Лжедмитрий нередко нарушал обычаи и ритуалы. В думе двадцатичетырехлетний царь не прочь был высмеять своих сенаторов, которые годились ему в отцы, а то и в деды. Он укорял бояр как людей несведущих и необразованных, предлагал им ехать в чужие земли, чтобы хоть чему–то научиться. Но сколько бы ни поучал самозванец своих бояр, какие бы вольности ни позволял в обращении с ними, он вынужден был подчиняться древним традициям и считаться с авторитетом Боярской думы.
Поначалу бояре не смели открыто перечить царю. Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать на каждом шагу, эта привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на поверхность, и это приводило к неприятным эксцессам. Красочное описание их можно найти в дневнике поляка С. Немоевского, свидетельства которого отличаются достоверностью. Бояре не раз обличали "Дмитрия" в мелкой лжи, говоря ему: "Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал". Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишеков, царь ("стыдясь наших", прибавляет от себя автор дневника) воспретил боярам такое бесцеремонное обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: "Ну как же говорить к тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?" Поставленный в тупик, самозванец обещал, что больше "лгать не будет". "Но мне кажется, - завершает свой отчет Немоевский, - что слова своего перед ними не додержал…"
Пышный придворный ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества русского царя. Сама доктрина самодержавия, казалось бы, исключала возможность открытой оппозиции государю. На самом деле Боярская дума прочно удерживала в своих руках нити управления государством, неизменно навязывая самозванцу свою волю.
В апреле 1606 г. на званом пиру во дворце Отрепьев потчевал бояр изысканными блюдами. Среди других яств на стол подали жареную телятину. Василий Шуйский стал потихоньку пенять царю за нарушение церковного поста. Самозванец оборвал его. Но тут в спор вмешался Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. (Отец Татищева оказал большие услуги Грозному, за что получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил Татищев служил ясельничим при царе Борисе. В 1604 г. он ездил в Грузию и не участвовал в войне с Лжедмитрием. По возвращении в Москву он был обласкан самозванцем и получил чин окольничего.) На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме публично выбранил царя за приверженность к "нечистой" пище. В наказание за дерзость Отрепьев велел сослать Татищева в Вятку и содержать в тюрьме в колодках, "потаив имя его". При Грозном окольничий лишился бы головы. При Лжедмитрии в дело вмешались бояре, за ревнителя благочестия вступилась вся дума. Царю пришлось отменить приговор и без промедления вернуть опального в Москву. Инцидент с Татищевым обнаружил полную зависимость самозванца от бояр.
Отрепьев шел к власти напролом, не останавливаясь перед убийствами и казнями. Если в Москве Лжедмитрий надел маску милостивого монарха, решительно чуждавшегося кровопролития, то причина была одна: он не имел сил и средств для сокрушения своевольного боярства.
В свое время Иван Грозный в страхе перед боярской крамолой приказал перевезти сокровищницу в Вологду и вступил в переговоры с Лондоном о предоставлении ему и его семье убежища в Англии. О том же помышлял Борис Годунов в дни раздора с Шуйскими и прочей знатью. Отрепьев шел по их стопам. Начальник личной стражи царя Яков Маржарет, посвященный в его тайные планы, писал с полной определенностью: "Он решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего 1606 г. отплыть с английскими кораблями" из России. Самозванец утверждал, что хочет посмотреть заморские страны. В действительности же ему приходилось думать о спасении собственной жизни.
Лжедмитрий тщетно пытался порвать нити, связывавшие его с прошлым. Слишком многие в столице знали Отрепьева в лицо, слишком могущественные силы были заинтересованы в его разоблачении. Самозванцу приходилось придумывать всевозможные уловки, чтобы вновь и вновь доказывать свое "истинно царское" происхождение. Одна из таких уловок и ускорила его гибель.
Благословение мнимой матери - царицы Марфы помогло Лжедмитрию утвердиться на троне. Но "семейное согласие" оказалось не слишком длительным. Когда толки о самозванстве возобновились, царь задумал устроить новую инсценировку, чтобы воочию доказать народу, будто в Угличе погиб некий поповский сын, а вовсе не царевич. Отрепьев распорядился разорить могилу Дмитрия в Угличе, а труп ребенка убрать из церкви прочь. Расстрига оказался плохим психологом. Его намерения оскорбили Марфу Нагую до глубины души. Она не захотела допустить надругательства над прахом единственного сына. Отрепьев стоял на своем. Тогда Марфа обратилась за помощью к боярам. Те поспешили отговорить Лжедмитрия от задуманного, но оказали эту услугу Марфе отнюдь не бескорыстно, сделав ее орудием своих интриг. Вдова Грозного помогла заговорщикам установить контакт с польским двором.
Польский гетман Жолкевский сообщил в своих записках, что Марфа Нагая через некоего шведа подала королю весть о самозванстве русского царя. Имя шведа, исполнившего поручение Марфы, известно. Это был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. При свидании с королем Петрей заявил, что Лжедмитрий "не тот, за кого себя выдает", и привел факты, доказывавшие его самозванство. Швед рассказал о признании царицы Марфы, а также сослался на мнение посла Гонсевского, только что вернувшегося из Москвы и "имевшего такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке, как и сам Петрей".
Петрей имел свидание с Сигизмундом в первых числах декабря 1605 г., когда король праздновал собственную свадьбу. Сам Сигизмунд подтвердил позже, что именно в дни свадьбы московские бояре вступили с ним в переговоры насчет свержения Отрепьева.
Вскоре после Петрея в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был вручить Сигизмунду III грамоты московского царя. Кроме официального поручения, ему предстояло выполнить секретное задание, которое он получил от бояр, тайных врагов Лжедмитрия. Любая огласка могла привести на эшафот и гонца, и его покровителей.
Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда "опасную" грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался ее принять из–за того, что в ней был пропущен императорский титул "Дмитрия". Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет особое поручение к нему от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Станислав Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Устами Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Он укорял короля в том, что тот дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловался на жестокость Лжедмитрия, его распутство, пристрастие к роскоши и под конец заключил, что обманщик не достоин Московского царства. Иван Безобразов не имел нужды прибегать к околичностям и дипломатии, так как бояре–заговорщики еще раньше установили прямой контакт с королем.
В 1606 г. недовольные магнаты и шляхта замыслили свергнуть Сигизмунда III. В Польше тотчас распространился слух о том, что "Дмитрий" готов поддержать польскую оппозицию, выделив крупные суммы денег либо послав в Польшу войско во главе с одним из князей Шуйских.
Польские мятежники рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III, а московские бояре–заговорщики искали соглашения с королем, чтобы свергнуть самозванца.
Душою московского заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, Михаил Скопин и Борис Татев, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк- Колычев, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы и другие лица.
Множившиеся слухи о боярском заговоре побудили самозванца усилить меры безопасности. По традиции внутренние покои дворца охраняли "жильцы" - дети боярские. Самозванец заменил их иноземной наемной стражей.
Отрепьев не имел возможности навербовать в Москве сколько–нибудь значительное число иностранных наемников. Когда события приняли опасный оборот, он вспомнил о нареченной невесте Марине Мнишек и ее отце - Юрии Мнишеке. Отправленный в Самбор Ян Бучинский передал Мнишеку царский приказ навербовать и привести в Москву наемное войско, без которого царю трудно было усидеть на троне.
2 мая 1606 г. царская невеста со свитой прибыла в Москву. Жители не могли отделаться от впечатления, что в их город вступила чужеземная армия, а не свадебная процессия. Впереди следовала пехота с ружьями. За ней ехали всадники, с ног до головы закованные в железные панцири, с копьями и мечами. По улицам Москвы горделиво гарцевали те самые гусары, которые сопровождали самозванца в самом начале его московского похода. За каретой Марины ехали шляхтичи в нарядных платьях. Их сопровождали толпы вооруженных слуг. За войском следовал обоз. Гостям услужливо показали дворы, где им предстояло остановиться. Обозные повозки одна за другой исчезали в боковых переулках и за воротами дворов. Москвичи были окончательно озадачены, когда прислуга принялась разгружать скарб: вместе с сундуками и узлами гайдуки выгружали из фур ружья и охапками вносили их наверх.
Лжедмитрий знал, что трон его шаток, и инстинктивно ждал спасения от тех, кто некогда помог ему расправить крылья и взлететь. Доносы о заговоре поступали со всех сторон, и Отрепьеву не приходилось выбирать. Он попытался начать с самого начала ту рискованную игру, в которой ставкой была не только его власть, но и голова.
Прибытие Мнишека с воинством в Москву ободрило Лжедмитрия. Но успех был связан с такими политическими издержками, которые далеко перекрыли все ожидавшиеся выгоды. Брак Отрепьева с Мариной, заключенный вопреки воле Боярской думы и духовенства, окончательно осложнил ситуацию.
После 12 мая 1606 г. положение в столице стало критическим. По словам К. Буссова, с этого дня в народе открыто стали говорить, что царь поганый, что он некрещеный иноземец, не праздновал святого Николая, не усерден в посещении церкви, ест нечистую пищу, оскверняет московские святыни.
В сочинениях современников можно прочесть, что Лжедмитрий проявил беспечность и легкомыслие, запретив принимать от народа доносы и пригрозив доносчикам наказанием. В действительности все обстояло иначе. Бесчинства шляхты привели к тому, что царская канцелярия оказалась завалена жалобами москвичей на "рыцарство" и встречными жалобами солдат. Запрет принимать челобитные имел в виду прежде всего эти взаимные жалобы. Что касается дел об оскорблении царя, их разбирали без всякого промедления.
Лжедмитрий получил власть из рук взбунтовавшихся москвичей менее чем за год до описываемых событий, а потому не допускал мысли о выступлении столичного населения против него самого. Все внимание самозванца сосредоточилось на том, чтобы удержать народ от выступления против наемного войска.
Опасаясь выдать себя неосторожными действиями, заговорщики не решались развернуть в народе открытую агитацию против Лжедмитрия. Они несколько раз откладывали сроки переворота, поскольку не были уверены в том, как поведет себя население. В конце концов они решили выступить под маской сторонников царя, чтобы подтолкнуть народ к восстанию против иноземного наемного войска. Планы Шуйских отличались вероломством. Бросив в толпу клич: "Поляки бьют государя!", заговорщики намеревались спровоцировать уличные беспорядки, парализовать силы, поддерживавшие Лжедмитрия, а тем временем проникнуть во дворец и убить самозванца.
На рассвете 17 мая 1606 г. Шуйские, собрав у себя на подворье участников заговора, двинулись через Красную площадь к Кремлю. Стрелецкие караулы, несшие стражу по всему Кремлю, не выказали никакой тревоги, когда во Фроловских воротах появились бояре - братья Шуйские и Голицыны, хорошо известные им в лицо. За боярами в ворота ворвались вооруженные заговорщики. Их нападение застало стрельцов врасплох - стража бежала, не оказав сопротивления. Завладев воротами, бояре–заговорщики велели бить в колокола, чтобы поднять на ноги народ. Звон колоколов поднял на ноги не одних только противников самозванца. Схватив оружие, ко двору бросилась "литва". Роты, стоявшие поблизости от Кремля, выступили в боевом порядке с развернутыми знаменами. Лихая атака еще могла выручить самозванца из беды. Но бояре успели упредить грозящую им опасность. Они обратились к народу, призывая его побивать поганых "латынян" и постоять за православную веру. С площади во все стороны поскакали глашатаи, кричавшие: "Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!" Толпа бросилась на шляхтичей и их челядь. Улицы, ведущие к Кремлю, были завалены бревнами и рогатками. Разбушевавшаяся стихия парализовала попытки "литвы" оказать помощь гибнущему Лжедмитрию. Наемные роты свернули знамена и отступили в свои казармы. Тем временем толпа ворвалась в сени дворца и обезоружила копейщиков. Отрепьев пытался бежать, но был захвачен заговорщиками и убит. На трон взошел боярин Василий Шуйский. Тотчас но всей стране распространилась весть о том, что лихие бояре пытались убить "доброго государя", но тот вторично спасся и ждет помощи от своего народа. Массовые восстания на южной окраине государства положили начало второму этапу гражданской войны.
Получив трон, Отрепьев распустил по домам отряды восставших, которые были приведены им в Москву из Путивля. После переворота Путивль стал центром нового восстания. Зачинщиками мятежа были воевода князь Г. Шаховской и М. Молчанов. Фаворит Лжедмитрия I М. Молчанов бежал из Москвы из–под стражи, укрылся во владениях Мнишеков в Самборе. Воспользовавшись поддержкой владелицы Самбора, авантюрист приступил к сбору войск на Украине. Одновременно он стал от имени Дмитрия рассылать грамоты по всей России с призывом выступить на борьбу с Шуйским. Успеху затеянной мистификации способствовало то, что Молчанов украл из кремлевского дворца государственную печать, которой и скреплял подложные грамоты.
Вождем мятежа в России стал казачий атаман Иван Болотников. Он побывал в турецком плену, был освобожден итальянцами и по пути из Италии на родину побывал в Самборе, где удостоился аудиенции у "Дмитрия". (Скорее всего, роль царя сыграл Молчанов.) В Самборе Болотников получил царскую грамоту о назначении главным воеводой в путивльском войске.
Мятежники двинулись на Москву, казня по пути сторонников Василия Шуйского. Они разгромили правительственную армию и пять недель осаждали столицу, после чего ушли в Калугу. Согласно концепции, утвердившейся в советской историографии, первая Крестьянская война достигла апогея в дни восстания Болотникова. Вождь восстания не только привел под Москву "сермяжную" (крестьянскую) рать, но и выдвинул антикрепостническую, антифеодальную программу (В. И. Корецкий). Указанная схема относится к области историографических мифов. "Классовая" схема не выдерживает столкновения с фактами. Разгромив Болотникова под Москвой, царь Василий в обращении к городам признал, что в мятеже участвовали дворяне из Рязани, Тулы и 11 других южных городов. Девять из мятежных городов находились в полосе наступления Болотникова. Дворяне из этих городов составили боевое ядро мятежного войска. Воевода "доброго" царя Дмитрия Болотников убивал приверженцев царя–узурпатора Василия Шуйского. Такого рода казни не были показателем того, что у мятежников была "антикрепостническая программа". Болотников тщетно посылал грамоты в Самбор с призывом к "Дмитрию" немедленно ехать в Россию. Воевода и жители Путивля, не дождавшись "царя" из Польши, призвали на помощь самозванца с Дона, принявшего имя "царевича Петра", мнимого сына царя Федора Ивановича. "Царевич" потребовал присяги от дворян, находившихся в путивльских тюрьмах. Но большинство пленников отказались признать "обманщика". Тогда казаки учинили кровавую расправу над дворянами. Наспех собрав войска, Петр выступил в Тулу, где к нему присоединился Болотников.
Между тем самозванческая интрига получила дальнейшее развитие: в Литве появился Лжедмитрий II. Ходило множество слухов о его происхождении. Но наиболее достоверные сведения о нем сообщают иностранцы, наблюдавшие в Литве за первыми шагами претендента или же расследовавшие дело по свежим следам. Польские иезуиты дознались, что под маской Лжедмитрия II скрывался некий Богданко, крещеный еврей. Романовы хорошо знали "вора", так как Филарет Романов служил при дворе самозванца патриархом. После избрания на трон Романовы подтвердили версию иезуитов.
Лжедмитрия II считают ставленником польских магнатов. Но это неверно. Инициаторами новой самозванческой интриги были Болотников и "царевич Петр". Их помощниками выступили белорусские шляхтичи, участвовавшие в походе Отрепьева на Москву. Они заприметили в Могилеве низкорослого бродягу, фигурой напоминавшего убитого в Москве самозванца. Им оказался бродячий учитель из Шклова. Когда шляхтичи попытались убедить учителя, что он - спасшийся царь, тот поспешил скрыться из Могилева. Его нашли и бросили в тюрьму. Лишь после этого учитель поневоле согласился взять имя "царевича Дмитрия". Его тотчас переправили через границу в Стародуб, где болотниковцы признали его своим государем. Идя по стопам Отрепьева, Лжедмитрий II двинулся к Москве, но занять город не смог и разбил лагерь в Тушине под Москвой. К тому времени в стране появилось не менее десятка самозваных царевичей. Лжедмитрий II нуждался в помощи и поначалу охотно принимал "родственников", возглавлявших повстанческие отряды. Но с тех пор как в его лагере появились дворяне и знать, положение переменилось. Лжедмитрий II велел повесить двух "царевичей". Власть перешла в руки тушинской Боярской думы. Патриархом в Тушине стал Филарет Романов, самый опасный из противников Шуйского. Значительную роль в Тушинском лагере играли наемные отряды из Польши. Положение Лжедмитрия II упрочилось после того, как в Тушино прибыла венчанная царица Марина Мнишек, отпущенная из русского плена Василием Шуйским. Самозванец встретил "супругу" при большом стечении народа, и та "узнала" в нем спасшегося мужа.