– Ничего не надо, – сердито сказал он. – Слушайте дальше. После этих испытаний никакие наземные войны нам не страшны. Через пару часов после того, как любая европейская армия перейдет границу какой-либо страны социалистического лагеря, на территории агрессора некому будет ни воевать, ни работать! Осознав это, Аденауэр, возможно, повел бы себя иначе. Американцы, кстати, это понимают, потому и торопят германского канцлера со вступлением в НАТО.
А теперь о социализме. Будь на то моя воля, я бы в любом случае отдал Восточную Германию ФРГ, даже просто подарил бы, без всяких условий. Само ее существование работает против нас – мне казалось, Вячеслав Михайлович это понимает, но судя по его пламенной речи на пленуме…
– Замолчите, – вдруг приказал внимательно наблюдавший за ним Павел.
– Что, страшные вещи говорю? – зло усмехнулся Берия.
– Ничего страшного в ваших словах не вижу. Вам надо успокоиться. Я хочу, чтоб вас отсюда вывели, а не вынесли, – он снял трубку и сердито осведомился: – Я, кажется, просил чаю.
Через минуту дверь открылась и вошел охранник, неся стакан с чаем и блюдечко с двумя кусками сахара и ломтиком лимона. Он поставил все это на стол и направился к выходу. Павел внезапно разозлился еще больше. В конце концов, подследственный не приговоренный, он гражданин и уж, в любом случае, человек.
– Могли бы и мне чаю принести, – сердито сказал он.
Охранник повернулся и воззрился на следователя с немым удивлением. Павел махнул рукой.
– Сейчас не надо, а в другой раз имейте в виду! – Он пододвинул стакан на другой конец стола и кивнул: – Пейте.
Когда дверь закрылась, Берия быстро взглянул на Короткова и снова улыбнулся, в глазах мелькнули веселые искорки.
– Вот теперь у вас хорошо получилось, убедительно. А играть вы не умеете, – он подцепил ложечкой лимон, несколько секунд смотрел на него, словно бы размышляя, что с ним сделать, и наконец положил в чай. – Поэтому если вы хотите изобразить какие-то чувства, вам надо сначала их ощутить. Этому нетрудно научиться, попросите у Молотова стенограмму пленума…
– Я там был, – неохотно сказал Павел.
– Тем более, раз вы видели своими глазами, с каким искренним чувством у нас умеют топтать вчерашнего товарища.
– Даже если он стал врагом?
– Да бросьте, – поморщился Берия, – неужели вы думаете, кто-то из них в это верит?
Он пил чай медленно, с явным удовольствием. Выпив половину, заговорил снова, теперь уже спокойнее, время от времени прикладываясь к стакану.
– Атомную бомбу мало иметь – ее надо еще доставить на место. А доставляют бомбы, как вам, наверное, известно, самолетами. Сейчас, когда у нас есть не только атомная, но и водородная бомба, европейцы не начнут войну против СССР. Для них, с их территориями, это было бы самоубийством. Если третья мировая война начнется, то развяжут ее Соединенные Штаты. Но им трудно бомбить Советский Союз – со своей территории они могут дотянуться разве что до нашего Дальнего Востока – вы, надеюсь, понимаете, что бомбить Дальний Восток смысла нет. А вот мы оттуда способны нанести удар по всей их территории. Однако если они смогут заиметь аэродромы в непосредственной близости от наших границ, ситуация изменится.
– В Европе? – уточнил Павел.
– Возможно, в Турции или еще где-нибудь в Азии, но это тоже не так удобно. Идеальными для них были бы аэродромы на европейской территории. В этом случае они нанесут удар с очень небольшого расстояния, так, что мы можем не успеть отреагивать, и даже если успеем, то нам предстоит сбивать самолеты, несущие ядерное оружие, над своей территорией. А наш удар – ответный ли, упреждающий ли, – придется на страну размещения, до судьбы которой, как нетрудно догадаться, Вашингтону дела нет. И первый кандидат на эту роль – Германия. Американцы постоянно шантажируют ее своей денежной помощью, они практически полностью контролируют западногерманского канцлера, но этого мало. Чтобы разместить на германской территории атомное оружие и не вызвать мгновенную смену власти, как только немцы поймут, о чем идет речь, им нужна постоянная угроза на восточной границе ФРГ. И тут ничего не может быть лучше, чем наши немецкие друзья, с их тевтонской прямолинейностью и левацкими загибами. Они покажут такой социализм, что западные немцы сами попросят построить на своей территории американские аэродромы, лишь бы уберечься от "красной угрозы"!
– Вы полностью уверены в своей оценке?
– Зачем вам мое мнение? Передайте это Молотову, и пусть он вам скажет, прав я или нет.
Стакан с чаем и рассказ Берии закончились одновременно. Коротков поднялся, протянул руку к телефону, но задержался.
– Может быть, в следующий раз вам что-нибудь принести? – спросил он.
Берия снова усмехнулся.
– Ну, раз уж у меня такой добрый следователь, то почему бы не воспользоваться? Сейчас еще не сезон, но в Елисеевском всегда есть мандарины. Принесите мне несколько штук, это пойдет на пользу нашим отношениям. Да, и еще, – он быстрым жестом остановил Павла, уже взявшегося за трубку. – Я совсем забыл один вопрос. Передайте Вячеславу, или нет, лучше я ему напишу…
Берия взял лист бумаги, карандаш и склонился над столом. Павел смотрел через его плечо, но никакого шифра не заметил. Текст был предельно простой.
"Вячеслав! Моя позиция неизменна, и после визита в Германию я даже в ней укрепился. Немецкие товарищи совершили слишком много ошибок, и за ними плохо смотрели. Поэтому передай Маленкову: пусть он позаботится, чтобы впредь делами наших братьев, отделенных от нас границами, занимались компетентные люди…"
Глава 8
Смятение души и нетерпение сердца
– Что, опять он тебя прочитал? – засмеялся Хрущев.
– Не то слово! – махнул рукой Павел. – Насквозь видит! Так и сказал: "Это пойдет на пользу нашим отношениям…" Не могу я так, Никита Сергеевич! Вы же сами видите – не справляюсь! Ну какой от меня против такого волка толк!
– Ты прямо стихами заговорил, Павлушка. Волк – толк… Он тебя уже вербовать начал, а ты и не заметил.
– Когда? – ошарашенно вскинул голову Павел.
– А тогда, когда сказанул, мол, никто из нас на пленуме не верил, что он враг. Ты не ответил – и молодец, правильно поступил. Пусть думает, будто бы зацепил он тебя. И ты ему в этом поверь, что он невинно, понимаешь, пострадавший. Он же сам тебе сказал: если хочешь изобразить, понимаешь, чувства, сначала почувствуй. Я вот думаю, зря я тебе тогда про тридцать седьмой год рассказал. Ты это забудь, Павлуша…
– Как такое забудешь? – потемнел лицом Павел.
– А вот так и забудь! Мы тут тоже времени даром не теряли, раскопали некоторые документы того времени. Человек он был подневольный. У него, может, тоже обо всех этих людях душа болела. Но ему приказали – он и выполнил. Он всегда был исполнительный, в этом-то его главная беда, да еще останавливаться не умел. Помнишь, я тебе говорил, приказы надо выполнять с разбором? А он не разбирал. Как хороший пес: хозяин скажет "фас", он и бросается. Да еще и обстановка такая была, никакому Гитлеру не пожелаешь! Все как с ума стронулись, везде врагов ищут… Ух! Как вспомню, так аж страшно. Я ведь тоже тогда много всякого наворотил, думал, раз велено, то и правда…
– Никита Сергеевич… – едва дослушав, спросил Павел. – А кто приказывал? Кто был хозяин?
– А вот этого тебе знать не надо, Павлушка. Это лишнее. Бумажку, которую дал Лаврентий, ты товарищу Молотову отдай. Я ведь знаю, зачем Берия ее написал. Шифра в ней никакого нет, просто он хочет показать, что в бункере на самом деле сидит он, что его не убили где-нибудь в подвале, как он сам в свое время других наших товарищей… вот и нацарапал собственноручно бумажку для экспертизы. Пускай, не жалко… И ко мне после каждого допроса не бегай, не надо, чего ты за меня, как за мамку, держишься? Не мальчик, работать умеешь – вот и работай. Придешь, если что толковое накопаешь.
Прощаясь, Хрущев хлопнул его по плечу.
– Отнесись, Павлушка, к Лаврентию по-человечески. Он ведь тоже несчастное существо. Небось, и не понимает, за что его туда упекли – всю жизнь приказы выполнял, никогда не отказался, не ослушался, а ему устроили, понимаешь, Нюрнберг. Это он снаружи храбрится, а внутри-то ему и страшно, и одиноко… Вот и будь ему огоньком, понимаешь, в ночи…
…"Огонек в ночи" – это хорошо сказано. И даже отчасти сделано. На последнем допросе какая-то ниточка между ними протянулась. Никита Сергеевич тут все точно рассчитал – Берии одному в бункере и страшно, и одиноко, и очень хочется хоть с кем-то перемолвиться словечком по-человечески. Это все вполне понятно. Но вот со всем остальным уже сложнее. Если Берия и Хрущев были лишь исполнителями приказов, то кто их отдавал? Один – нарком, другой – первый секретарь в большой республике. Кто мог приказывать людям такого полета? Кто, кроме Политбюро? Или… товарища Сталина?!
Последняя мысль наполнила его ужасом. Молотов должен все это знать, но как из него эту информацию добыть? Спросить у самого Берии? А что толку, он все равно правды не скажет. С него станется и на Сталина все свалить. Он ведь и ведет себя не как виновный. Каким тоном он сегодня сказанул: выступавшие на пленуме сами не верят, что он враг… А ну-ка, стоп, Пашка! Не это ли тебя целый день смущало? Думай, думай, у тебя за спиной пара сотен допросов наберется, какой-никакой, а опыт есть.
Берия ведет себя не как арестованный преступник – уж на этих-то Павел за свою жизнь насмотрелся. У преступника не может быть столь полного и абсолютного сознания своей правоты, его виновность всегда себя показывает, не в одном, так в другом. Играть так невозможно, это не в человеческих силах. Но и как невинный он себя не ведет. Он не возмущается, ничего не пытается доказать, не пишет жалоб, не требует соблюдения УПК, хотя прекрасно его знает… И все же это поведение было ему невероятно знакомо, по каким-то давним воспоминаниям… Кто же так себя вел?
И тут память наконец подсуетилась, выхватив блиндаж, огонек коптилки и невысокого человека в разорванном комбинезоне. Это был немецкий летчик, полковник, которого подбили в нашем ближнем тылу. Он не дотянул каких-то пятисот метров до линии фронта, приземлился на заснеженном поле, и его тут же схватили разведчики. Пока их не выгнали из штабного блиндажа, Павел успел рассмотреть и запомнить, как держался немецкий ас: спокойно, уверенно и непримиримо. Именно так вел себя и Берия – не как преступник, не как невинная жертва, а как военнопленный, взятый в бою.
И осознав это, Павел впервые подумал, что его втянули в какую-то крапленую игру.
…Нет, на этот раз парень определенно видел Маленкова. Значит, Георгий жив и на свободе. Конечно, настоящей власти у него теперь не будет, ЦК сразу стянет одеяло на себя, но что-то сделать он сможет. Если к власти пришли враги, они сейчас начнут громить оборонную промышленность, однако ее так просто не разгромишь, там тройная защита от любых посягательств, и внешних, и внутренних. На это и будем надеяться – они станут штурмовать эту крепость и свалят на Георгия сельское хозяйство, в котором сейчас основная проблема экономики… Берия махнул рукой и не стал додумывать все эти мысли, что в них толку? Спросят – ответит… Надо же: он и не ожидал, как его обрадует известие, что у Маленкова все в порядке. Горечь и обида ушли, словно рукой сняло. Если своим выступлением на пленуме Георгий покупал жизнь и свободу, то пусть так и будет! Долгой и счастливой тебе жизни, товарищ дорогой!
А вот то, что к делу подключился Молотов, настораживает. В каком качестве он здесь? Контролирует Георгия? Да какое там контролирует – похоже, он сам инструктировал парня, а Маленков просто рядом сидел. Стало быть, никакого нейтралитета здесь нет: Молотов или враг ему, или друг. Если враг, то зачем ему это все? Выяснить, что Берии известно о Германии? А какой смысл – все равно свое знание он унесет с собой в могилу. Или тоже хочет разобраться в происшедшем и не может в этом деле обойтись без "вонючего клопа"? Я все понимаю, Вячеслав Михайлович, вы отстаивали стальное единство советского руководства и были в этом правы – но зачем же так усердствовать-то? Ладно, примем за версию: он хочет разобраться – соответственно и станем действовать. От этого хуже не будет. Хуже вообще уже не будет.
Похоже, Молотов что-то заподозрил, иначе не стал бы вспоминать тот старый телефонный разговор. Вот только обрадовать его нечем. Берия в Германии несколько дней потратил на то, чтобы разобраться с причинами кризиса. Тупое баранье упрямство немцев его просто бесило. Они не только абсолютизировали советский опыт, совершенно не подходящий для Германии, у них "советские друзья" были высшим авторитетом на все случаи жизни. Курировал их Микоян, но это еще ничего не означает: саботаж мог возникнуть на любом промежуточном уровне. Никто – ни из немцев, ни из наших – так и не смог вспомнить, кто конкретно давал какие советы, все они были устными. Причем каждый из них сам по себе достаточно безобиден, но вот сведенные вместе… Да, если это саботаж, его автор понимает в экономике не хуже, чем покойный Вознесенский. Не удалось даже узнать, кто придумал пресловутый "режим экономии", который так дорого обошелся им всем. Он так и уехал, ничего не выяснив.
Поэтому Берия передал Молотову с Маленковым только одно, самое для него важное – свою уверенность, что это не случай, а метод, и надо ждать новых провокаций, а главное – где именно их ждать. В отменно зашифрованном виде передал – будем надеяться, хотя бы один из них догадается. Интересно, долго им дадут общаться?
А вот для этого надо ответить на другой вопрос – зачем все это вообще понадобилось? Само собой, парня прислали не об экономике беседовать, экономика – только предлог. Судя по тому, как он себя сегодня вел, велено войти в доверие. Для чего? Ну, это яснее ясного: парня подставили, чтобы Лаврентий через него попытался установить связь с Георгием и таким образом… Что таким образом? А ничего: Маленков наверняка надежно блокирован, бессилен и ничем ему не поможет.
А если все проще? Руденко проговорился: им нужны его архивы и его люди. А значит, парня подставили, чтобы Берия его завербовал и через него попытался установить связь с теми, кто остался на свободе. А для таких дел используют людей не просто надежных – сверхнадежных. Да, скорее всего так и есть.
Занятный парнишка, откуда только взяли такого? Умен, не без опыта допросов, держаться умеет, а вот играть – совсем нет, все, что думает и чувствует, написано на лице, как на листе бумаги. Интересно, кто его прислал? Никита? Если так, то он крупно ошибся! Для такого задания майор слишком честен. Или на это и был расчет – на его чистосердечие, против которого так трудно устоять? Ну, раз Никита этого ждет, можно и вербануть парня, – но не так, как он думает. Здесь слабое место только одно – уверенность майора, что он стоит на стороне правого дела. В таком случае, пожалуй, с самого начала выбран правильный тон.
Знает майор, что допросная прослушивается, или ему не сказали? Не прослушиваться она не может, иначе этой игры и вовсе бы не было. Берия усмехнулся: вот идиоты, думают, микрофон ему помешает. Ладно, товарищ майор… раз уж вы так хотите войти – приоткроем-ка вам дверь…
– Как просто… – потерянно проговорил Молотов.
Он, конечно, слышал про водородную бомбу, но не думал, что с ее появлением так изменится мир. Что концепция наземной войны в Европе станет не просто устаревшей, она станет бессмысленной. Что Германия опасна только одним – американскими аэродромами на ее территории. Знать бы раньше! Ну почему Лаврентию вечно было недосуг, почему он не мог выкроить несколько минут, чтобы все объяснить?
– Наверное, ему просто не приходило в голову, что кто-то может этого не понимать, – предположил Маленков.
Молотов повернулся к нему:
– Почему ты соглашался с его предложениями? Ты все это знал?!
– Нет, – ответил тот. – Я просто доверял Лаврентию. У него в голове мысли выстроены совсем иначе. Оттого он и злится – не понимает, как его можно не понять…
…Если дела обстоят так, то есть основания думать, что провокацией было все. Примем это за версию: не только сами германские события, но и предшествующая им политика, и его назначение, и все ошибки Ульбрихта были заранее запланированы. А ведь обязан он был заподозрить нечто подобное, но обида на Сталина, исключившего его из ближнего круга, застила глаза.
Его назначение на пост министра продавил Президиум ЦК – Молотов не знал, когда и как именно это произошло, ему потом сказал Никита: "Мы тебя отстояли, потому что ты настоящий большевик, а не соглашатель, как Вышинский. А Вышинский пусть едет в Нью-Йорк, там ему самое место".
Неприятно это признавать, но Вышинский бы забил тревогу гораздо раньше. Собственно, некоторые германские инициативы смущали его еще год назад, однако Ульбрихт тогда так уверенно обещал, что все будет в порядке, что германские рабочие настроены выполнить пятилетку, что улучшение снабжения в середине года не обернется товарным кризисом к концу. Обещал, еще бы… знал, советские друзья не выдадут, от себя оторвут, но помогут. У них, понимаешь, мяса и масла не хватает… Нам бы свой народ хлебом и картошкой накормить, а мы должны еще немцам помогать!
Впрочем, с германскими трудностями все равно справились бы, если б не смерть Сталина, которая заслонила все. Какое-то время было не до немцев, а потом сразу кризис, и тут же эта провокация… Быстро реагируют, ничего не скажешь. Слишком быстро и слишком изощренно для американцев. Больше похоже на друзей с туманного Альбиона. Кстати, и Вышинского они ненавидят куда больше, чем янки: понимают, какого масштаба этот человек.
Насчет Вышинского Молотов понял намек правильно и отправил Андрея Януарьевича постоянным представителем СССР при ООН. Теперь-то ясно, зачем это понадобилось – убрать его из Москвы, разорвать связь Берии с его главным советчиком по международным делам. Лаврентий и сам оказался неплох в этой области – куда лучше, чем думали, – но вот предвидеть ситуацию заранее он не смог: для этого мало хорошей головы, нужен еще и опыт.
Вышинский прилетал на пленум на два дня. В первый день он с Молотовым даже не поздоровался, посмотрел сквозь него прозрачным взглядом, словно того и не было. Лишь на второй день к вечеру соизволил молвить пару слов. Они встретились в коридоре, и Вышинский, глядя в сторону, сказал: "Вы недоработали. Если бы убрали еще и Маленкова, в США день 26 июня стал бы национальным праздником".