого-то.
- Кого же я звала?
- По-моему, Ростислава, - помедлив, ответила служанка, и в ее голосе Оде почудился упрек.
- Тебе показалось, Регелинда.
- Нет, госпожа.
- Так ты подслушиваешь под дверью, негодная! - рассердилась Ода. - Я слишком добра к тебе!
По лицу Регелинды промелькнула тень.
- Я подошла к двери, думая, что зовут меня. Я разбудила тебя, госпожа, потому что не хочу, чтобы об этом прознали другие служанки. Мне думается, неспроста вы с Ростиславом ходили осматривать строящуюся церковь на Третьяке в то лето, когда он жил у нас. Вы еще поздно вернулись тогда. Святослава не было в Чернигове, а из челяди никто ничего не заметил, кроме меня. Я помню, как блестели твои глаза, госпожа! Я думаю, это не от вида храмовых фресок…
- Замолчи, Регелинда! - Ода резко вскочила с ложа. Она хотела ударить служанку, но вдруг сникла под ее прямым взглядом и опустилась на край постели, склонив голову. Спутанные после сна волосы закрыли ей лицо.
- Об этом никто не должен знать, Регелинда, - сдавленным голосом произнесла Ода. - Я люблю Ростислава.
Регелинда наклонилась и поцеловала склоненную голову Оды.
- Разве ж я не понимаю? - ласково проговорила она. - Вижу, как изводишься. Только бы супруг твой не заметил.
Регелинда ушла.
Ода еще долго не выходила из спальни, терзаемая отчаянием безысходности и стыдом вынужденного признания. Разве можно что-то скрыть от проницательной Регелинды, которая знает Оду с детства, хотя сама старше ее всего на пять лет.
Не принесло Оде успокоения и посещение храма, той самой церкви на Третьяке. В храме недавно была закончена последняя отделка, было светло и чисто, строго взирали со стен лики святых угодников, остро пахло известью.
Ода долго молилась на более привычной ей латыни, преклонив колени перед алтарем. Она просила у Божьей Матери прощения - уже в который раз! - за то, что грешила в ее храме два года тому назад. В конце молитвы Ода как всегда попросила пресвятую Деву Марию помочь ей соединиться с Ростиславом.
"…Отврати от него копья и стрелы, болезни и злые наветы, и просвети его на добрые дела во славу Господа нашего. Укажи ему путь, ведущий ко мне. И пусть он не уклонится с него, даже если путь этот будет длиною в десять лет!"
Ода подняла голову и взглянула на иконостас, на его верхнюю часть, где была помещена большая вполовину человеческого роста икона с изображением Иисуса Христа в архиерейском облачении с Богоматерью справа от него и с Иоанном Предтечей - слева. Красивое лицо Иисуса было спокойно и торжественно, взор устремлен к дверям храма, в нем застыла тихая грусть, словно видел Сын Божий всю тщету человеческую избавиться от грехов своих. В глазах же Девы Марии Ода заметила сострадание - сострадание к ней!
"Женщина всегда поймет женщину, - подумала Ода. - Богородица поможет мне".
* * *
Полки Святослава и Всеволода расположились на низком берегу Днепра под Любечем. Князья ожидали подхода киевской рати. Ждали уже второй день.
Святослав места себе не находил, возмущался нерасторопностью Изяслава.
- Небось, с сокровищами своими расстаться не может! Затеял дело, а сам не чешется! Вот-вот ноябрь наступит, не успеем до зимы разбить Всеслава.
Всеволод ничего не ответил, лишь перевернул страницу большой книги в кожаном переплете, которую читал.
Святослав раздраженно расхаживал по дубовым полам просторной светлицы от окна к окну, то на широкий двор поглядит, где дружинники его мечами звенели в шутливых поединках, то на острые верхушки высокого тына, за которым виднелись тесовые крыши хором любечских бояр.
- Послушай, брат, что говорил царь Филипп Македонский о взятии городов, - с улыбкой промолвил Всеволод и зачитал: "…Ни один город не сможет устоять, если в его ворота войдет осел, нагруженный золотом". Каково?
- Ты это Изяславу прочти, - отозвался стоящий у окна Святослав, - с его-то казной можно так города брать.
Наконец, на широкой глади Днепра показались насады с воинами Изяслава. С трудом преодолевая сильное течение, суда подошли к берегу и сгрудились у мелководья неподалеку от любечской пристани. Там находились корабельные верфи любечан.
Конная дружина Изяслава шла по берегу реки.
Братья собрались на военный совет.
- Я мыслю, надо сразу на Полоцк двигать, - сказал Изяслав.
- Верно мыслишь, брат, - согласился Святослав. - Как пойдем, посуху иль рекой?
- Пешую рать отправим по Днепру до Смоленска, - ответил Изяслав, - а конница берегом пойдет.
- Разместим ли всех пешцев на ладьях? - засомневался Всеволод. - Ведь больше пятнадцати тыщ собрали!
Всеволод посмотрел на Святослава, было понятно, что без его ладей не обойтись. Пешее войско Всеволода добиралось до Любеча посуху.
- Разместим, - уверенно заявил Святослав, - а ладей не хватит, у гостей торговых суда возьму. Надо выступать, не мешая, пока не разнюхал Всеслав, что тучи над его головой собираются.
- Нынче же и выступим, - решил Изяслав.
Однако примчавшийся из Чернигова гонец спутал замыслы Ярославичей. Половецкий хан Искал опять вторгся на Русскую землю.
Воевода Веремуд извещал Святослава, что разбойничает Искал в Посемье, села жжет, смердов берет в полон. Осаждал город Курск да отступился, не по зубам пришлись хану курские стены. Теперь вежи половцев замечены под Путивлем.
Спешно подняли Ярославичи свои войска.
От Любеча до Чернигова двигались почти без отдыха и поздно вечером вступили в город.
Веремуд ошарашил новым известием: половцы оставили Путивль, переправились через Десну и хозяйничают на реке Сновь. Большой отряд поганых ушел в переяславские земли.
Князья разделились. Всеволод повел дружину в свой удел, а Изяслав со Святославом двинулись к городу Сновску.
* * *
Возле села Чернеча Гора дозоры русичей наткнулись на половцев.
Святослав переобувался, сидя на трухлявом пне, его конь оступился при переходе вброд через реку Сновь и князь замочил ноги.
Стоявший рядом Изяслав хмуро заметил:
- Споткнувшийся конь - плохая примета, брат. Святослав пропустил это замечание мимо ушей.
- Слышал, поганые нас не ждут. Чают, далеко князь черниговский. - Святослав зловеще усмехнулся. - Вот ужо попотчую я нехристей железом, они у меня не отыкаются, не откашляются!
Натянув на ноги сухие сапоги, Святослав лихо притопнул ногами. Затем встал и надел на голову шлем, поданный дружинником.
- Я эти места хорошо знаю, - говорил Святослав Изяславу, пробираясь через молодой березняк. - Нападем на поганых с двух сторон, на рассвете. Мои черниговцы обойдут оврагами Чернечу Гору и ударят с востока. А ты, брат, с запада нагрянешь. Гремысл проведет твою рать через лес. Да двигайтесь осторожно, не спугните зверя!
Изяслав подчинился, хотя в душе был недоволен.
Как выступило войско из Чернигова, брат его только и делает, что распоряжается. Изяслав понимал, что Святослав у себя дома и знает местность как свою ладонь, поэтому, скрепя сердце, подчинялся.
"И с чего это брат решил, что половцы близко? - сердился Изяслав, шагая лесом во главе своих дружинников, ведущих коней в поводу. - Может, дозорные его ошиблись. Мои-то дозорные никого не заметили. Теперь тащись ночью по лесу незнамо куда!"
- Далече еще? - недовольно спросил Изяслав идущего рядом Гремысла.
- Лес скоро кончится, княже, - ответил воевода. - А далеко ли от его опушки до половецкого стана - не ведаю.
Незаметно растаяла осенняя ночь. Сумерки стали прозрачными. Обозначились просветы между деревьями, и в этих просветах далеко впереди стал виден широкий луг с побелевшей от инея травой. На лугу паслись лошади: каурые, пегие, рыжие… Изяслав изрядно продрог на утреннем цепком морозце и злился на Гремысла, который исчез куда-то.
Рядом с князем топтался воевода Коснячко. На воеводе плащ, подбитый волчьим мехом, но, видимо, и он не спасает от холода тучное тело. За спиной Изяслава вполголоса выругался боярин Чудин, помянув Божью Матерь, Гремысла и свои окоченевшие руки.
Уже совсем рассветало. В чаще леса дробно застучал дятел.
Наконец из кустов вынырнул Гремысл, раскрасневшийся от быстрого бега.
- Заметили нас пастухи половецкие, - выпалил воевода. - Одного мы подстрелили из лука, а двое других к становищу поскакали. Пришло время вынимать мечи!
- А Святослав далече ли? - спросил Изяслав.
- Святослав не замедлит с ударом, - уверенно сказал Гремысл.
Изяслав повернулся к своим воеводам:
- Начнем, перекрестясь, други мои!
Взобравшись на коня, Изяслав ощутил в себе прилив сил и жажду битвы. Он выхватил из ножен длинный меч и срубил верхушку стройной березки. Деревце вздрогнуло от удара, с его ветвей сорвалось облако сбитого инея.
Нетерпение князя передалось и дружине. Воины вскакивали на коней, обнажали мечи. Сталь звенела, когда клинки сталкивались ненароком в скученном строю дружинников.
Тишину спящего леса нарушил топот множества копыт. Конница густым потоком хлынула из леса на равнину, уходящую к невысокому косогору, куда уже мчались табуны половецких лошадей, ведомые своими вожаками.
Гремысл замешкался, отвязывая от дерева своего коня.
Когда воевода выбрался из леса, мимо него уже бежали киевские пешцы с большими красными щитами и тяжелыми копьями-рогатинами.
- Эй, борода! - окликнул Гремысла один из пешцев, видимо, сотник. - Ты князя нашего не видал?
- Видал, друже, - ответил Гремысл, - и князя вашего, и воевод, даже говорил с ними.
- Куда же они ускакали? - возмутился сотник. - Нас бросили, где строиться для битвы, не сказали. "Поспешайте за дружиной!" А как поспешать, ежели я сутки нежрамши!
Пешец сердито выругался.
Около него остановился другой сотник и спросил, косясь на Гремысла:
- Это наш воевода?
- Угадал, - сказал Гремысл. - По воле князя Изяслава я должен пеший киевский полк возглавить.
- Что-то я тебя не знаю, - недоверчиво проговорил сотник, подходя к Гремыслу.
- Так я же черниговский воевода.
- Иль у князя своих воевод мало?
- Мало-немало, а еще один не повредит. Слушайте меня!
Гремысл построил киевскую пешую рать большим прямоугольником, впереди поставив копейщиков, а по краям - лучников. И в таком строю повел к косогору, за которым скрылись табуны степняков и дружина Изяслава…
Киевские дружинники уже вовсю рубились с половцами, когда в спину степнякам ударила Святославова дружина. Половцев было гораздо больше, но царившее в их стане смятение мешало использовать это преимущество. Хан Искал пытался собрать своих батыров, но его никто не слушал. Беки и беи, каждый сам по себе, вели в сражение свои полуконные-полупешие сотни, пытаясь отбросить русичей от своего становища.
Вид наступающих с двух сторон русских ратей окончательно лишил половецких военачальников мужества. Они повернули коней и устремились к дальним спасительным перелескам, за которыми текла Десна. За ней половцы оставили свои повозки, семьи и скот, за ней расстилались степи.
Русичи гнали и рубили бегущих половцев. Равнина на многие версты покрылась телами убитых.
Изяслав предложил прекратить преследование, поскольку враг разбит наголову. Но Святослав стоял на своем: гнать поганых дальше и захватить их вежи со всем добром.
- Второй раз Искал на Руси разбойничает, нельзя этого пса живым выпускать, чтоб другим неповадно было! Попленим жен и детей половецких, греки и булгары отсыплют нам серебра за невольников. Табуны половецкие поделим. Дружинники наши ханским добром обогатятся, золотом да узорчьем всяким. Неужто у хана и его родичей в шатрах взять нечего! Святослав глянул на своих бояр.
Загалдели бояре черниговские, соглашаясь с князем. К ним присоединили свои голоса и киевские воеводы. Дело верное: зачем с пути сворачивать, коль богатство само в руки идет!
А Святослав подливал масла в огонь:
- Не смогут поганые уйти от нас с повозками и стадами. Воинов мы истребим, а жен и дочерей половецких голыми руками возьмем. К тому же наверняка томятся в неволе пленные русичи. Негоже нам братьев-христиан в беде бросать!
Не стал Изяслав спорить, и русское воинство двинулось в погоню за половцами.
Конные дозоры широко рассыпались впереди, отыскивая следы. Княжеские дружины шли споро на рысях, следом скорым шагом поспешали пешие полки.
За Десной русичи то и дело натыкались на сожженные села, вытоптанные поля и огороды. На местах стоянок половцев лежали загнанные лошади и убитые пленники.
- Плохи дела у поганых, коль своих не жалеют и вынуждены бросать желанную добычу, - заметил Святослав и зловеще добавил: - А будут и того хуже.
У реки Сейм настигли наконец русичи орду хана Искала.
Составили степняки в круг свои повозки и отбивались отчаянно. Но пересилила русская сила половецкую. Семь тысяч половцев полегло в битве, среди них много знатных беков.
К хану Искалу прорвался в сумятице сечи горячий Роман Святославович. Но опытен и отважен был хан Искал: снес бы он голову храброму юноше, да вовремя подоспел дружинник Святослава варяг Инегельд. Дбвко отбивал он удары ханской сабли своим длинным узким мечом и, уловив момент, поразил хана. Завалился мертвый Искал на круп своей лошади, и понесла кобылица его бездыханное тело прочь из кровавой круговерти в степь, запорошенную первым снегом, откуда пришел ее хозяин и куда не суждено было ему вернуться.
Победоносное русское войско вступило в Чернигов, отягощенное добычей. Черниговцы глядели, как по улицам города вели пленных степняков в цветастых коротких кафтанах и замшевых штанах. Половчанки прятали лица в яркие шали. Матери прижимали к себе черноглазых детей, испуганно озираясь по сторонам. У девушек в косах позванивали маленькие колокольчики.
По случаю победы Святослав закатил пир.
В самом большом зале княжеского терема были накрыты столы, за которыми восседали оба князя со своими боярами. Присутствовали на пиру и сыновья Святослава. Обнажив мечи свои в сече, юные Святославичи как бы сравнялись со старшими дружинниками отца. И хотя больше остальных отличился Роман, бросившийся в битве на самого хана, смелость и ратное умение его братьев также были оценены по достоинству.
Было выпито много хмельного меду за здравие князей, за их сыновей, за единство корня Ярославова. Когда захмелевшие гости запели здравицу черниговскому князю, Изяслав наклонился к брату и тихо произнес:
- Порадовал бы нас сказаниями Бояновыми, повод тому подходящий.
Святослав с гордой улыбкой утер усы.
- Отчего же не порадовать гостей именитых. К тому же эдакий песнетворец только у меня и есть. Эй, слуги, позовите Бояна!
Гости примолкли, когда в гридницу вступил высокий осанистый старик в простой одежде, через плечо у него висели гусли на широком ремне. То был знаменитый Боян, сказитель и певец. Поклонился гусляр князьям и боярам, затем неторопливо перекрестился на образа. Челядинцы усадили его на видном месте, поднесли пенного меду чашу. Осушил чашу Боян, утерся ладонью и положил гусли к себе на колени.