Не имея достаточной поддержки внутри страны, заговорщики искали ее за границей, расплачиваясь разведданными. Все эти люди работали на кого угодно, от масонов до "Интеллидженс сервис", а чаще на весь список тайных и явных организаций. Оппозиция рвалась к власти, и ради этого готова была на любых союзников и любые жертвы. Откровения, прозвучавшие на втором "московском" процессе, в январе 1937 года, вызвали шок даже в привычном ко многому советском обществе.
Молотов взял стенограмму, нашел нужное место. Показания Пятакова:
"Примерно к концу 1935 года Радек получил обстоятельное письмо-инструкцию от Троцкого. Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант – это возможность прихода до войны, и второй вариант – во время войны. Первый вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара. Он имел в виду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и Советского государства и, конечно, в первую очередь против Сталина и ближайших его помощников".
Это был неудобный вариант: им пришлось бы перестрелять две трети Политбюро во главе со Сталиным. Сейчас-то мирный способ предпочтительнее: достаточно убрать Лаврентия, и разворачивай страну по любому курсу. А тогда скрыть переворот не удалось бы, и не было никакой гарантии, что дело не кончится новой гражданской войной. Впрочем, Троцкого это бы не смутило, с него станется перестрелять половину страны, чтобы заставить вторую половину себе аплодировать. Хорошо медведя из окна дразнить – устраивать перевороты, сидя за границей. Его соратники в СССР были менее резвыми и о варианте переворота в мирное время заговорили, лишь когда стало пятки припекать. Молотов хмыкнул и принялся читать дальше.
"Второй вариант, который был с точки зрения Троцкого более вероятным, – это военное поражение. Так как война, по его словам, неизбежна, и притом в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а возможно, и с Японией, следовательно, речь идет о том, чтобы путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а значит, рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку, чтобы удержаться у власти…"
В том, чтобы организовать поражение, и был смысл альянса политиков с военными. Правда, потом им предстояло что-то делать с Тухачевским: амбициозный маршал едва ли собирался после победы уступить кому бы то ни было трон диктатора. Интересно, скоро ли Хрущев и Жуков передерутся из-за власти?
Пятакова тогда расстреляли. А вот Радек сдал все, что знал, и всех, кого знал, и остался в живых. Его предельные, сенсационные откровения на процессе произвели во всем мире эффект разорвавшейся бомбы – до такой степени, что за границей многие им просто не поверили. Газеты гадали, какими таинственными способами НКВД заставил всех этих людей признать такие невероятные обвинения. Молотов, как старый член партии, ни в чем не сомневался – он помнил ленинский тезис о поражении в войне как способе победы революции и был свидетелем того, на какие уступки шли большевики ради того, чтобы купить мир.
"Вышинский: Подсудимый Радек, были ли получены вами в 1935 году, или несколько раньше, от Троцкого два письма или больше?
Радек: Одно письмо – в апреле 1934 года, второе – в декабре 1935 года… В первом письме по существу речь шла об ускорении войны как желательном условии прихода к власти троцкистов. Второе же письмо разрабатывало эти, так называемые, два варианта – прихода к власти во время мира и прихода к власти в случае войны. Во втором письме речь шла о той социально-экономической политике, которую Троцкий считал необходимой составной частью такой сделки по приходе к власти троцкистов.
Вышинский: В чем это заключалось?
Радек: Первый вариант усиливал капиталистические элементы, речь шла о передаче в форме концессий значительных экономических объектов и немцам и японцам, об обязательствах поставки Германии сырья, продовольствия, жиров по ценам ниже мировых. Внутренние последствия этого были ясны. Вокруг немецко-японских концессионеров сосредоточиваются интересы частного капитала в России. Кроме того, вся эта политика была связана с программой восстановления индивидуального сектора, если не во всем сельском хозяйстве, то в значительной его части. Но если в первом варианте дело шло о значительном восстановлении капиталистических элементов, то во втором – контрибуции и их последствия, передача немцам в случае их требований тех заводов, которые будут специально ценны для их хозяйства. Так как он в том же самом письме отдавал себе уже полностью отчет, что это есть возрождение частной торговли в больших размерах, то количественное соотношение этих факторов давало уже картину возвращения к капитализму, при котором оставались остатки социалистического хозяйства, которые бы тогда стали просто государственно-капиталистическими элементами…
Вышинский: В этом втором письме, которое было названо развернутой программой пораженчества, было ли что-нибудь об условиях, которым должна удовлетворить пришедшая к власти группа параллельного центра в пользу иностранных государств?
Радек: Вся программа была направлена на это.
Вышинский: Самих условий Троцкий не излагал?
Радек: Излагал.
Вышинский: Конкретно говорил о территориальных уступках?
Радек: Было сказано, что, вероятно, это будет необходимо…"
Вот так оно обычно и бывает. Сначала оппозиция, потом заговор, потом переворот и правительство, которое неизбежно становится марионеткой в чужих руках. Цена власти. Цена власти Сталина, его победы в тридцать седьмом году оказалась чудовищной – сотни тысяч жизней, и это не давало Иосифу покоя до самого конца. Но цену их поражения даже представить было невозможно.
"Радек: Если до этого времени Троцкий там, а мы здесь, в Москве, говорили об экономическом отступлении на базе советского государства, то в этом письме намечался коренной поворот. Ибо, во-первых, Троцкий считал, что результатом поражения явится неизбежность территориальных уступок, и называл определенно Украину. Во-вторых, дело шло о разделе СССР. В-третьих, с точки зрения экономической, он предвидел следующие последствия поражения: отдача не только в концессию важных для экономических государств объектов промышленности, но и передача, продажа в частную собственность капиталистическим элементам важных экономических объектов, которые они наметят. Троцкий предвидел облигационные займы, то есть допущение иностранного капитала к эксплуатации тех заводов, которые формально останутся в руках Советского государства.
В области аграрной политики он совершенно ясно ставил вопрос о том, что колхозы надо будет распустить, и выдвигал мысль о предоставлении тракторов и других сложных с.-х. машин единоличникам для возрождения нового кулацкого строя. Наконец, совершенно открыто ставился вопрос о возрождении частного капитала в городе…
В области политической в этом письме была постановка вопроса о власти. В письме Троцкий сказал: ни о какой демократии речи быть не может. Рабочий класс прожил 18 лет революции, и у него аппетит громадный, а этого рабочего надо будет вернуть частью на частные фабрики, частью на государственные фабрики, которые будут находиться в состоянии тяжелейшей конкуренции с иностранным капиталом. Значит – будет крутое ухудшение положения рабочего класса. В деревне возобновится борьба бедноты и середняка против кулачества. И тогда, чтобы удержаться, нужна крепкая власть, независимо от того, какими формами это будет прикрыто…
Было еще одно очень важное в этой директиве, а именно – формулировка, что неизбежно выравнивание социального строя СССР с фашистскими странами-победительницами, если мы вообще хотим удержаться…
Вышинский: Значит, если коротко суммировать содержание этого письма, то к чему сводятся основные пункты?
Радек: Мы оставались на позиции 1934 года, что поражение неизбежно.
Вышинский: И какой отсюда вывод?
Радек: Вывод из этого неизбежного поражения тот, что теперь открыто был поставлен перед нами вопрос о реставрации капитализма…
Вышинский: Дальше?
Радек: Третье условие было самым новым для нас – поставить на место советской власти то, что он называл бонапартистской властью. А для нас было ясно, что это есть фашизм без собственного финансового капитала, служащий чужому финансовому капиталу.
Вышинский: Четвертое условие?
Радек: Четвертое – раздел страны. Германии намечено отдать Украину; Приморье и Приамурье – Японии.
Вышинский: Насчет каких-нибудь других экономических уступок говорилось тогда?
Радек: Да, были углублены те решения, о которых я уже говорил. Уплата контрибуции в виде растянутых на долгие годы поставок продовольствия, сырья и жиров. Затем – сначала он сказал это без цифр, а после более определенно – известный процент обеспечения победившим странам их участия в советском импорте. Все это в совокупности означало полное закабаление страны.
Вышинский: Вывод какой?
Радек: Поэтому вывод: реставрация капитализма в обстановке 1935 года. Просто – "за здорово живешь", для прекрасных глаз Троцкого – страна должна возвращаться к капитализму. Когда я это читал, я ощущал это как дом сумасшедших. И наконец, немаловажный факт: раньше стоял вопрос так, что мы деремся за власть потому, что мы убеждены, что сможем что-то обеспечить стране. Теперь мы должны драться за то, чтобы здесь господствовал иностранный капитал, который нас приберет к рукам раньше, чем даст нам власть. Что означала директива о согласовании вредительства с иностранными кругами? Эта директива означала для меня совершенно простую вещь, понятную для меня, как для политического организатора, что в нашу организацию вклинивается резидентура иностранных держав, организация становится прямой экспозитурой иностранных разведок. Мы перестали быть в малейшей мере хозяевами своих шагов…"
Именно тогда у Сталина окончательно окрепла уверенность: если всерьез готовиться к войне, Троцкого нельзя оставлять в живых, чтобы даже тень этих договоренностей не маячила в умах германских правителей. Живой Троцкий означал "параллельное" правительство с тысячами сторонников в СССР. По этому вопросу Политбюро было на редкость единодушно: судить заочно, приговорить к смерти и привести приговор в исполнение. Это и было сделано, но идеи "демона революции" не умерли. А цена – осталась ли она прежней? Какова сегодня цена власти? Впрочем, скоро узнаем – что-что, а это от нас никуда не уйдет.
Итак, как у нас нынче распределились роли? На месте прежней оппозиции теперь стоит партийная верхушка, не желающая терять власть. Ею руководят те самые "они", о которых говорил этот странный майор-чекист. Ха, как будто Молотов не знает всего этого и без майора! Действуют они в контакте с военными, как и тогда. Тут другой вопрос: это новые заговорщики или же недобитые в тридцать седьмом, уцелевшие и размножившиеся? В ЦК родом из тех времен, пожалуй, один Никита, остальные выдвинуты на высокие посты уже после чисток. Но Никита – он оттуда, и методы его – методы тех времен. Решительно и беспощадно, не смущаясь ничем, в том числе и судьбой страны.
А ведь тогда самые тщательные проверки ничего не дали. Неужели осталась какая-то группа, которую они не нашли? После войны были "ленинградцы", но Хрущев и по их показаниям даже не проходил. И тем не менее оказался во главе переворота. Так кто же он – случайная фигура, которой воспользовались заговорщики, или же новый Троцкий, научившийся на ошибках прежнего и закопавшийся так глубоко, что пока сам себя не проявил, никто о нем и не подозревал?
А военные? После дела Тухачевского немцы смеялись, говоря, что в Красной армии у них осталось почти столько же друзей, сколько и раньше. Не зря в сорок шестом Иосиф поставил на МГБ Абакумова и принялся выяснять военные дела. А сам Абакумов? Кто он? Тогда его обвиняли в "смазывании" политических дел, а сейчас, наоборот, в их фальсификации. Кто он – новый Ягода, выгораживавший друзей-заговорщиков, или новый Ежов, уничтожавший невинных? Или же Абакумов работал честно, а "они" хитроумно подставили опасного для них министра? Лаврентий, придя в НКВД, наверняка занимался абакумовским делом, и его можно об этом спросить, надо только поумнее зашифровать вопрос.
Следующий пункт – с кем заговорщики в контакте, что они получают из-за границы и чем собираются расплачиваться? Хотя за устранение Берии американцы должны Никиту до гробовой доски водкой поить – но не стоит думать, что наши западные друзья не постараются выставить себя благодетелями и потребовать признательности. Нет, на сей раз о территориях едва ли пойдет речь. Хотя, конечно, иметь четырнадцать окраин, которые в любой момент могут отделиться… Сколько раз Иосиф поминал черным словом проклятое конфедеративное устройство Советского Союза, и если…
Молотов вскочил, нашел на столе и расправил внезапно задрожавшими руками лист бумаги – записку Лаврентия. Раз, другой, третий прочел неровные, загибающиеся вниз строчки.
"Вячеслав! Моя позиция неизменна, и после визита в Германию я даже в ней укрепился. Немецкие товарищи совершили слишком много ошибок, и за ними плохо смотрели. Поэтому передай Маленкову: пусть он позаботится, чтобы впредь делами наших братьев, отделенных от нас границами, занимались компетентные люди…"
"Передай Маленкову…" Его еще удивило, почему он просит передать этот наказ Маленкову, ведь министр иностранных дел – он, Молотов. Так вот что Лаврентий имел в виду! "Братья, отделенные границами" – это не страны народной демократии, это братская семья народов Советского Союза! Да, если он это раскопал – за такое и вправду могли убить. В первую очередь потому, что сам Лаврентий за такое… не расстрелял бы, нет, публично повесил на Красной площади! Как бы узнать… Думай, Вячеслав! Ты – старый конспиратор, он – старый чекист, неужели же вы не поймете друг друга?..
Если хочешь спрятать что-либо, положи это у всех на виду. Помня это правило, Кудрявцев с Ренатом не шептались по углам, они, когда случалось совершенно одуреть от службы, откровенно сидели иной раз вечером в кафе неподалеку от Лубянской площади, за графином водки или коньяка. Ренат, этот татарин-полукровка, в том, что касается выпить, был более русским, чем сами русские: мог пить водку чуть ли не литрами и не пьянел. Не пьянел – но делал вид. Иногда это бывало полезно.
После первых двух стопок Кудрявцев незаметно обвел глазами зал, убедился, что никто на них не смотрит и, не меняя лениво расслабленного выражения лица, спросил:
– Узнал что-нибудь?
Ренату следить за выражением лица не было необходимости, в любой ситуации он оставался невозмутимым, как китайский болванчик.
– Узнал, – ответил он. – Ничего хорошего.
– Где они все – в Лефортово?
– Там, – Ренат закурил, выпустил колечко дыма и, созерцая его, поднял голову. – Кроме Лаврентия, само собой. Их всех собрали в отдельном коридоре. Охрана там не наша. Но, что интересно, это и не военные. Ходят в советской форме, знаки различия общевойсковые, но какая-то она им… неродная, что ли. Держатся они в ней не так. Между собой говорят по-украински, с нашими не разговаривают вообще, и неясно, почему – может быть, не велено им, а может, и потому, что язык плохо знают…
– Западные украинцы? – предположил Кудрявцев.
– Может, и так. А может, и западные, и украинцы, но другого рода…
– И что значит твой ребус?
– В Западной Европе полно украинских эмигрантов, еще с довоенных времен. Да и у Гитлера были целые украинские воинские части. Ты полагаешь, союзники нам их всех выдали?
– Я и без тебя знаю, нам отдали только тех, которые самим не нужны. Равно как и то, что к этому делу могли привлечь бандеровцев – каналы есть. Ну, если это так – бедные ребята, страшно подумать, как им достается… Но на допросы-то их водят? Как они выглядят, как держатся?
– Допрашивают в том же коридоре. Как выглядят? А как они могут выглядеть, когда допросы такие, что на весь этаж слышно? Наш человек видел краем глаза, как кого-то после допроса волоком тащили по коридору. И ты думаешь, из них такими методами выбивают компромат на Лаврентия?
– Я ничего не думаю, – генерал быстро и зло погасил папиросу. – Вытащить их оттуда возможно?
– Нет.
– Передать яд?
– Нет.
– Пищу отравить при раздаче?
– Нет. Разве что со всей тюрьмой.
Генерал молчал. Еще выпил, не наливая собеседнику и не чокаясь, взял папиросу, неумело затянулся, закашлялся.
– Не мучай себя, – сказал Ренат. – Мы делаем все, что можем. Это не только твои товарищи, но и наши.
– По крайней мере, одно мы установили, – медленно проговорил Кудрявцев. – Если их так содержат, то спрашивают явно не о Лаврентии…
Павлу стало доставлять определенное удовольствие наблюдать за своим подследственным. Немного его изучив, он уже улавливал не только те мгновенные перемены настроения, которые отражались на лице, но и тщательно запрятанные под обычно равнодушной… нет, сегодня пожалуй, под самоуглубленной маской.
– …Товарищ Молотов снова задал вопрос по Германии. И вопрос довольно странный. Не показалось ли вам, что контрреволюционные силы в ГДР пытаются осторожно разделить экономику шести восточногерманских земель?
– Как вы сказали? – Берия, чуть вздрогнув, вскинул голову. – Простите, задумался…
– Вячеслав Михайлович допускает, что некие силы могут попытаться разделить Восточную Германию на несколько отдельных государств. Лично мне странно это слышать, но товарищ Молотов интересуется, не показалось ли вам нечто подобное?
– Что же тут странного? В свое время на территории Германии было несколько десятков самостоятельных государств. А раз есть прецедент, то всегда возможно и его повторение. Для наших бывших союзников это было бы идеальным решением германской проблемы. Страна вроде бы есть, и страны нет. Мы тратим множество сил на контроль всех этих карликов, при практически нулевой отдаче, а американцы преспокойно обделывают свои дела. Отвечаю: нет, ничего подобного я не заметил, хотя и ничего нереального здесь тоже не вижу. Дело ведь не в экономическом разделении, а в политическом, которое удобно произвести на волне хозяйственного кризиса. Экономически они могут на первых порах действовать как единый организм и разделиться уже потом… при помощи Запада, разумеется. А помощь Запада, я уверен, в этом случае будет. Поэтому надо присматривать, и получше.
Берия внутренне улыбнулся. Наконец-то Молотов его понял. А Никита – поймет ли он? Проклятое устройство Союза! Самоопределение вплоть до отделения – священный ленинский принцип. Интересно, долго ли проживет тот, кто попытается его уничтожить?