В награду за участие в смещении Хрущева и Шелепин, и Семичастный получили повышение по службе. Шелепин стал членом Президиума, минуя обычную ступеньку кандидата в члены, а Семичастный был кооптирован в члены Центрального Комитета. Но в самом крупном выигрыше оказался преемник Хрущева на посту Первого секретаря Леонид Ильич Брежнев. Несмотря на то, что многие члены Президиума считали его назначение временным, Брежнев продержался у власти дольше всех остальных советских лидеров, за исключением Сталина. При Горбачеве годы правления Брежнева окрестили "эпохой застоя", но в середине шестидесятых консервативное большинство в партийном аппарате видело в них эпоху стабильности, пришедшую на смену непредсказуемым экспериментам и ведомственной чехарде десятилетия Хрущева. С 1956 по 1961 год Хрущев заменил более двух третей секретарей обкомов и половину ЦК. Брежнев же придерживался принципа "кадровой стабильности", который, по сути, обеспечивал спокойную жизнь партийным функционерам. Но к началу семидесятых эпоха стабильности шестидесятых годов превратилась в эпоху геронтократии. С 1966 года, когда было восстановлено старое название Президиума - Политбюро, до смерти Брежнева в 1982 году, средний возраст членов Политбюро вырос с 56 до 68 лет. Даже те, кто уходил с руководящих партийных должностей, могли рассчитывать на не менее престижный пост в номенклатуре. К тому же за ними сохранялись их дачи, машины и другие привилегии.
Хотя реабилитация Сталина после ухода Хрущева носила лишь частичный характер, десталинизация резко закончилась. При активной поддержке Шелепина Семичастный начал наступление на советских диссидентов, которых оба считали частью задуманного Западом плана "идеологической диверсии". Среди советской интеллигенции Семичастный уже приобрел дурную славу после того, как он сказал о Борисе Пастернаке, опубликовавшем в 1958 году своего "Доктора Живаго" на Западе: "Даже свинья никогда не гадит там, где кушает". В сентябре 1965 года по приказу Семичастного были арестованы Андрей Синявский и Юлий Даниэль - два писателя, принявших участие в похоронах Пастернака в 1960 году, которые, как и он, осмелились опубликовать свои "подрывные" произведения на Западе. На показательном процессе в феврале 1966 года, стенограмма которого оказалась слишком скандальной для публикации, Синявский был приговорен к семи, а Даниэль - к пяти годам лагерей за "антисоветскую пропаганду". Говорят, Семичастный даже заявил что собирается арестовать тысячу интеллигентов, чтоб другим неповадно было. Опасения Александра Солженицына, может, слегка и преувеличенные, точно отражают "мрачные веяния" того времени. "Можно почти с полной уверенностью сказать, что планировался резкий поворот назад, к Сталину с "Железным Шуриком" Шелепиным во главе," - писал он позже.
Но дни Шелепина и Семичастного были сочтены. Далеко идущие амбиции Шелепина в сочетании с властью секретаря ЦК, ответственного за "органы контроля", плюс еще тот факт, что его протеже Семичастный возглавлял КГБ, внушали опасения не только Брежневу, но и многим членам Политбюро. Как это ни странно, первопричиной падения Семичастного явилась дочь Сталина Светлана Аллилуева, которой в конце 1966-го было разрешено выехать из страны на похороны ее третьего мужа, индийского коммуниста. Светлана Аллилуева уехала и больше не вернулась. После того, как советское руководство возложило на него ответственность за бегство Светланы, Семичастный совершил еще одну ошибку, приказав осуществить нелепый план похищения, который вместо того, чтобы помочь заполучить Светлану обратно в Россию, привел к разоблачению громилы из КГБ - Василия Федоровича Санько, которого послали в Нью-Йорк, чтобы выследить Аллилуеву. За тринадцать лет до этого Санько предпринял неудачную попытку впихнуть в самолет и доставить обратно в СССР Евдокию Петрову после того, как ее муж остался в Австралии. Когда в марте 1967 года впервые прозвучало предложение об отстранении Семичастного от должности, Шелепину удалось отстоять своего друга. Но в мае этот вопрос был вновь вынесен на рассмотрение Политбюро, пока Шелепин лежал в больнице, где ему делали срочную операцию аппендицита. На сей раз Брежнев успешно решил эту проблему, приняв необходимые меры заблаговременно. С. Соколов, которого пригласили на встречу с членами Политбюро, чтобы сообщить о решении "освободить Семичастного от занимаемой должности" (обычная формулировка того времени), позже вспоминал: "Никакого обсуждения не было… Брежнев только сказал другим членам Политбюро: "В обсуждении необходимости нет, нет такой необходимости."
В соответствии с брежневской политикой утешительных призов, которые раздавались высшим чинам номенклатуры, Семичастного задвинули на должность заместителя Председателя Совета Министров Украины, ответственного за физкультуру и спорт. Вернувшись в июне из больницы, Шелепин узнал, что и его понизили в должности, переведя с влиятельного поста секретаря ЦК, ответственного за органы контроля (в том числе и КГБ), на должность председателя Всесоюзного Центрального Совета Профсоюзов. Заняв свой новый просторный кабинет, Шелепин обнаружил, что у его предшественника Виктора Гришина в соседней комнате был "специально оборудованный массажный кабинет", как его культурно назвал Жорес Медведев. Шелепин был до глубины души возмущен, что, несмотря на свои прелюбодеяния в рабочее время, Гришин был с повышением переведен на должность первого секретаря Московского горкома партии, и начал распространять о нем всякого рода истории. "Брежнев был терпим в таких вопросах, если провинившийся был предан ему лично."
Больше всех выиграл от устранения от дел Шелепина и снятия Семичастного Юрий Андропов, ставший новым председателем КГБ. Два протеже Брежнева - Семен Константинович Цвигун и Виктор Михайлович Чебриков (будущий председатель КГБ) - были назначены зампредами. Главная цель назначения Андропова заключалась в том, чтобы "приблизить КГБ к ЦК". Со времени возвращения из Будапешта в 1957 году Андропов возглавлял отдел ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран. Он стал первым партийным чиновником, возглавившим КГБ, и первым председателем КГБ со времен Берии, входившим с состав Политбюро сначала как кандидат в члены, а с 1973 года как полноправный член Политбюро. Считалось, что назначение Андропова "ознаменовало завершение эволюции, продолжавшейся со смерти Сталина, - сближения партии и КГБ до такой степени, когда они действовали почти как две ветви одной и той же организации." Но, хотя руководство партии добилось поставленной Брежневым задачи и установило надежное господство над КГБ, ему пришлось во многом принять "его мировоззрение". Андропову было суждено дольше всех своих предшественников проработать в должности председателя КГБ и добиться самых выдающихся политических успехов: в 1982 году он сменил Брежнева на посту Генерального секретаря.
Первым серьезным испытанием для Андропова на посту председателя КГБ стали события в Чехословакии. Зять Хрущева Алексей Аджубей, хотя и восхищался тем, как Андропов действовал во время Венгерской революции 1956 года, отметил, что события тех лет "наложили жестокий след на его воззрения" по поводу Восточной Европы. И все же годы, проведенные в Будапеште и та роль, которую сыграл "доморощенный сталинист" Ракоши в венгерских событиях, буквально спровоцировав революцию, убедили Андропова в необходимости гибкого подхода. Гордиевскому рассказывали, что вскоре после приезда в Москву Андропов заявил в Первом главном управлении: "Только гибкость позволит нам избежать повторения 1956 года." К тому же заключению пришел в свое время и Хрущев, распорядившись, чтобы больше внимания уделялось национальным чувствам народов стран народной демократии. Он запретил КГБ шпионить в Восточной Европе и приказал работать в контакте с местными службами разведки и безопасности вместо того, чтобы пытаться диктовать им.
В середине шестидесятых более мягкая политика в отношении стран советского блока, похоже, начала приносить свои плоды. Руководитель Венгерской компартии Янош Кадар, пришедший к власти после революции 1956 года, пользовался в Центре хорошей репутацией, постоянно заверяя Москву в том, что его режим стабилен, а экономические реформы не носят подрывного характера. Он пользовался поддержкой АВХ и молодых выдвиженцев из Венгерской социалистической рабочей партии, которые верили, что чего-то можно добиться и при существующей системе.
Озабоченность Центра в связи с процессами в Восточной Европе, после того как Андропов стал председателем, в основном касалась Румынии. Георге Георгиу-Деж, генеральный секретарь ЦК Румынской компартии с 1944 года по 1954 год, готовился в тридцатые годы как агент НКВД. Главный советник КГБ в Бухаресте с 1949 по 1953 год Александр Сахаровский отмечал его рвение в ликвидации агентов титоизма и сионизма. Однако став начальником ПГУ, Сахаровский был не очень доволен националистическими тенденциями преемника Георгиу-Дежа Николае Чаушеску. Как и многие другие советские должностные лица, связанные с Восточной Европой, он критиковал решение Хрущева вывести советские войска из Румынии в 1958 году, считая его серьезным просчетом.
Как ни странно, гораздо меньше беспокойства вызывала Чехословакия. Старый специалист Центра по Чехословакии Анатолий Александрович Русаков позже рассказывал Гордиевскому, что в 1956 году ряд аналитиков ПГУ предсказали, что через несколько лет Прага последует контрреволюционному примеру Будапешта. Но когда предсказания не сбылись и Чехословакия стала весьма процветающей страной по стандартам советского блока, Центр успокоился, поверив в иллюзию безопасности. Когда в январе 1968 года на смену стареющему неосталинистскому Первому секретарю ЦК Чехословацкой компартии Антонину Новотному пришел сорокашестилетний Александр Дубчек, реакция в Центре и Кремле поначалу была положительной. В КГБ Дубчека называли "наш Саша". Когда в Чехословакии начались реформы, Одиннадцатый (восточноевропейский) отдел ПГУ сначала решил, что "нашим Сашей" хитро манипулируют "буржуазные элементы" в Чехословацкой компартии, но увидев, что Дубчек - одна из движущих сил "Пражской весны", и Кремль, и Центр почувствовали, что дело пахнет изменой. Очевидец, присутствовавший при разговоре Брежнева с Дубчеком после ввода советских войск в Чехословакию в августе, так описывал эту встречу: "Ведь я же тебе с самого начала хотел помочь в борьбе с Новотным, - сказал Брежнев Дубчеку. - Я верил тебе, защищал тебя, - корил он Дубчека. - Я говорил, что наш Саша - хороший товарищ. А ты нас так страшно подвел!" При этом голос Брежнева дрожал и прерывался: казалось, он вот-вот заплачет."
В отличие от Надя в 1956 году, Дубчек дал ясно понять, что его правительство не собирается выходить из Организации Варшавского Договора или отказываться от социализма, но, как совершенно правильно рассчитала Москва, "социализм с человеческим лицом", за который ратовала Прага, рано или поздно нанесет непоправимый ущерб руководящей роли Коммунистической партии.
Первым крупным последствием "Пражской весны" в Московском центре стало снятие запрета на шпионскую деятельность КГБ в странах народной демократии. Главный советник КГБ в Праге генерал Котов получил от реакционно настроенного главы СТБ Йозефа Хоуски фотокопии личных дел всех его офицеров. Прогрессивный министр внутренних дел генерал Йозеф Павел был в "черном списке" КГБ, но комитету удалось завербовать его заместителя Вильяма Шалговича. В течение какого-то периода во время "Пражской весны" Шалгович жил на вилле Хоуски и мог регулярно встречаться с сотрудниками КГБ, не привлекая внимания сторонников Дубчека из Министерства внутренних дел. Ян Бокр, высокий чин в Министерстве внутренних дел, также завербованный КГБ, предоставил КГБ возможность прослушивать телефонные разговоры в министерстве. Прослушивающая аппаратура была установлена также в домах ведущих реформаторов. Полученные таким образом сведения были использованы после вторжения войск Варшавского Договора для того, чтобы арестовать сотрудников СТБ и других граждан, преданных режиму Дубчека.
Центр также направил в Чехословакию под видом западных туристов около тридцати нелегалов, проживающих на Западе. Среди них был и брат Гордиевского - Васильке Антонович Гордиевский, разъезжавший с западногерманским паспортом. Чехословацкие "революционеры", как полагал Центр, будут более откровенны насчет своих подрывных планов с теми, кого они принимают за выходцев с Запада, чем со своими соседями по Восточной Европе. Кроме того, дешифровальщики из Восьмого управления поставляли непрерывным потоком данные, полученные при расшифровке чехословацкой дипломатической корреспонденции.
Как часто бывало и раньше, успехи КГБ в сборе информации не подкреплялись должным анализом полученных данных. Из-за своих идеологических шор Центр представлял оппозицию не иначе, как воплощение заговоров и путчей. А за всеми заговорами в Восточной Европе, реальными и воображаемыми, Центру мерещилась рука Запада вообще и западных разведслужб, в частности. По мнению Центра, западная разведка вновь прибегла к помощи сионистских агентов. Агентам КГБ в Министерстве внутренних дел Чехословакии было приказано докладывать обо всех сотрудниках еврейского происхождения. Прекрасно сознавая, что основная масса представленных общественности свидетельств западного заговора была сфабрикована, КГБ в то же время ни на секунду не сомневался в том, что заговор реально существует.
Вновь Центр отвергал все данные, которые не вписывались в его теорию заговора. Часть самой важной информации такого рода поступала во время "Пражской весны" из Вашингтона, где энергичному тридцатичетырехлетнсему начальнику линии КР (внешняя разведка) Олегу Даниловичу Калугину удалось получить доступ к "абсолютно надежным документам", которые подтверждали, что никакого участия ни ЦРУ, ни другие американские ведомства в подготовке чехословацких событий не принимали. Более того, он сообщал, что "Пражская весна" застигла Вашингтон врасплох. Успешная деятельность Калугина в США положила начало его стремительному росту по службе, и шесть лет спустя он стал самым молодым генералом в ПГУ. Но в 1968 году от его донесений попросту отмахнулись. По возвращении в Москву Калугин "был шокирован", узнав, что Центр приказал "никому не показывать мои послания и уничтожить их". Вместо того, чтобы дать ход информации Калугина, "КГБ нагнетал страхи, распространяя слухи, что Чехословакия может стать жертвой агрессии НАТО или переворота."
Несмотря на то, что Андропов был человеком незаурядным, он, как и все его предшественники, был приверженцем теории заговора. Выступая в октябре 1968 года, то есть через два месяца после ввода советских войск, перед комсомольцами КГБ, он сказал, что "изменение соотношения сил в пользу социализма" неизбежно ведет к попыткам Запада подорвать его успех: "Враг оказывает прямую и косвенную поддержку контрреволюционным элементам, предпринимает идеологические диверсии, создает всевозможные антисоциалистические, антисоветские и другие враждебно настроенные организации, раздувает пожар национализма. Яркое тому подтверждение - события в Чехословакии, где трудящиеся при братской международной поддержке стран социалистического содружества решительно пресекли попытку контрреволюционеров свернуть Чехословакию с социалистического пути".
Тот факт, что западные разведслужбы следили за ходом реформ в Чехословакии, Андропов интерпретировал как доказательство их роли в содействии событиям "Пражской весны". 19 июля "Правда" опубликовала выдержки из плана осуществления "идеологических диверсий" в Чехословакии, якобы разработанного в ЦРУ, в качестве прелюдии к "освобождению Восточной Германии и Чехословакии". Особо подчеркивалось предполагаемое "внедрение в органы государственной безопасности, военную разведку и контрразведку Чехословакии". Хотя сам план был сфабрикован Отделом А ПГУ (ответственным за "активные меры"), тревога Центра по поводу влияния "Пражской весны" на СТБ и его связи с КГБ была неподдельной. В июне министр внутренних дел Павел провел чистку СТБ и заменил Хоуску на сторонника Дубчека. В следующем месяце Павел публично заявил, что к его ведомству прикомандировано шесть офицеров связи КГБ. Если бы "Пражская весна" продолжалась, их дни были бы, несомненно, сочтены. Одновременно в серии статей Карела Каплана, главного эксперта официальной комиссии Пиллера, занимавшейся расследованием политических процессов пятидесятых годов, сообщалось, что "советники" КГБ во время процессов действовали независимо от чехословацких властей. Поговаривали, что Пиллер предупредил партийное руководство, что в докладе его комиссии будут содержаться настолько "шокирующие факты, что их обнародование может серьезно пошатнуть авторитет партии и кое-кого из ее высшего руководства". Хотя публикация доклада была отложена, полагают, что руководство Дубчека, в принципе, согласилось с рекомендацией комиссии о роспуске политической полиции. Премьер-министр Чехословакии Ольдржих Черник позднее утверждал, что опасения Москвы по поводу сокращения партийного влияния в органах госбезопасности и вооруженных силах, которые усугублялись паническими донесениями советских советников, были "последней каплей, переполнившей чашу терпения."
Андропов, видимо, не входил в узкий круг из пяти членов Политбюро (Брежнев, Косыгин, Подгорный, Суслов и Шелест), которые принимали самые важные решения в ходе чехословацкого кризиса. Но, несмотря на это, панические оценки КГБ сыграли немалую роль. Косыгин и Суслов призывали к осторожности. Шелест, пожалуй, раньше других выступил за вооруженное вмешательство. Что же касается Брежнева, то он присоединился к мнению большинства. Предостережения Андропова о быстром развитии крупномасштабного империалистического заговора, направленного на подрыв партийного руководства чехословацкими структурами госбезопасности, оказало, по крайней мере, какое-то влияние на окончательное решение вопроса, в ходе которого предпочтение было отдано вторжению, а не менее насильственным мерам принуждения. Громыко продолжал утверждать до самой смерти в 1989 году, когда ОВД наконец принесла извинения за вторжение, что "конечно, враги новой (т.е. коммунистической) Чехословакии получали помощь извне так же, как это было в Венгрии в 1956 году". В свои мемуары он включил самые невероятные подробности подготовки к якобы запланированному государственному перевороту, которые он, вероятно, почерпнул из панических разведдонесений в 1968 году: "В определенные часы, главным образом, ночью изменялись номера домов, а иногда и названия улиц. Это свидетельствовало о том, что враги новой Чехословакии готовились тщательно и заблаговременно."