Одним из самых ранних авторов этой традиции является Павел Диакон, на основании племенных преданий лангобардов говорящий о столкновении их с народом женщин-воительниц где-то между берегами Балтики и Северной Италией. Он добавляет, что "от некоторых людей слыхал, что и по сегодняшний день в глубинах Германии ещё существует народ этих женщин". Обращают на себя внимание два обстоятельства - во-первых, амазонки здесь упоминаются вне связи с античной традицией, в непосредственном соприкосновении с историей народа самого Павла. Во-вторых, свидетельства эти подкрепляются наблюдениями очевидцев-современников. Обе эти черты характерны едва ли не для всех преданий о среднеевропейских амазонках.
Следующее сообщение о народе женщин-воительниц из Средней Европы исходит от арабского еврея X века Ибрагима ибн Якуба, путешествовавшего по Средней Европе. "На запад от русов (здесь имеются в виду уже восточноевропейские русы и Киевская Русь. - Л. П.) город женщин. Они ездят верхом и сами ходят на войну, отличаясь смелостью и храбростью. Говорит Ибрагим ибн Якуб, израильтянин: сообщение об этом городе - правда. Рассказал мне об этом Хута, правитель римлян". Пунктуальный иудей, как видим, не побоялся своим именем поручиться в правдивости и надёжности сообщаемых сведений и даже назвал своего информатора. Им, кстати, оказывается не кто иной, как кайзер Священной Римской Германской империи Оттон I.
Кроме того, из арабских авторов о "городе женщин" у берегов Балтики сообщили ат-Тортуши и аль-Идриси. Любопытно, что они упоминают находящиеся рядом "город мужчин" и "город женщин". Ниже будут показаны именно центральноевропейские корни этого сюжета.
В следующем, XI, столетии об амазонках в Средней Европе сообщает Адам Бременский: "Говорят, что вблизи от этих берегов Балтийского моря находятся амазонки… говорят также, что они становятся беременными от проезжих купцов и от тех, которые находятся у них в плену… И когда дело доходит до родов, то мужского пола рождаются песьеголовые, а женского - прекраснейшие женщины… Песьеголовые - те, которые имеют голову на груди. В Руссии их часто берут в плен, и они лают словами". Историческая ценность данного отрывка, как видно, весьма относительна. Очевидно, что основным источником для Адама Бременского послужили северные саги о "Стране женщин", по соседству с которыми обитали псоглавцы-хундинги, издававшие лай вместо человеческой речи. Хундинги - "коренные" обитатели северных мифов (причём не только скандинавских - эстонский "Калевипоег" упоминает народ "людей-псов", издающий лай вместо речи), их эпоним упоминается в саге о Волсунгах, и подобное существо изображено на знаменитом шлеме из Саттон-Ху. Нет особых причин видеть в них некое античное влияние. То же верно и для "Страны женщин". Гораздо убедительней соображение, объясняющее её возникновение в сагах народной этимологией слова Квеннланд - страна финнов. Но и оно не бесспорно. В любом случае следует отметить, что землю амазонок опять-таки располагают по соседству с "Руссией". Это триединство (русы - амазонки - люди-псы) встречается в ещё одном источнике, который мы рассмотрим ниже.
Пока же обратимся к следующему по времени источнику, сообщающему нам о среднеевропейских амазонках. Это Козьма Пражский. Он говорит, что при правительнице Либуше на месте пражского Вышеграда существовала крепость девушек-воительниц - Девин. Рядом же с ней возвели свою крепость чешские юноши. Как видим, это соответствует картине, нарисованной ат-Тортуши и аль-Идриси. Любопытно то, что Козьма относит амазонок к истории своего собственного народа в отличие от предыдущих авторов.
Вообще, существует целый ряд свидетельств о женщинах - правителях и воинах - у славян Средней Европы. У тех же чехов это Либуше с двумя сёстрами, дочери Крока. У поляков - Ванда, дочь Крака. Нидерле передаёт сообщение Титмара о славянской княгине "из Северной Венгрии… которая провела жизнь на коне с кубком в руке и умела пить не хуже мужчин". Наконец, согласно Саксону Грамматику, три девы-воительницы, Висна (Весна?), Хете (Хоть?) и Вебьорг (?) руководили войском славян в битве при Бравалле. На юго-восточном берегу Балтики найдены несколько погребений женщин с конями и оружием. Одно похожее найдено в Швеции - и конечно, норманнисты немедленно признали могилы воительниц южно-восточной Балтики скандинавскими. Последние три сообщения уже относятся к истории, а не к эпосу.
Поляницы русских былин, безусловно, принадлежат к этому кругу. Большинство женщин-богатырок (жёны Дуная, Добрыни, Ставра) происходят из Ляховецкой земли. Дочь Муромца - из Тальянской, безусловно, не славянской, но и отнюдь не восточной. Вполне можно предположить, что сожительница Муромца была уроженкой одной из славянских земель, такой же чужеземкой в "Тальянской земле", как и сам Илья - подобные обстоятельства, очевидно, сближают.
Некоторая неясность со Златыгоркой-Латыгоркой Северъянишной. Чисто славянское имя-отчество в эпосе не всегда обозначают славянство персонажа. Вспомним Наполеона, превратившегося в Неопалена и в Опалена. Вспомним Кудреванище и Грубиянище былин. Однако в сочетании с неизменным сообщением о её местожительстве "у синего моря у студёного, у белого камушка у латыря" эти данные позволяют и в ней видеть уроженку Средней Европы, но отнюдь не степных земель.
Завершить же рассмотрение темы среднеевропейских амазонок хотелось бы, приведя самый древний из повествующих о них источников. Это, безусловно, сирийский автор VI века Захария Ритор. Он говорит об амазонках, которые "живут сами по себе и воюют с оружием и на конях. Мужчин среди них не находится, но если желают прижить, то они отправляются мирно к народам по соседству с их землёй и общаются с ними около месяца, и отправляются в свою землю". Соседями же их являются "люди-псы"(!), неясные "амазараты" и некий "народ hrws", то есть "рус", "мужчины с огромными конечностями, у которых нет оружия".
Попытка Петрухина объяснить появление "народа рус" в данном контексте влиянием библейских преданий об апокалиптическом "народе Рос" достаточно натянута, на что мне уже доводилось указывать. Но и попытка Б. А. Рыбакова привязать это известие к региону Среднего Поднепровья в равной степени неубедительна. Дело в том, что амазонки и их соседи находятся "на север и запад" от "тринадцати народов" Великой степи, среди которых упоминаются и авары, в то время уже занявшие Паннонию. Следовательно, речь идёт не о Поднепровье, а опять-таки о Средней Европе. Там же мы находим подобие триединству амазонок, русов и людей-псов, которое встречаем у Адама Бременского и в сагах (Квенналанд, Хундингаланд, Рюсаланд). Столь насторожившее Петрухина сообщение об отсутствии оружия у русов действительно не соответствует тому, что мы знаем о воинственности славян и в особенности русов. В той же мере это неестественно для описания апокалиптического "народа Рос" или "героев мифических времён", к которым старается свести упоминание русов Захарией Ритором Петрухин. Зато описание Феофилактом Симмокатой славянских послов, которые "не привыкли облекать свои тела в железное оружие - их страна не знает железа" и поразивших императора "величиной тел", настолько напоминает описание Ритора, что заставляет предполагать прямое текстологическое заимствование. Следует указать, что речь идёт о славянах Средней Европы, подвластных аварскому кагану. В этой связи нужно помнить, что грузинские и византийские источники прямо приписывают русам осаду Константинополя в 626 году.
Эта параллель очень полезна. Не будь её, мы бы не имели оснований предполагать, что hwrs - это именно русы, а не, скажем, херуски. Однако и место в триаде рядом с псоглавцами и амазонками, и сходство описания с подвластными аварскому кагану славянами заставляют полагать, что Захария Ритор говорит именно о русах - не о днепровских, а о среднеевропейских русах.
Все данные о поляницах - славянских амазонках укладываются в схему третьего слоя былинной топонимики. И, как нетрудно заметить, этот слой поразительно совпадает с географией Руси, согласно "Тидрек саге". В обоих случаях Русь, совершенно неожиданно для современного читателя и, надо думать, для слушателя XIII века, будь то немец или швед, оказывается где-то в среднем течении Дуная, выше Паннонии, неподалёку от верховьев Вислы и Одера, с одной стороны, и Северной Италии - с другой. Связь "Тидрек саги" с былинами оказывается глубже, нежели предполагали те, кто видел лишь сходство отдельных персонажей, глубже даже, чем полагал Веселовский, указывавший на совпадение целых генеалогий в саге и былинах. Связь просматривается на уровне географии. Позднейшую же топонимику Руси в саге легко объяснить - те же изменения претерпела под влиянием изменившихся исторических условий былинная топонимика. Подобные изменения, в принципе, не должны удивлять. Так, действие былины про Василия Буслаева в сибирских и уральских былинах переносится с Волхова на Обь. Рахта Рагнозерский, герой баллады московской эпохи, из Москвы в более поздних записях "переместился" в… Ленинград. По мнению археолога А. Л. Никитина, точно так же легендарное странствие апостола Андрея перекочевало на Днепр с Дуная.
В саге и в былинах произошли, таким образом, однопорядковые, но разные явления. В обоих случаях более древнюю систему топонимики сменила более поздняя, одна - в Скандинавии, другая - на Руси. И это говорит о том, что сага не заимствовала из былин отдельных героев. Собственно, заимствование достаточно трудно предположить уже на уровне, вскрытом Веселовским - трудно представить, чтобы от одного народа к другому переходили целые родословные. Совпадение же географии указывает на единый источник саги и былин - эпический и, возможно, исторический. Но об этом говорить несколько преждевременно. Пока вспомним, что сага, а равно и былины свидетельствуют о близости былинной Руси с поляками и "вильтинами". Обратимся к преданиям западных славян - остались ли в них следы взаимосвязи с русским былинным эпосом?
Глава 8. Алёшка Попович и Лешко Попелюш былины и эпические предания западных славян
Польский эпос, как таковой, не дошёл до нас. Остались пересказы отдельных эпических преданий, вошедшие в хроники Анонима Галла, Богухвала, Кадлубка и пр.
В "Великой хронике" поляков сохранилось предание о двух братьях, сыновьях легендарного героя и правителя Крака, основателя Кракова. Они сразились в поединке, победил старший, которого, как и отца, звали Краком.
Это предание напоминает былину "Королевичи из Крякова". Там также идёт речь о поединке братьев, сыновей правителя, в котором одерживает верх старший брат, тёзка отца. Имена братьев в былине христианские, то есть поздние. Более того, Лука и Пётр (Лука и Моисей, Лука и Матвей) Петровичи - это общеэпические имена братьев, упоминаемых в паре. Они могут появляться на богатырской заставе, на поле Камского побоища, в былине про их сестру Алёну и Алёшу Поповича, даже в былине про Ваську Буслаева. То есть имена эти вполне условны. Королевичи Краковы вполне могли превратиться в королевичей из Крякова. Имена сыновей Крака плохо сохранились даже в польском предании, а в былине они могли получить имена эпических братьев, с той особенностью, что один из братьев стал, как в польском предании, тёзкой отца.
Далее автор "Великой хроники" поведал, что некий "ткач", наследник рода Попелюшей, одолел Александра Македонского не силой, а "хитростью и подвохом". В честь этого подвига герой получил имя-прозвище Лешко, то есть обманщик, плут.
В былинном эпосе отлично известен герой, побеждающий врагов "хитростью и подвохом". Его зовут Алёша - в былинах чаще Алёшка - Попович. Ещё Квашнин-Самарин предположил, что первоначальной формой этого имени было именно Лешко. Т. Н. Кондратьева не придала этому наблюдению значения, и, как нам кажется, совершенно напрасно. Алёшка Попович и Лешко Попелюш кажутся как минимум созвучны. Однако Кондратьева сама приводит доказательства, выводящие их связь за пределы простого совпадения. Со ссылкой на словарь живого великорусского языка Владимира Даля она указывает, что в русских диалектах алёха, алёшка обозначает лгуна, хвастуна, алёшки подпускать - обманывать. Как греческое имя могло получить такое значение, как не по созвучию с более древним Лешко - "плут, обманщик, лгун"? Популярностью же своей эта трактовка имени обязана явно былинному образу плута и обманщика Алёшки-Лешки Поповича-Попелюша.
Возникает вопрос - отчего Алёша-Лешко в польской хронике "ткач" и почему его сделали победителем Александра Македонского?
На свой первый пир в Киев Алёша достаточно часто является под видом калики или скомороха. Его место у печного столба - традиционное место скоморохов.
Он играет на гуслях. З. И. Власова обратила внимание на связь в фольклоре и документах скоморохов с бродячими ремесленниками - портными, ткачами и тому подобным. Исследовательница полагала, что подобное сближение произошло из-за преследований скоморохов царским правительством в конце XVII столетия. Однако она же приводит ссылку на Козьму Пражского, чешского автора XII века, где скоморохи-гусляры ("кифаристы") сближены с портными. Как видно, это более древняя связь. Любопытно, что даже в датской сказке, ставшей известной в обработке Андерсена ("Голый король"), бродячие ткачи действуют, как типичные скоморохи - шуты и чудодеи (в изготовление ими "чудесной" ткани все охотно верят) в одном лице. Но отношения церкви со скоморохами всегда были более чем неровными, оттого, очевидно, католический автор и подменил скомороха близким по смыслу, но сравнительно безобидным ткачом.
Естественно, для решения второго вопроса нам будет бесполезным исторический облик Александра Великого. Его пути пролегали вдали от Польских и вообще славянских земель. Нам важнее мифическое обрамление его образа. Зачатие Александра приписывали Зевсу в образе Змея. Плутарх сообщает, что его "земной" отец Филипп окривел на один глаз, попытавшись подглядывать за супругой, отдающейся Зевсу-Змею, а на средневековых изображениях - западных гравюрах и славянских миниатюрах - часто изображается этот сюжет - Олимпиада в объятиях дракона. А гибель Александра некоторые средневековые легенды связывали с попыткой взлететь на небо с помощью искусственных средств. Он был низвергнут с небес разъярённым богом и разбился. Нетрудно понять, что образ главного врага Алёши, перед которым он предстал скоморохом ("ткачом") и которого победил "хитростью и подвохом", Тугарина Змеевича, взлетевшего в небо на огненных или бумажных крыльях и низвергнутого оттуда дождём - иногда грозой, - ниспосланными богом по молитве Алёши, мог вызвать у начитанного клирика ассоциации с Александром. Это было в духе "Великой хроники", с её выведением Волина от Юлия Цезаря и Демина от Домны Августы, с её превращением Попелюша в Помпилиуша и пр.
Итак, польского героя зовут Лешко Попелюш, русского - Алёшка Попович, Налицо сходство имён. Алёха в русских диалектах и Лешко по-польски означают плута, обманщика. Налицо сходная семантика имён. Польский герой "ткач"-скоморох, русский переодевается скоморохом. Оба побеждают врага хитростью. У обоих враг - сын Змея, и гибнет, попытавшись взлететь в небеса. Как выражался по схожему поводу Б. Н. Ярхо, "нужны сильные аргументы, чтобы при таких сходствах отрицать исконность тождества".
В западнославянских и северно-русских сказках сохранилось предание о герое по прозвищу Попялов, Попялышка, Попелюх, Попельвар, Попельчек. Он хитростью одолевает врага на крылатом коне, сочетающего черты змея и конного воина, сопровождаемого воронами и псами - то есть полностью повторяющему образ Тугарина в былинах. И поскольку прозвище былинного героя, судя по всему, только лишь созвучно слову "попович", а происходит от "Попель" - пепел, то нет ничего странного и в его "языческом" поведении.
Именно в "Великой хронике" сохранилось во всём подобное былинным описание самоубийства бросающегося на меч воина.
Заслуживает внимания и ещё одно обстоятельство: польский язык - единственный, кроме русского, славянский язык, сохранивший слово "богатырь" (bohater, bohatur, bohaterz) в значении "герой". Украинское "бога-тир" - позднейшее литературное заимствование из русского, белорусское "багатырь", по сути, только созвучно польскому и русскому словам, обозначая совершенно иное понятие - богач. С другой стороны, именно "Великая хроника" нарекает, совершенно по-былинному, врагов, нападавших на Польшу в X веке, скопом "татарами". Таким образом, как бы оба полюса былинного сознания - богатыри и "татары" - присутствуют в польском языке, причём именно в былинном значении - героев и обобщённых врагов соответственно.
Эпоса "вильтинов", велетов, лютичей не сохранилось.
Как не сохранилось и самого народа. Только по наблюдению Хомякова мы можем судить, что среди их онемеченных потомков продолжали бытовать представления о Дитрихе-Теодорихе как злодее. Описание расправы с врагом, как уже отмечалось, буквально соответствовало обычаям балтийских славян (см. главу "Череп-трофей"), но этот обычай имеет слишком много аналогов, чтоб быть показателем этнического происхождения данного мотива. Гораздо надёжнее другой былинный мотив. В былине о князе Борисе Романовиче из "синя моря" выходит "зверь кабанище". Ситуация довольно нетипичная - кабаны нечастые гости на морских берегах. Однако она находит полнейшее подобие в предании лютичей, веривших, "что если когда-нибудь им будут угрожать трудности жестокой долгой смуты (в других переводах - междоусобная война, внутренняя война. - Л. П.), то из упомянутого озера (священного озера лютичей Толлензее, на берегу которого стоял город Радигощ с храмом Сварожича. - Л. П.) выйдет большой вепрь с белоснежными клыками".
Былина заканчивается долгой и кровопролитной битвой русского князя-богатыря с войсками, высланными против него Владимиром.
Уникальное поверье лютичей оказывается наглядно проиллюстрировано в сюжете русской былины.
Итак, славянские предания Средней Европы имеют точки пересечения с русскими былинами; точки пересечения, лежащие далеко за пределами банальных "бродячих сюжетов" вроде змееборчества или допустимых теорией вероятности совпадений.