"А как твои собственные солдаты? Каким способом заслужил ты такое с их стороны восхищение, что вместе с тобой они переносят и голод, и жажду? Когда во время военных упражнений с пылью и потом солдат смешивался и пот полководца и, отличаясь от других только силой и отвагой, в свободных состязаниях ты то сам метал копья на большое расстояние, то принимал на себя пущенное другими, радуясь мужеству своих солдат, радуясь всякий раз, как в твой шлем или панцирь приходился более сильный удар; ты хвалил наносивших его, подбадривал их, чтобы были смелее, и они ещё смелели, и когда ты проверял вооружение воинов, вступающих в бой, испытывал их копья, то, если какое казалось более тяжёлым для того, кому приходилось его взять, ты пускал его сам. А как ты оказывал утешение утомлённым, помощь страждущим? Не было у тебя в обычае войти в свою палатку прежде, чем ты не обойдёшь палатки твоих соратников, и отойти на покой не после всех остальных".
Такое поведение Траяна полностью соответствовало исторической римской традиции взаимоотношений военачальника и солдат. Вот как описывал её Плутарх в биографии Гая Мария: "Вероятно, лучшее облегчение тягот для человека видеть, как другие переносят те же тяготы добровольно: тогда принуждение словно исчезает. А для римских солдат самое приятное - видеть, как полководец у них на глазах ест тот же хлеб и спит на простой подстилке или вместе с ними копает ров и ставит частокол. Воины восхищаются больше всех не теми вождями, что раздают почести и деньги, а теми, кто делит с ними труды и опасности, и любят не тех, кто позволяет им бездельничать, а тех, кто по своей воле трудится вместе с ними".
Конечно, подобное поведение было свойственно и великим полководцам иных держав. Вспомним Александра Великого и Ганнибала. Но у римлян это была норма поведения военачальника.
Однако, согласно утверждению Плиния Младшего, в его время такие славные традиции во многом оказались утрачены, почему он и восхищается Траяном: "Но после того, как упражнение с оружием из серьёзного занятия превратилось в зрелище, из труда - в удовольствие, после того, как упражнениями нашими стали руководить не какие-либо ветераны, украшенные венком с башнями или какой-нибудь гражданской наградой, а какие-то инструктора из презренных греков, каким великим примером кажется нам, если хоть один из всех восхищается отечественным обычаем, отечественной доблестью и без соперников, и, не имея перед собой лучшего примера, состязается и соревнуется с самим собой, и, как управляет один, так и является единственным, кому подобает управлять".
Наверное, Траян не был всё же единственным в римской армии хранителем вековых воинских традиций. Представив его таковым, Плиний замечательнейшим образом - на то это и панегирик - обосновал, что сей полководец единственный, кто достоин высшего управления!
Траян высшее управление Империей, конечно же, заслужил. И отнёсся к этому великому повороту в своей судьбе самым достойным и ответственным образом. Сообщение об уходе Нервы из жизни ему доставил двадцатидвухлетний Публий Элий Адриан, сын его двоюродного брата. В возрасте десяти лет Публий остался сиротой. Траян великодушно взял на себя заботу о мальчике, благодаря чему тот получил достойное воспитание и образование. Естественно, Траян приобщил юного родственника и к военному делу. А уж в этом лучшего учителя для Адриана и быть не могло! Теперь Адриан должен был стать одним из ближайших соратников нового владыки Римской империи.
А владыка с первых же своих шагов крепко удивил римлян. Все предшествующие цезари стремились прежде всего утвердиться в Риме, что было и объяснимо. Даже открытый в гражданскую войну 68–70 гг. "секрет императорской власти", что правителем можно стать и вне столицы, о чём уже говорилось, этого устремления никак не отменял. Траян же, став императором по смерти Нервы и будучи утверждён заочно сенатом римского народа, явиться в стены "Вечного города" совсем не спешил. Думается, прежде всего потому, что в прочности власти своей он не сомневался, а опасные люди из числа преторианцев во главе с Касперием Элианом, месть каковым завещал Траяну его усыновитель, были быстро и решительно устранены. Теперь Траяна более всего беспокоила безопасность Рейнской и Дунайской границ. Маркоманы по-прежнему представляли собой угрозу рубежам Рима, и новый император, прекрасно владевший ситуацией, да и находящийся на Рейне, предпринял ряд мер для укрепления безопасности пограничья. По его распоряжению были созданы дополнительные вспомогательные подразделения. Здесь стоит выделить I Ульпиеву когорту, сформированную из бриттов. Она получила его родовое имя. В деле укрепления рубежей Империи у Траяна были достойные помощники. Это наместники обеих пограничных провинций Верхней и Нижней Германий Юлий Урс Сервиан и Луций Лициний Сура. Оба были его близкими друзьями и стали верной его опорой в годы правления Империей.
Весь оставшийся 98 год Траян тщательно инспектировал всю рейнскую границу, а весной 99 г. он проехал по границе дунайской, где по его приказу были проведены большие работы по её укреплению. Строились новые крепости, вдоль течения реки прокладывалась дорога. А близ Железных Ворот на Дунае, где быстрое течение и прибрежные скалы делали небезопасным движение судов по реке, был по повелению Траяна проложен обходной канал длиной в 3,2 километра и шириной до 30 метров. Если на Рейне работы велись прежде всего оборонительные, то на Дунае это была уже подготовка к будущей войне. И войне самой, что ни на есть, наступательной. Даже завоевательной.
Только завершив все эти работы, Траян наконец-то осенью 99 г. вступил в Рим.
"Путь твой был мирный и скромный, действительно как возвращающегося после водворения мира. Я даже не мог бы приписать к твоей похвале, что твоё прибытие не испугало ни одного отца, ни одного супруга… Не происходило никакого шума, когда ты требовал для себя экипажей, ты не оскорбил ничьего гостеприимства, содержание у тебя было, как у всех других, а при этом у тебя была свита, вооруженная и дисциплинированная". Так описал путь Траяна в столицу Плиний Младший. А вот, что он сообщает о самом въезде императора в Рим: "И прежде всего, что за славный день, когда ты, в такой мере ожидаемый и желанный, вступил в город! И сколь удивительно радостно, что ты именно сам въехал! Ведь прежних принцепсов ввозили или вносили, не говоря уже, что на колеснице четвернёй и на белых конях, а то и на плечах людей, что было уже слишком надменно. Ты же, будучи выше и значительнее других хотя бы своим ростом и телосложением, словно праздновал свой триумф не над нашим долготерпением, но над гордостью других принцепсов".
Траян приветствовал встречавших его сенаторов поцелуями и вызвал всеобщий восторг тем, что, называя имена награждённых почётными титулами, не прибёг к услугам раба-номенклатора. Обычно номенклатор называл имена лиц, каковые приветствующий император мог все и не помнить. Траян, значит, знал и помнил всех.
После восхождения на Капитолий и жертвоприношений новый принцепс двинулся на Палатинский холм в свою резиденцию. И здесь он вёл себя подчёркнуто скромно. Свидетельствует Плиний: "Оттуда ты отправился во дворец на Палатин, но с таким скромным видом, точно ты направлялся в дом частного человека". Соответственно вела себя и супруга Траяна: "Когда жена его Плотина в первый раз входила во дворец, то, обернувшись назад к людям, толпившимся на ступенях, сказала: "Какой я сюда вхожу, такой же и желаю и выйти. И на протяжении всего правления она вела себя так, что не вызывала ни малейшего упрёка".
Жену Траяна звали Помпея Плотина. Она была родом также из провинции, уроженкой города Немауса (совр. г. Ним на юге Франции). Происхождение не самое знатное - всадническая семья. Правда, была связана с влиятельным семейством Аврелиев-Фульвиев. Плотина была на пятнадцать лет моложе Траяна. Когда и при каких обстоятельствах был заключён их брак - неизвестно. Очевидно, что брак этот был прочен, супруги вели себя так, чтобы окружающие не могли в этом усомниться. Не случайно и Плотина удостоилась восторженных слов в "Панегирике" Плиния Младшего: "Твоя же, Цезарь, жена хорошо подходит к твоей славе и служит тебе украшением. Можно ли быть чище и целомудреннее её, или более достойной вечности? … Ведь твоя жена из всей твоей судьбы берёт на свою долю только личное счастье! Она с удивительным постоянством любит и уважает тебя самого и твоё могущество!"
Не менее восхищённо Плиний писал и о родной, очевидно, старшей, сестре Траяна Ульпии Марциане: "Такова же и сестра твоя! Она никогда не забывает своего положения сестры. Как легко в ней признать твою простоту, твою правдивость, твою прямоту. А если кто-нибудь начнёт сравнивать её с твоей супругой, у того сейчас же возникнет сомнение: что лучше для добродетельной жизни - счастливое происхождение или хорошее руководство. Ничто так не порождает вражду, как соперничество, особенно среди женщин. А соперничество возникает чаще всего на почве близких отношений, поддерживается сходностью положения, разгорается от зависти, которая обычно приводит к ненависти. Тем более приходится считать удивительным, что между двумя женщинами, живущими в одном доме и на равном положении, не происходит никаких столкновений, никаких ссор".
Марциана имела дочь Матидию Старшую, которая подарила ей внучку Сабину. Но вот у самих Траяна и Плотины, несмотря на столь умильно описанную идиллию их семейных отношений, детей не было. Конечно, тому могли быть самые разные причины, от желания супругов и не зависящие. Но вот Дион Кассий сообщает об одном из пристрастий Траяна, каковое никак не могло способствовать нормальной семейной жизни: "Мне, разумеется, известно, что он увлекался мальчиками и любил выпить, но, если бы по этой причине он совершил что-то дурное или позорное, ему было бы не миновать обвинений, однако в действительности он пил столько вина, сколько хотел, и оставался трезвым, а никому из мальчиков никакого вреда не причинил".
Не исключено, что именно эта порочная наклонность Траяна и сделала его брак бездетным. И отдадим должное мужеству и достоинству Плотины, сумевшей вопреки всему в интересах мужа и государства сохранить убедительную видимость для окружающих образцовой семьи.
Что до слабости Траяна к вину, то она не слишком удивительна для знаменитых воителей античной истории. Склонен к пьянству был основатель македонского могущества Филипп II, сын его, Александр Великий во хмелю бывал буен, с трагическими последствиями для иных. Великие римские полководцы Марий и Сулла, лютые враги, только в пристрастии к вину походили друг на друга. Марий, кстати, и помер-то от многодневного запоя. Славный Тиберий Клавдий Нерон за любовь к винопитию был шутливо прозван Биберий Кальдий Мерон (bibere - пить вино, caldius - горячий, merum - неразбавленное вино). Разве что гениальный Гай Юлий Цезарь был чужд любви к вину, по поводу чего его политический противник Марк Порций Катон Младший сострил, что Цезарь - единственный, кто взялся за государственный переворот трезвым.
Траян явно более походил на третьего Цезаря, Тиберия, нежели на первого, Юлия. При этом подобно же Тиберию он вполне соответствовал известным словам И. А. Крылова: "По мне хоть пей, да дело разумей!" По словам Аврелия Виктора, "своей выдержкой он смягчал и свойственное ему пристрастие к вину, которым страдал также и Нерва: он не разрешал исполнять приказы, данные после долго затянувшихся пиров".
Впрочем, и тайный порок Траяна, и явное его не всегда умеренное пристрастие к вину никак не отразились на восприятии его незаурядной личности римском народом. Почему? Вот как писали о достоинствах Траяна историки, коих нельзя упрекнуть в лести, ибо труды их относятся к временам позднейшим, от правления этого принцепса удалённым где на сто, а где почти и на три столетия.
Дион Кассий: "Ведь Траян более всего отличался своей справедливостью, храбростью и неприхотливостью. Крепкий телом (ведь, когда он пришёл к власти, ему шёл всего лишь сорок второй год) (неточность: Траяну в 98 г. шёл сорок пятый год - И.К.), он наравне с другими без труда переносил любые тяготы; зрелый разумом, он был равно далёк как от безрассудных порывов юности, так и от старческой вялости. Он никому не завидовал и никого не казнил, но удостаивал чести и возвышал всех достойных людей без исключения и поэтому никого из них не опасался, ни к кому не испытывал ненависти. Меньше всего он верил ложным наветам и менее всего был рабом своего гнева, и от чужого добра, и от неправедных убийств воздерживался равным образом".
Евтропий: "Среди многих его речей одна весьма достойна похвалы. Когда друзья укоряли его, что он со всеми окружающими держится просто, он ответил, что хочет быть таким императором, которого он сам хотел бы иметь, будучи простым подданным".
Аврелий Виктор: "Траян был справедлив, милостив, долготерпелив, весьма верен друзьям; так он посвятил своему другу Суре постройку: именно бани, именуемые суранскими. Он так доверял искренности людей, что, вручая, по обычаю, префекту претория по имени Субуран знак его власти кинжал, неоднократно ему напоминал: "Даю тебе это оружие для охраны меня, если я буду действовать правильно, если нет, то против меня".
Даже став императором, Траян всё равно ходил по Риму пешком, в отличие от своих предшественников, предпочитавших лектики (носилки), так как они, "как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами".
Траян завоевал симпатии римлян не только скромностью поведения, доброжелательностью к окружающим, эффектными, к месту и ко времени сказанными фразами, слуху каждого любезными. Он немедленно устранил из римской жизни самое тяжкое наследие предшествовавших правлений. Таковым был знаменитый закон Crimen laesae majestatis - Закон об оскорблении величия римского народа, со времени Тиберия реально ставший Законом об оскорблении величества принцепса. Все дела по обвинению в этом преступлении были немедленно прекращены. Более того, десятилетия подобных дел породили в Риме доносчиков, наветами и предательством губивших множество людей и на трагедии их наживавшихся. Способ избавления Траян нашёл преоригинальный. Кто знает, возможно он вспомнил, что шестьдесят с небольшим лет назад Гай Цезарь Калигула собирался утопить в море мерзкое наследие предшествовавшего правления - юных развратников и развратниц, тешивших любовными играми дряхлевшего Тиберия. Правда, почему-то передумал. Траян не передумал. Все доносчики - а их, думается, было куда поболе, нежели тибериевых "спинтрий" - были посажены на кое-как сколоченные подобия кораблей, каковые были отданы на волю стихии. Волны Тирренского моря быстро отправили на дно морское этих, вне всякого сомнения, худших из римлян. Оставались, конечно, и доносчики тайные, но их мудрый Траян обезвредил наипростейшим образом, запретив рассматривать анонимные доносы. Беспрецедентные в истории и воистину благороднейшие поступки правителя, пусть первый из них и отправил на съедение рыбам немало людей, наиподлейших, правда.
И вот результат: "Соблюдается уважение законов, общественная безопасность ни в чём не нарушается, никому не прощается его вина, но за каждую налагается возмездие, и изменилось только то, что страх внушают не доносчики, а законы". Так описаны важнейшие перемены в римской жизни, благодаря усилиям Траяна наступившие, в "Панегирике"
Плиния Младшего.
Картина, конечно же, явно идеализированная, но значительные перемены к лучшему, в правосудии римском случившиеся, сомнению не подлежат.
Надо отметить и радость многих и многих богатых римлян в связи с тем, что прекращение политических преследований обезопасило и их завещания. Ранее иные вынужденно из страха перед властителем вносили в свои завещания имя императора, которому предназначалась немалая доля. Надежда была таким способом владыку умилостивить, а часть наследства сберечь для родных людей.
Особое значение получило то обстоятельство, что после расправы над явными доносчиками и наступившего полного пренебрежения любителями доносов тайных хозяева рабов почувствовали себя в безопасности. Некогда Калигула прямо позволил рабам доносить на своих господ. Поступок, очевидно приблизивший его погибель. Последующие императоры прямо подобных указов не издавали, но при необходимости рабскими доносами не брезговали. Теперь же война рабов против хозяев стала невозможной. Более того, Траян усилил действие изданного ещё в 10 г. до Р.Х. указа Августа, согласно которому все рабы, проживавшие во время убийства хозяина его рабом под одним с ним кровом, подлежали казни. В 57 г. в начале правления Нерона особым постановлением сената эта беспощадная мера была подтверждена, а вскоре, после убийства в 64 г. префекта Рима Педания Секунда его любовником-рабом 400 человек, бывших собственностью покойного, по воле того же сената римского народа, одобренной принцепсом, были казнены. Теперь закон, по-видимому, распространили и на малолетних рабов. Не избегали кары и либертины убитого, которых высылали на острова.