Поскольку тела планет не столь совершенны и долговечны, как у других звезд, старых как мир, они не имеют постоянного курса вращения. Как будто они копируют всеобщую закономерность движения планет, но не следуют ей до конца. Это покажут планеты последующих лет, которые определенно будут обнаружены в эфирном пространстве мира. Поэтому или путь обращения этой нашей планеты вокруг Солнца будет не всегда идеально круглым, а слегка продолговатым – такую фигуру обычно называют овоидом, или она будет следовать по идеально круглому пути, но медленнее вначале, постепенно ускоряясь.
Это первое серьезное предположение, что небесное тело может двигаться по траектории не круглой и не состоящей из кругов (Тихо Браге явно не считал, что кометы имеют замкнутую траекторию). Важно, что Кеплер, когда начал искать некруглую орбиту для Марса, обратился к фигуре, предложенной Тихо Браге для комет, правда, ввел ее в коперниковскую систему.
Достоинства системы Тихо Браге были значительны, поскольку он основывался на коперниковской системе (математическим эквивалентом которой она является), но привнося в нее свои идеи, связанные с движущейся Землей. Система Тихо действительно стала популярной и долгоживущей, и астрономы XVII века, не являвшиеся приверженцами Коперника, чаще принимали Вселенную Тихо Браге, чем птолемееву (хотя некоторые все же шли на компромисс и признавали суточное вращение Земли). Для тех, кто придерживался свидетельств о несуществующих кристаллических сферах, система Тихо Браге была вполне приемлемой. Многие коперниканцы были согласны с его отрицанием сфер и потому начали проводить фундаментальные изменения в его системе. Они ликвидировали сферу неподвижных звезд, которая была ненужной, если звезды стационарны. Такая Вселенная, комбинация идей, двух совершенно различных систем, была в известной степени разрушительной для космологии Аристотеля, что беспокоило Коперника. Неудивительно, что после работ Тихо Браге стало трудно определить, является ли человек последователем Коперника, да и само ее учение теперь включало много разных концепций.
Для последователя Тихо Браге, освободившегося от кристаллических сфер, становился логичным следующий шаг – решить, что удерживает планеты на орбитах. Но приемлемое решение было найдено лишь значительно позже: ранние попытки были непродуманными и устрашающе мистическими. Самая известная из них предпринята Кеплером, который черпал вдохновение в трудах английского ученого Уильяма Гилберта (1540–1603). Как и Диггес, возможно оказавшись под влиянием атмосферы, созданной Ди, Гилберт объединил рациональную науку и мистицизм в своеобразную смесь, где одно другому не мешало. Гилберт был врачом, а не астрономом, университетским выпускником, очень уважаемым практиком. Он также имел связь с лондонскими математиками-практиками, в первую очередь с изготовителями навигационных инструментов. Внешне его труд "О магните" (De Magnete, 1600) был предназначен в помощь навигации. Впечатление усиливалось тем, что он был снабжен предисловием Эдварда Райта (1558–1615) известного английского прикладного математика. И действительно, около трети работы было посвящено навигационным проблемам. Это менее важная часть, поскольку ее предпосылки были ошибочными, а методы – неприменимыми на практике. Начальные части книги самые ценные, потому что содержат основную информацию об экспериментальной работе. Последняя часть, отличающаяся от всех остальных, посвящена астрономии, а именно – суточному вращению Земли.
Гилберт считал, что располагает надежными экспериментальными свидетельствами суточного вращения Земли, причиной чего является магнитное воздействие. Он установил, что Земля – гигантский магнит, и обнаружил, что сферический магнетит будет вращаться, если его полюс сместить с севера; иными словами, доля Земли будет естественно совершать круговые движения. На этом основании он предположил, что вся Земля тоже вращается. Да, Аристотель говорил, что подвижны только небеса, а не земной шар, но он был не прав. Земля подвижна, как и планеты, поскольку обладает магнитным полем, эквивалентным движущему импульсу. Установив, что способность двигаться заложена в природу Земли, Гилберт заявил, что небесам это не дано. "Кто видел… что звезды, которые мы называем неподвижными, располагаются в одной сфере? Кто доказал посредством умозаключений, что существуют реальные неколебимые сферы?" Находясь под влиянием Диггеса и Тихо Браге, Гилберт заодно отверг и идею главной движущей силы. А если так, разумнее предположить, что Земля (которая является сферой и так же может вращаться, как и планеты) совершает суточный оборот, чем что это делают небеса.
Удовлетворившись констатацией данного факта, Гилберт и не попытался установить заодно и годовое вращение Земли. Наоборот, он отверг его, заметив, что "из этого ни в коей мере не следует, что Земле следует приписывать двойное движение". Но он все же пошел дальше, чем Тихо Браге, обратившись к изучению вопроса, что удерживает планеты на орбитах. В опубликованной посмертно "Новой философии нашего подлунного мира" (New Philosophy of our Sublunary World, 1651) он установил, что магнитная сила Земли влияет на Луну и именно эта сила заставляет Луну двигаться вокруг Земли, и также объясняет влияние Луны на приливы и отливы.
Таким образом, Гилберт занял особое место в научной мысли: не будучи астрономом, он развил несколько новых астрономических идей; не будучи истинным коперниканцем, он восхвалял сделанное Коперником. Гилберт считал Коперника "восстановителем астрономии" не только за смелые идеи, но и за развитие математического аппарата. Но платонова гармония не привлекала ученого; значительно больше его интересовал мистицизм, который наделял Землю живой силой и объяснял физическое вращение и вечное совершенство.
Человек стремится увидеть и узнать многое, но даже самый информированный получает лишь свет и начала знаний. Поэтому наши суждения и действия часто ошибочны, искаженны и нелепы, ибо мало кто руководит своими действиями правильно и справедливо. Но магнитная сила Земли и живая форма шаров, без восприятия, без ошибки, без вреда, зла и болезней, пребывает с нами и несет в себе деятельность, энергичную, фиксированную, постоянную, направляющую, исполнительную, руководящую, последовательную. Благодаря ей продолжаются рождение и смерть всех вещей. Ибо без этого движения, с помощью которого выполняется ежедневный круговорот, все земные вещи вокруг нас останутся дикими и бессмысленными.
Этот мистический дух среди английских астрономов – астрологический у Ди, теологический у Диггеса, магнетический у Гилберта – вероятно, объясняет, почему мистический философ Джордано Бруно нашел в Лондоне подходящую атмосферу, стимулировавшую его творческую активность и позволившую создать самые важные философские труды. Мы не знаем, встречался ли он с английскими учеными, но он мог слышать о коперниканизме Диггеса и Ди, который напоминал его собственный, еще более мистический коперниканизм. В Лондон Бруно, родившийся в 1548 году в местечке Нола, недалеко от Неаполя, пришел долгим извилистым путем. Образование в университете Неаполя, поступление в доминиканский монастырь, одиннадцать лет в роли монаха, настаивавшего на своем праве читать Эразма, бегство из монастыря и странствие по европейским столицам. Его всегда радостно приветствовали, где бы он ни появлялся, поскольку он разработал систему мнемоники (возможно, основанную на такой средневековой системе, как так называемое "искусство" Раймонда Лалла-Луллия), которая была очень востребована. Бруно обладал беспокойной натурой, которая постоянно гнала его в путь, на поиски нового и более интересного. Во время своего английского визита он впервые начал писать о космологических проблемах. Основой его веры была теория Эпикура (о которой он узнал у Лукреция) о бесконечной Вселенной с множеством (обитаемых) миров. Вселенная Бруно была не просто бесконечно большой, как у Николая Кузанского (чьи идеи, безусловно, оказали на него влияние), но в полном смысле слова бесконечной. Бруно, вероятно, был первым философом, который осознал возможности, заложенные в идее бесконечности. С Лукрецием Бруно смешал платоновскую концепцию мировой души и пантеистическую концепцию Николая Кузанского о связи Бога и Вселенной.
Среди астрономов Бруно особенно привлекали Коперник и Тихо Браге. Последний дал ему аргументы для идеи о том, что все небесные тела находятся в движении, подтверждающей доктрину Николая Кузанского, а первый – для развития идеи о том, что не существует центра Вселенной. Факт, что Вселенная Коперника очень велика, помог ему с физическими доводами, а развитие Коперником концепции Солнечной системы вроде бы подтвердило эпикурейскую идею о множественности миров. (Бруно подчеркивал различие между "миром" и "Вселенной": мир – это Солнечная система и неподвижные звезды, которая является одной из многих подобных, Вселенная – совокупность множества миров). Эти миры – такие же, как наш, то есть с Солнцем, планетами, обитаемой Землей и т. д. Наша Земля может находиться в любом месте Вселенной, но уж точно не в центре. Это была не научная система. Как заметил Бруно в диалоге "О бесконечной Вселенной и мирах", человеческий разум не в состоянии постичь бесконечность. Бруно не интересовала научная система: он был мистиком и всячески продвигал мистицизм. Он испытывал лишь презрение к тем, кто не мог понять и принять его храбрые полеты безудержной фантазии. Для него даже больше, чем для Николая Кузанского, Бог был везде. Бесконечность Вселенной и бесконечность Бога – одно мистическое целое. Он дерзко писал:
"Единство очаровывает меня. Благодаря его силе я свободен, хотя и в неволе, счастлив в горе, богат в бедности и быстр даже в смерти". В мистическом размышлении об Одном лежит истинное освобождение разума и души.
Все это не имело почти никакого отношения к астрономии. Но мистический взгляд на потенциальные возможности бесконечности привлек Гилберта и Кеплера. Использование естественных наук в философии было знакомо всем, поскольку в этом заключалась значительная часть силы философии Аристотеля, охватывающей все аспекты от натурфилософии до метафизики. Неудивительно, что после проявления неортодоксальности философии Бруно возникла тенденция считать связанную с ней астрономию тоже ересью.
До конца XVI века католическая церковь в основном игнорировала еретический подтекст коперниканизма и довольствовалась тем, что считала его чисто математической гипотезой, полезной для расчетов, как, например, в случае реформы календаря, успешно выполненной в 1582 году. Такая уж установилась традиция. Орезм в XIV веке и Николай Кузанский в XV – оба приводили доводы в пользу движения Земли, и оба показали, что видимое противоречие со Священным Писанием можно урегулировать без труда. Фундаменталистская позиция была не католической, и существовал хороший пример аллегорического восприятия Священного Писания. Разве не святой Августин объявил, что, только узнав о возможности такой трактовки Священного Писания, он сумел принять догматы христианства? В 1576 году испанский теолог Диего де Суньига (Дидакус Астуника) разобрался с этой проблемой просто восхитительно! В "Комментарии к Иову" (1584) он использовал текст "сдвигает Землю с места ее, и столбы ее дрожат" (Иов., 9: 6), чтобы показать: хотя в Священном Писании обычно говорится о неподвижности Земли, есть и упоминания о ее мобильности. Иными словами, если отдельные отрывки из Священного Писания противоречили друг другу, использовались те, которые были уместными в данном контексте. Вот и здесь автор сделал вывод, что пифагорейская доктрина вовсе не противоречит Священному Писанию, который не опровергался церковью вплоть до 1616 года.
После 1600 года на отношение церкви повлияли разные новые факторы, и среди них – принятие Бруно некоторых коперниковских доктрин. Стали очевидны ранее скрытые философские опасности, присущие пифагорейской гипотезе. Не за поддержку коперниканизма Бруно, вернувшийся в 1591 году в Италию, был брошен в тюрьму сначала венецианской, а потом и римской инквизицией. Против него было выдвинуто много обвинений. Он был монахом-отступником, приверженцем атеистических эпикурейских доктрин, занял арианскую позицию в вопросе о Святой Троице и вообще был колдуном. На требование отречься он заявил, что ему не от чего отрекаться, и попытался показать своим судьям красоту мистического пантеизма. Единственным странным элементом в деле Джордано Бруно было нежелание инквизиции судить его как "неисправимого и упрямого еретика". Прошло восемь лет, прежде чем Бруно был осужден и сожжен. В официальном обвинении нет упоминания о коперниканизме, и никому не пришло в голову, что оно должно быть. Однако когда Бруно уже был казнен, трудно было не думать о том, что его астрономическая гипотеза могла быть использована для опасных целей, особенно если подтвердится ее физическая истинность. И вскоре астрономы стали заявлять о ее физической обоснованности более уверенно и широко.
Протестанты, в первую очередь лютеране, осудили коперниканизм. Они считали его не астрономической гипотезой (несмотря на разъяснения Осиандра), а системой, фатальной для библейской правды. Так было не только потому, что они настаивали на буквальной правде Писания, но и – опять ирония судьбы! – поскольку они были хорошо информированы. Ученик Лютера Меланхтон имел связи с университетом Виттенберга и, должно быть, слышал о новой теории от Ретика еще до того, как Ретик отправился во Фрауенбург. По крайней мере, Лютер в 1539 году знал о теории достаточно, чтобы ее осудить. Он писал: "Рассказывают о новом астрономе, который хочет доказать, будто Земля движется и вращается вокруг себя, а не небо, не Солнце и не Луна; все равно как если кто-нибудь сидит в телеге или на корабле и движется, но думает, что он остается на месте, а земля и деревья движутся ему навстречу. Но тут дело вот в чем: если кто хочет быть умным, то должен выдумать что-нибудь свое собственное и считать самым лучшим то, что он выдумал. Дурак хочет перевернуть вверх дном все искусство астрономии. Но, как указывает Священное Писание, Иисус велел остановиться Солнцу, а не Земле".
Меланхтон, выпустивший уже после публикации De Revolutionibus свой труд "Элементы физики" (1549), был более горяч в своем опровержении, но суть его довода была такой же. Только дураки, охваченные любовью к новшествам, настаивают на том, что Земля движется. "Только те, у кого не хватает честности и порядочности, объявляют такие идеи публично, и их пример фатален. Нормальные люди принимают правду такой, как ее открыл Господь, и соглашаются с ней". Кальвин никогда даже не упоминал о Копернике, но его вера в буквальную истинность Писания была не менее абсолютной. Учитывая все это, неудивительно, что некоторые ученые, такие как Тихо Браге, находили движение Земли слишком враждебным религиозной вере, чтобы размышлять о нем всерьез.
Все же, хотя постепенное признание разными христианскими сектами опасностей для догмы, присущих новой астрономии, делало неизбежным конфликт между наукой и религией, вопрос обычно не поднимался публично. Многие ученые принимали систему Коперника, не афишируя этого, и обсуждали ее только с друзьями. Другие успокаивали совесть частичным принятием. Но были и такие, которые отважно заявляли, что церковь ошибается. Парадоксально, но факт: протестантские ограничения были самыми сильными в ранние годы, когда было меньше свидетельств истинности коперниковской системы. А атака католиков стала яростной лишь тогда, когда впервые стало ясно, что могут действительно существовать физические, математические и эстетические основания для принятия гелиоцентрической системы.
Какими бы ни были оговорки отдельных ученых, коперниканизм, несколько видоизменившийся за шестьдесят лет, в 1600-х годах был в намного лучшем состоянии, чем в 1540-х. Это представляется тем более странным, потому что на протяжении последних лет XIV столетия не было никаких великих открытий, способных сделать систему Коперника более правдоподобной, чем она была в 1543 году. А ее последние изменения были скорее предназначены для отталкивания, чем для привлечения разумных людей: расширение сферы неподвижных звезд в сторону бесконечности, ликвидация кристаллических сфер, привлечение таинственных сил для объяснения движения планет – все это предполагало, что коперниканизм тяготеет к мистицизму. Тихо Браге, величайший астроном-практик, живший в XVI веке, был против системы Коперника. Его работа не принесла сиюминутной выгоды коперниканизму.