Известна связь антропоморфных фигурок с домашними духами, в поздней традиции нередко выступающими как вредоносные существа, влияющие на судьбу окружающих. Так, во время строительства дома плотники могли пускать в дом кикимору или "манилку" в виде смоченной человеческой кровью тряпочки либо куклы, нарисованной кровью фигуры человека, иногда – обрубка дерева, щепки [Супинский 1945, л. 6, д. Езеково Великоустюгского р-на; Зеленин 2002, с. 42; Власова 1998, с. 216, 332, Вятская губ.], которая, "оживая", появлялась в виде человека или животного.
Прежнее отношение к кукле как к ритуально значимому предмету продолжало сохраняться вплоть до 30–40-х годов XX века. Илья Эренбург, описывая свои дорожные впечатления во время поездки по грандиозным стройкам эпохи индустриализации летом и осенью 1932 г., вспоминает: "В томском музее я познакомился с молоденькой девушкой-шоркой; она училась на медицинском факультете и принесла в музей деревянного человечка, которого родители ей дали как талисман против лихорадки и злых духов. Она узнала, что в музее собирают предметы старого быта, и принесла экспонат. ‹…› У нее были глаза доверчивые и пытливые. Наверно, родители просили старого шамана изгнать из непослушной дочери злого духа" [Эренбург 1967, с. 605–606].
* * *
Употребление кукол в окказиональной обрядности часто является обрядовой реализацией мифов творения. Особенно это очевидно в ритуалах и магических практиках, связанных с рождением ребенка и его первичной социализацией, а также символических способах институциализации его души (двойника), воплощенной в различных артефактах – от последа и пуповины до антропоморфных изображений и фигурок. Манипуляции с этими изображениями связаны со стремлением обеспечить деторождение и охрану их "прототипов" от воздействия злых сил. В некоторых случаях (например, при нарушении тех или иных предписаний и запретов) эти предметы-двойники оказывают негативное воздействие на окружающих, становятся воплощением демонов-вредителей.
Свадьба
Свадьба – один из наиболее значимых обрядов жизненного цикла, способствующих трансформации персонально-личностных характеристик и переход в "новое социальное качество" не только главных участников (жених и невеста), но и ближайшего круга родственников и близких друзей, получающих в ходе развертывания обряда и по его завершении новые социально значимые статусы по отношению к молодым (дружка, коренная подруга и их региональные аналоги, сват, сватья, тесть, теща, свекр, свекровь и т. п.). Употребление кукол в этом важнейшем переходном обряде связано как с глубинной семантикой обряда, так и со знаково-символическими и коммуникативными функциями [Морозов 1996а, с. 139–146; Морозов 2005, с. 23–37].
Кукла выступала в качестве непременного атрибута девушки-невесты, а иногда и как часть ее приданого, причем при игре с ней могла имитироваться подготовка к замужеству. "Вот я замуж выходила – кукла у меня была. Кошели раньше были. Вот от кошеля крышка, и вот кукле всё сложено было: постель, всё это, как утирки нарезано, скатерти, одеяла. Всё это приготовлено было. Всё сделано – кукла сделана, припасёно всё было. Её на "куст" взяли, а потом оставили у жениха, и жениховы сродники и рострёпали, чай, куда" [ЛА СИС, с. Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.]. "Чай, бывало, куколки были. Мы и шили их сами. У меня был вот этакий ящик [большой]. Да. И там была и "невеста", там был и "жених". Да. Там и постель была – всё было. Вот и играли…" [ЛА МИА, с. Араповка Сурского р-на Ульяновской обл.].
В некоторых случаях это было связано с ранними браками. Малолетние невесты порой везли к жениху вместе с сундуками с приданым и коробки с куклами, что стало основанием для многочисленных народных анекдотов, шуток-поддевок ("у нёо жонка ишшо в куклы играёт") и частушек:
У меня на сарафане
Золотые буквы;
Ко мне сватались сваты,
А я играла в куклы.
[ЛА МИА, д. Свателово Парфеньевского р-на Костромской обл.]. Формула: "Наша невеста еще в куклы играет!" – могла служить шуточной формой отказа при сватовстве [ЛА МИА, д. Старово Парфеньевского р-на Костромской обл.].
Корреспондент Тенишевского бюро И. Рождественский приводит рассказ одной 92-летней старухи, как ее выдали замуж в 13 лет за 14-летнего парня и она "долго не понимала отношений между мужем и женой и, считая себя малолетней девушкой, по праздникам долго играла в доме мужа в куклы" [Рождественский 1899, л. 11]. Хорошо иллюстрирует эту сторону традиционного отношения к куклам воспоминание, цитируемое Г. Л. Дайн: "Моя бабушка Прасковья пошла замуж четырнадцати лет и кукол всех с собой забрала. Целую корзину этого добра привезла в дом жениха. И рассказывала потом, что свекор строго всем домашним наказал не доглядывать и не смеяться над молодой, когда она тихонько пряталась на чердак, чтобы поиграть в свои куклы. Потом их снова оттуда достали, уже для ее детей" [Дайн 1981, с. 36]. Столь бережное отношение к детской игрушке глубоко мотивировано. Известна примета: если девочка много играет в куклы, то "девок нарожает". "Вот и говорили: "Кукольница, дак кукольница и будет". Я говорю: "Я кукольница и наносила пятерых дочек"…" [ЛА СИС, д. Красное Грязовецкого р-на Вологодской обл.]. В этом контексте кукла оказывается не менее ценной частью наследства, чем прочее "добро" (одежда, скот).
Нередко куколки являлись элементом украшения свадебного экипажа. "Когда невесту берут, на машину ставют куклу ей подружки. И раньше так! На лошадях. Раньше ведь на лошадях! И ей куклы брали, сшиты куклы, а всё равно брали. Прямо две куклы сшиты вот такие вот [=примерно до локтя]. В церкву съездиють там, а патом привезут вот, да, чай, отдадут детям, они играют…" [ЛА МИА, д. Воскресеновка Радищевского р-на Ульяновской обл.]. В станице Незлобная Новопавловского р-на Ставропольского края свадебную куклу "в руках несли. А нет – вон на подводе едуть и молодых везуть, и кукла с ними, и всё. Да. Привезуть, понимаешь ты, сами садятся за стол пить, а её иде-нибудь у угол поставють" [ЛА МИА, ст. Незлобная Новопавловского р-на Ставропольского края]. В с. Алгасово Моршанского р-на Тамбовской обл. выпеченные из теста куколки выставлялись под иконы ("на угольник"), когда приезжал жених со свадебным поездом, чтобы ехать под венец ("невесту бяруть") [ЛА МИА, с. Парсаты Шацкого р-на Рязанской обл.].
Один из примеров осмысления куклы как принадлежности девушки-невесты можно найти в севернорусской сказке "Сестра-убийца" с мотивом инцеста [Ончуков 1998, с. 185; о функции куклы как волшебного предмета-помощника см.: Пропп 1986, с. 199–201]. В наиболее полном варианте этой сказки ("Аннушка") мать говорит перед смертью дочери Аннушке: "У меня в сундуке есть цетыре куколки, как чё надо – они тебе помогут". Брат Аннушки по наказу матери ищет себе жену "как наша Аннушка": "Парень стал себе жону искать. Некак не находит. А сестра, ей нать все с куколками. Вот брат говорит: "Некак жоны не найду. Пойдем, Аннушка, со мной на кровать спать!"". Сестра печет житники и под предлогом, что ей надо вынести их в клеть, "побежала да куколок во все углы поставила. Да и: "Чё мне делать, куколки, брат на кровать спать велит?" Все тут куколки: "Хи-хи! Худо ли, хорошо ли брату с сестрой спать?" А одна: "Худо, худо! Заседь до колена!"" В конце концов Аннушка "просела срозь землю" и нашла там в Егибовой избушке девушку "целиком как она. И не познать. Та девушка на целовецью кость целовецьи волосья вьет: "Ты чего сюда зашла, девушка? Налетит Егибова, тебя съест, мне велит твои волосья на твою кость навивать"". С помощью девушки-двойника (о связи двойничества с куклой см. раздел "Кукла с точки зрения социальной антропологии и психологии"). Аннушка спасается от Егибовой и возвращается к брату, который женится на спасительнице [Карнаухова 1934, с. 151–153].
У русских девушки-невесты свои игровые куколки нередко передавали младшим родным или двоюродным сестрам: "С собой-то не брали. Отдавали – там ещё у меня, быть может, сестра есть…" [ЛА СИС, с. Палатово Ин зенского р-на Ульяновской обл.]. "А эту ж отдала я двоюродным сёс трам всё! Всё отдала – и другую куклу сшила им. Эт уж они там бегали [играли], как хотели…" [ЛА СИС, с. Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.].
Пожалуй, наиболее репрезентативным символом "девичьей красоты" или "девичьей чести" в традиционном свадебном обряде, при оформлении которого часто использовались куклы, являлось свадебное деревце [см., например: Бернштам 1982, с. 56–58; Шаповалова 1984, с. 183–184; Денисова 1995, с. 57–95]. Этот обрядовый предмет фигурировал в самых ярких эпизодах традиционной свадьбы: прощание невесты с родным домом, близкими родственниками и подругами, выкуп невесты, одаривание и угощение родственников, их выпроваживание и, наконец, оповещение о "честности" невесты.
Значимость свадебного деревца определяет и поразительное разнообразие его форм: от разных пород деревьев и видов растений (елочка, березка, сосенка, калинка, репей и т. д.), иногда представленных в обряде только названиями или символическими изображениями, до их аналогов: обвитых цветной бумагой или лоскутками палочек ("цветов", "птичек"), банного веника, метлы, шеста ("бадик", "бадчик"), "шишек" и проч. [подробнее см.: Морозов 2005; СД 1999, с. 83–84]. Наиболее распространенная локализация свадебного деревца – на свадебном столе, как правило, напротив молодых, нередко на свадебном каравае или пироге. В ряде регионов аналогом свадебного деревца служили метла или банный веник, игравший важную роль в ключевом обряде "баня невесты". "Веник наряжали! Всё вешали на веник: тряпок, игрушек, всёго навешивали. Были и куклы – из тряпык сшиты, бывало, ведь не на что купить-то было. Из тряпок шили и вешали всё. Да…" [ЛА МИА, с. Ждамерово Сурского р-на Ульяновской обл.].
О том, что данная символика универсальна, свидетельствуют описания аналогичных обычаев у других народов Европы [Брак 1988, с. 17–19, поляки]. Например, в центральных районах Бадена (Германия) подруги невесты приносили в свадебный вечер "майю" (майское деревце), которое обвешивали детскими чепчиками, чулочками, рубашечками и платьицами [Брак 1989, с. 27].
Кукла в качестве важного атрибута свадебного деревца чаще всего фигурировала в таком ключевом эпизоде свадьбы, как "выкуп невесты" или "выкуп девьей красоты" у девушек-подруг. Она обычно украшала верхушку "елочки", которую приносили подруги невесты. "Вот мы наряжаем "куст" и идём па селу с "кустом". Вон ёлку срубим, да лентов навяжем. Куклу делали – "невесту". Кто купит, а то сошьёшь. Раньше шили. Золы вот накладёшь в голову-ту. Подведут глазки, носик сделают. Да. Вот платьице сошьют. Тогда шить-то не из чего было! На самую коковку-ту [=на кончик] сосны-ти поставят. Да. Вот и идёшь с ней. К жениху-ту придут, её розвяжут, "невесту" возьмут и отдадут племяннице, внучке ли – там кому. Ребятишкам отдадут…" [ЛА СИС, с. Кадышево, Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.]. Кукла нередко упоминается и в исполняющихся во время этого обряда приговорах и песнях:
На нашей елочке,
На золотой верховочке
Сидит кукла,
Она не смотрит в кут,
Она смотрит тут,
Где денежки кладут[Шаповалова 1985, с. 154].
Кукла соотносилась с самой невестой, о чем свидетельствовал и ее наряд [Дайн 2007, с. 12–16].
В других вариантах обряда на вершине елочки-"девьей красоты" помещали глиняную птичку-свистульку [Дайн 1981, с. 36]. В некоторых случаях кукла-"девья красота" употреблялась отдельно от свадебного деревца. ""Уряженная" бусами, лентами, серебрянными цепочками кукла движется на подносе по свадебному столу под приговор: "Раздайся, народ, девья красота идёт ко столу дубовому, ко естьвам сахарным!"" [Материалы по свадьбе 1926, с. 142, 144].
В каждом селе существовали мастерицы, к которым при необходимости обращались с просьбой изготовить куклу – см. илл. 69 [ЛА МИА, с. Ясачный Сызган Базарно-Сызганского р-на Ульяновской обл.]. Наиболее искусно выполненные обрядовые куколки обычно хранились по многу лет, переходя со свадьбы на свадьбу. "Да. Моя кукла, она ходила, чай, всё эта кукла по сёлу, по сёлу. ‹…› Красива [была] кукла, интересна. Вот отцов эт дядя, он, бывало, покойный, скажет матери нашей: "Ну, кума, будет рукодельница! Из её рук ничёо не выбьется!" ‹…› Кто её [=куклу] брать будут, берёг, [потом] принёсут назад. Я эту свою-т куклу не отдавала незнатемным, незнакомому… Ну, кои отдавали [куклу назад], а кои нет. Шила, шила, отдавала, шила. Без конца. И ругала меня мать-то покойна (раньше ведь пряли): "Ты сядешь тут ведь целый вечер – надо прясть, рушник напрядёшь! А ты сидишь тут бездельничаешь!"…" [ЛА СИС, с. Кирзять Сурского р-на Ульяновской обл.].