На его возбужденном лице было написано явное удовольствие, и он скорее с одобрением и сочувствием, нежели с упреком сказал:
- Все хорошо! У японцев на аэродроме самолетов восемьдесят, не меньше. Но зачем же так махать крыльями и давать трассу перед моим носом?
Я был крайне удивлен. Выходило, что Трубаченко заметил противника вместе со мной - потому-то он сразу и прибавил скорость. И только сейчас я понял, почему он мчался по прямой, никуда не сворачивая, ни на что не отвлекаясь: он решил во что бы то ни стало прорваться к вражескому аэродрому - объекту разведки. Счет шел на секунды, и, наверно, он не потерял ни одной из них. Но, продолжая разведку ценой такого риска, он одновременно следил и за моими действиями!
Я молчал, хлопая глазами.
- Ты видел их аэродром?
- Нет.
- Ну, это понятно, мы ведь немного не долетели, а ты в это время как раз от них отбивался. Один мерзавец, мне все же две пробоины в крыле сделал…
Лицо Трубаченко раскраснелось, его темные, очень густые волосы были влажны от пота, и он усиленно и машинально их приглаживал - чувствовалось, как еще возбужден командир. Помянув японские пули, он как бы осекся, смолк на секунду, потом решительно рубанул воздух рукой:
- А вообще, все хорошо! Мы их завтра утречком накроем…
5
Трубаченко поехал докладывать командиру полка результаты разведки. Я вспомнил слова Кравченко о трех компонентах, решающих исход любого воздушного боя: осмотрительность, маневр и огонь. На этих ли "китов" опирался успех минувшего вылета? Только ли на них?
Осмотрительность? Да, осмотрительность командира была безупречной: Трубаченко вовремя заметил появление противника. И когда это произошло, он, следуя хрестоматийным требованиям тактики, должен был немедленно прекратить выполнение задания, возвратиться. Командир поступил иначе: он продолжал разведку при наведенных на него японских пулеметах, рискуя оказаться сбитым над вражеской землей. Почему? Здесь огромную роль играла не только выучка летчика, отраженная в "трех китах", но и нечто большее - характер советского воздушного бойца, натура, для которой долг перед Родиной важнее жизни.
После этого вылета я как-то заново осмыслил мнимую замкнутость, неразговорчивость Трубаченко. В манере несколько непривычной проявлял себя волевой, решительный человек, человек дела, который не любит, просто не умеет расходовать свою внутреннюю энергию на болтовню. Его скромная деловитость, рабочая сосредоточенность внушали уважение.
Наступили сумерки, когда мы тронулись на ужин, но прохлада не опускалась на степь: в воздухе стояла духота. Летчики шутили, что небесные боги собираются предоставить им отдых по погоде.
- Тебе и без богов японцы разрешили пару дней баклуши бить, - заметил Красноюрченко летчику, самолет которого получил сегодня в бою серьезные повреждения.
- Комэска пообещал мне твой дать, - ответил пострадавший.
- Дожидайся! Вот кончится война, тогда забирай хоть насовсем…
В столовой светили фонари "летучая мышь", бросая слабый свет на самодельные, некрашеные столы и скамьи. Этот оседлый комфорт, равно как и появление на командном пункте железных коек и стола, говорили, что люди в степи начали обживаться. На столе я заметил бутылки с портвейном.
- Теперь для аппетита нам дают по двести граммов вина, - с удовольствием пояснил Красноюрченко.
Сразу же завязался оживленный разговор. Вместе с нами столовались летчики еще одной эскадрильи нашего полка. Петр Граевский, новый помощник командира эскадрильи, с увлечением рассказывал, как при необычных обстоятельствах сбил сегодня в бою японского истребителя:
- Кончилась драка, лечу домой. Смотрю: сбоку группа самолетов. Ну, я для порядка решил пристроиться. Сказано - сделано. Подошел… Глядь, у моих новых "приятелей" колеса торчат, а на крыльях - круги! Я от них блинчиком, блинчиком… А самого червячок так и точит: "Не уходи! Обей! Они тебя не видят, тоже после драки очумели!.." Ну, и дал им горячего до слез!
- В гости тебя они не приглашали?
- Они его в воздухе угостили…
- А вы знаете, что сегодня у нас "в гостях" оказались трое японских летчиков?
- Самую важную персону Виктор Рахов доставил.
- Кого это?
- Рахов аса "неуловимого" сбил. Этот ас - сильнейший среди японцев.
- А слыхали, еще один не сдался в плен и сделал себе харакири?
- А почему те трое не покончили с собой? Это вам известно? - спросил Красноюрченко, загадочно улыбаясь.
- Ну-ка, Иван Иванович, доложи, почему?
- Разочаровались самураи в пользе харакири: бог вместе с микадой теперь их надувают. Вот слушайте… Как-то большую группу японских летчиков, сбитых в воздушных боях, спросили на том свете, куда они пожелают: в рай или в ад? Погибшим на войне, как известно, дается право выбора. Показали летчикам образцы. Рай точно, как по священному писанию: тишина, везде деревья, речки молочные с кисельными берегами, птички поют - вообще все как в раю. Ад представили с музыкой, с богатыми ресторанами, с выбором красивых женщин и так далее… Летчикам понравился больше ад: в раю, заключили они, очень скучно, а в аду хорошо, и главное - денег ни за что не берут. Объявили свое последнее слово - в ад. Их, конечно, сразу привели в избранную ими половину, заперли на все адские замки. Летчики оторопели: кипят котлы со смолой - их соотечественники варятся, на раскаленных сковородах жарят живых людей, крики, стоны - ужас! Истинный ад! Они начали двери ломать, шуметь, возмущаться. Им отвечают: "Вы же сами, по доброй воле выбрали ад". Летчики говорят: "Но сначала-то показали нам красивую жизнь". А им и объясняют: "То были императорские агитпункты!.."
Когда смех стих, Красноюрченко дополнил:
- Японские летчики привыкли развратничать. У них, говорят, даже дома терпимости входят в штаты частей.
- Сегодня мы по ошибке, видать, накрыли такое заведение, - подхватил один из летчиков. - Там из разрушенных блиндажей разноцветные бабочки выпархивали…
К концу ужина приехал командир эскадрильи и сообщил, что с рассветом весь полк полетит штурмовать аэродром.
- Нужно будет сегодня поставить летчикам задачу, - сказал он, торопливо заканчивая ужин. Я ему не посоветовал.
Он возразил, ссылаясь на рекомендацию штаба.
- Зря летчиков перед сном беспокоить не нужно, - убеждал я Трубаченко. - Задание ответственное, опасное, пусть люди отдохнут хорошенько, поспят покрепче… Объяснить порядок действия времени хватит и перед вылетом. А потом, ты же не получал приказа, чтобы именно сегодня довести задание?
- Нет.
Договорились - задачу летчикам поставим утром.
Оборона кончилась
1
Утром налет на японский аэродром не состоялся: лил дождь, громыхала гроза.
Еще с вечера стрелка барометра обозначила резкое падение давления. Небо на востоке заволокло облаками. На горизонте сверкали зарницы, подул порывистый ветер. В воздухе нарастал гул, похожий на отдаленную артиллерийскую канонаду. Перед рассветом гул усилился и превратился в раскатистое грохотанье. Огненные нити начали полосовать темный свод, небо гневно огрызалось, издавая рычанье и стоны. Вдруг блеснула невиданной еще силы молния, и тут же ударил гром, потрясая землю и небо. Набрякшие черные тучи, словно только и ждали громового сигнала, брызнули дождем. По крыше нашей юрты хлестнуло, как из ведра.
Сон не шел. Василий Петрович ворочался с боку на бок, потом осторожно поднялся и направился к двери, открыл ее. В юрту с воем и свистом ворвался" ветер, обдав командира сыростью. Он поспешно прикрыл дверь, присел на корточки и высунул наружу одну только голову; мне видна была черная щель - определить во тьме-тьмущей шансы на прояснение было невозможно. Василий Петрович возвратился к своей постели.
- Чего зря беспокоишься, спи. Дежурная служба поднимет, - шепнул я"
- Не могу.
Он достал из кармана фонарик и, прикрываясь одеялом, чтобы не беспокоить спящих, осветил ручные часы: наступило время подъема. Василий Петрович снова подошел к двери и легонько позвал часового. Часовой доложил, что приезжал дежурный по эскадрилье и передал приказание из полка - не поднимать летчиков без особого распоряжения. "Пусть, пока нелетная погода, хорошенько выспятся".
Василий Петрович, не очень-то доверяя метеорологической службе, решил все-таки выйти и своими глазами оценить обстановку. Едва он переступил порог юрты, как с оглушительным треском ударила новая молния и все небо озарилось, как днем. Все сомнения насчет фактического состояния погоды развеялись. Василий Петрович плотно закрыл дверь, лег в постель и закурил. Раскаленный кончик папиросы, когда он затягивался, освещал его озабоченное лицо.
А летчики? Разбуженные первыми раскатами грома, они вначале прислушивались к дождю, барабанившему по юрте, и я представил себе, с каким удовольствием каждый должен был подумать о том, что сегодня на рассвете не прозвучит душераздирающая команда: "Подъем!" Потом под музыку дождя и грома они уснули, и теперь было слышно, как сладко посапывают… Конечно, мы правильно поступили, не сообщив о предстоящем задании с вечера, - мысли об опасном и ответственном полете волнуют каждого, как бы крепок человек ни был. Все громкие слова о врожденном мужестве и природной смелости - результат упрощенного, поверхностного подхода к оценке героизма. Никто не рождается ни героем, ни трусом - жизнь воспитывает людей. Выдержка, самообладание Трубаченко во вчерашней разведке, в момент нападения японских истребителей, не имели ничего общего с отзывом одного из штабных работников, который сказал о нем: "Трубаченко - как зверь бесстрашный, ему все нипочем"… Этот штабист, очевидно, еще не усвоил на собственном опыте, что такое истинная храбрость, какой ценой она добывается…
- Не спишь? - спросил Трубаченко.
- Нет.
- Я тоже.
- Давай попытаемся заснуть…
- Давай.
И мы ворочались до тех пор, пока в юрте не стало светло.
После завтрака погода мало изменилась, но все находились около своих самолетов - на случай прояснения. Не исключалось и внезапное появление японцев. Пользуясь передышкой, я обошел стоянку, познакомился с новыми людьми, которые прибыли в эскадрилью недавно. Потом направился к палатке командного пункта.
- Вы меня обещаниями не кормите! - услыхал я голос инженера Табелова, кричащего в телефонную трубку. Таким взыскательным тоном он обычно разговаривал с хозяйственниками. - Держать всю зиму технический состав на морозе я не намерен, мне нужны балки для землянок! Печки!.. А маслогрейки? Когда пришлете маслогрейки, спрашиваю?.. Предупреждаю: больше напоминать не буду, а подам рапорт командующему и доложу, кто срывает подготовку эскадрильи к боевой работе в зимних условиях!..
Вон как дело обстоит! В зимних условиях!..
- Комиссар! - окликнул меня Василий Петрович: - Поедем обедать в столовую. Давно горячего супу не пробовал. На аэродроме-то он всегда остывший.
В хмуром небе появились разрывы, сквозь них проглядывало солнце. Степь после дождя посвежела, запах полыни в воздухе сгустился.
- Погода улучшается.
- Да, может, скоро разведриться, уезжать нельзя, - согласился Василий Петрович. - Только вот аэродром местами не раскис ли?
- Не должно. Обошел всю стоянку, луж нигде нет, все в землю ушло.
- Хорошо, будем ждать… Почитать чего-нибудь хорошенького не найдется?
Я предложил "Былое и думы" Герцена.
- Пытался - не идет.
У моего техника была третья книга "Тихого Дона" Шолохова, и мы направились на стоянку. Васильев прятался от дождя под крылом самолета.
- Чем занимаешься? - по-домашнему спросил командир, упреждая уставной рапорт техника.
- Да вот закончил письмо домой.
- Я вчера тоже написал, - сказал Василий Петрович и без деланного любопытства, свойственного иным начальникам, когда они хотят щегольнуть своим вниманием к личной жизни подчиненных, спросил: - Наверно, скучаешь по дому?
- А кто же не скучает? - ответил Васильев.
Звено И-16, заглушая своим ревом разговор, пронеслось над головами, возвращаясь со стороны фронта.
- Разведчики! - понимающе сказал Василий Петрович. - Должно быть, погоду у японцев проверяли.
- А может, и доразведку аэродрома провели, на который мы летали?
- Может быть! - он сразу как-то подтянулся, лицо стало строже. - Погода улучшается…
Захватив у Васильева "Тихий Дон", мы возвратились на командный пункт, но читать не пришлось: поступило приказание немедленно подготовить эскадрилью к штурмовке японского аэродрома.
2
Высушенная до трещин земля впитала в себя всю влагу, и грунт под взлетающими самолетами был тверд, как в прежние дни. Солнце падало на степь сквозь окна облаков, отчего она казалась сверху пятнистой и неровной.
Мы летели двумя девятками за головным звеном командира полка майора Кравченко. Уступом в стороны шли две другие эскадрильи. Чтобы скрытно приблизиться к противнику и достигнуть внезапности, командир полка решил пересечь границу над облаками.
Полк истребителей набирал высоту, идя, словно в ущелье, между двух горных хребтов: справа и слева высились набухшие дождем и грозой тяжелые тучи. Форма их была самой разнообразной: и острые, как шпили башен, и куполообразные, похожие на дым от громадных взрывов, как говорят в метеорологии, кучево-дождевые формы вертикального развития. Они несли с собой грозы и шквалы.
Полет в грозовых облаках - риск. Самолет могут развалить вихревые потоки громадной силы, случается, что его разбивает в щепки молния. Не менее опасно лететь и в разрывах между такими облаками, потому что" ветер, дующий на высоте в разных направлениях, внезапно затягивает просветы, и самолет может оказаться в западне…
Строй полка сразу вытянулся колонной девяток, позволяющей удобнее проскочить опасный участок. Воздушные потоки бросали самолеты, как мячики, болтанка затрудняла пилотирование. Когда отдельные, наиболее мощные нагромождения облаков загораживали путь, мы, маневрируя, обходили их стороной, проскакивали либо верхом, либо низом. Наступил момент, когда небесные просторы сузились предельно, стали до того тесны, что отвернуться некуда, всюду опасность встретиться с грозовыми облаками; они высятся, как горы…
Наконец, форсируя моторы, мы вырвались в чистое небо. Над облаками был совсем иной мир. Солнце светило так сильно, что невозможно даже мельком на него взглянуть. Облака, оставшиеся внизу, переливали всеми цветами радуги. Было такое чувство, будто из сырого разрушенного подвала, готового вот-вот обвалиться, мы вырвались на свободу.
Линию фронта обошли стороной Километров через двадцать облачность кончилась. Дальше в небе Маньчжурии не было ни одного барашка. Командир полка немного довернул влево, изменил курс и начал снижаться в направлении аэродрома, который мы разведывали вчера.
В замысле налета предусматривалось, что две эскадрильи производят штурмовку вражеских самолетов, стоящих на земле, а одна остается наверху на тот случай, если противник вызовет помощь с другого аэродрома. Направление захода для стрельбы по наземным целям было выбрано в сторону вероятного взлета японских истребителей… Их удобнее всего бить на разбеге.
Солнце светило почти в хвост, хорошо освещая все пространство впереди. Самолеты противника мы заметили еще издалека. После дождя они стояли, точно на просушке, ничем не замаскированные. Линия их стоянки, немного изогнутая, вырисовывалась почти под прямым углом, что позволяло производить атаку с ходу, на широком фронте. Вслед за командиром полка Василий Петрович направил эскадрилью прямо на середину стоянок.
Наше появление с юга, под прикрытием солнца, было для японцев полной неожиданностью. Только после первых пулеметно-пушечных очередей они поняли в чем дело, да поздно…
Каждый И-16 имел в запасе около трех тысяч патронов. А если учесть, что наша эскадрилья была вооружена пушками, то по силе огня штурмующая группа почти в десять раз превосходила огонь такой же группы японских истребителей. Кроме того, еще в мирные дни мы немало готовились к штурмовым действиям, опыта стрельбы по наземным целям было, пожалуй, даже больше, чем по воздушным, так что огонь оказался очень метким. На аэродроме началась паника: одни бежали со стоянок сломя голову, другие падали на месте. И лишь очень немногие копошились возле самолетов, рассчитывая взлететь. Трассы пуль, перекрещиваясь в воздухе и обгоняя друг друга, создавали впечатление, будто на аэродром обрушился огненный ливень.
Держась правее Василия Петровича, я выбрал какой-то большой двухмоторный, очевидно, транспортный самолет и, дав по нему на пикировании три длинные очереди, пошел боевым разворотом на следующий заход. Зенитных разрывов не было, взлетать японцы, кажется, не собирались. Несколько вражеских самолетов, в том числе и двухмоторный, уже пылали. Над аэродромом И-16 замкнули гигантский накрененный к земле круг, который нижней своей частью поливал вражеские самолеты огнем, в то время как другая группа, поднятая кверху, как будто набиралась сил для нового натиска.
Василий Петрович бросил самолет в новое пикирование, направляя его в центр стоянки, но неожиданно круто и резко довернул влево; я сразу же от него отстал. Такой маневр случайным быть не мог. В голове тревожно мелькнуло: "Уж не задела ли его в этой суматохе какая-нибудь шальная пуля?" Вглядываясь, увидел, как от дальнего фланга стоянки, куда, видно, еще не достал огонь штурмующих, пошел на взлет один И-97. Я понял, что командиру, разогнавшему на пикировании большую скорость, трудно будет прицелиться по взлетающему, возможно, он и совсем не успеет этого сделать… Не стал догонять командира. Немного убрав газ, сдерживая этим скорость, постарался занять позицию, удобную для атаки на случай, если взлетающий не будет сбит.
Как раз в тот момент, когда истребитель противника оторвался от земли, Трубаченко оказался строго сзади и дал по нему короткую очередь. Я был мало уверен, что Василий Петрович попал, и начал уже прицеливаться по японцу, как-то странно застывшему в воздухе, но не успел нажать на гашетку: еще не имея достаточной скорости, И-97 рухнул вниз. Очевидно, японский летчик был убит. Короткая очередь Трубаченко походила на выстрел профессионального охотника: навскидку, когда бьешь птицу на лету. После этого никто из японских летчиков взлетать уже не пытался.
В клубах черного дыма внизу вскидывались ослепительно желтые языки бушевавшего пламени - это взрывались бензиновые баки японских истребителей.