Когда крейсера приблизились к конвою, моряки увидели шедшие им навстречу эсминцы Бруми, с которыми был и КСШ "Вэйнрайт". "Он подходил к нам, рассекая волны своим острым форштевнем. Вода вокруг его носа кипела, и выглядел он очень воинственно и уверенно, - записал в своей тетради Фербэнкс. - Его-то жалеть не приходилось. А вот беднягу "Уильяма Хупера", у которого всего-то было 90 снарядов к его единственной четырехдюймовой пушке, очень жаль". Бруми вел свои шесть эсминцев со скоростью 20 узлов, стремясь побыстрее присоединиться к крейсерам и эсминцам Гамильтона, двигавшимся к юго-западу. В 11 часов эсминцы были уже совсем близко от крейсерской эскадры. Эсминец "Уилтон" просигналил на "Ледбери": "С какой скоростью вы идете?" - "Жмем на всех парах", - ответили с "Ледбери". Опасаясь столкновений при маневрировании, Гамильтон передал на эсминцы, чтобы те немного сбавили ход. В 11.18 эсминцы Бруми заняли место с правого борта от флагманского крейсера "Лондон", который несколько изменил курс и теперь одерживал на запад. Все крейсеры и эсминцы прошли мимо судов конвоя примерно в 11.30 вечера. Коммодор конвоя Даудинг пожелал Бруми счастливого пути: "Спасибо за все, До свидания и доброй вам охоты!" В ответ Бруми просигналил на корабли конвоя: "Жаль оставлять вас в таком положении, но ничего не поделаешь. Желаю удачи. Похоже, она вам понадобится".
Так как Адмиралтейство требовало, чтобы корабли отходили на "большой скорости", контр-адмирал Гамильтон увеличил ход до 25 узлов. В скором времени корабли уже проходили квадрат, где конвой атаковали немецкие торпедоносцы. Об этом свидетельствовали качавшиеся на волнах надувные плотики, обломки корабельных конструкций, шлюпок и прочий хлам. Так как Гамильтон считал, что встреча с врагом неизбежна, на кораблях взвыли сирены боевой тревоги; были задраены все переборки, а в башни из погребов стали подавать снаряды.
По распоряжению Гамильтона капитан Дон Мун, старший офицер группы эсминцев, шедший на "Вэйнрайте", построил эсминцы в две флотилии, которые двигались развернутым строем, чтобы иметь возможность дать по врагу торпедный залп из всех аппаратов с "минимально возможного расстояния" - то есть примерно с двух тысяч ярдов. "В случае неожиданного контакта с врагом на близкой дистанции атакуйте, не дожидаясь приказа; старайтесь использовать элемент неожиданности к своему преимуществу". (Мун как-то упустил из виду, что два эсминца из флотилии Бруми относились к эскортному классу "Хант", торпедных труб не имели и предназначались в основном для борьбы с подводными лодками и бомбардировщиками.) Слух о том, что их кораблю предстоит принять участие в большом сражении, мгновенно распространился среди команды "Кеппела". Матросы торопливо поели, после чего принялись готовить оружие к бою. Гамильтон потребовал от кораблей своей эскадры соблюдения строжайшего радиомолчания. Вскоре после полуночи корабли эскадры Гамильтона вошли в полосу густого тумана и двигались в сплошной белесой мгле на протяжении последующих шести часов.
Моряки на других кораблях эскорта были поражены и обескуражены ходом событий, тем более что оставленные им флагманом инструкции назвать исчерпывающими было трудно. Танкер конвоя "Алдерсдейл", имевший на борту 8000 тонн топлива для военных кораблей, попытался связаться с Бруми, когда его эсминцы проходили мимо. Капитан Хобсон хотел знать, поворачивать ли ему назад или следовать, подобно торговым кораблям, в Архангельск. Коммандер Бруми, однако, так и не удостоил его ответа.
Лейтенант Градвелл, командир тральщика "Айршир", не мог не вспомнить слова Гамильтона, произнесенные им на совещании офицеров эскорта неделю назад. Тогда адмирал говорил, что из-за конвоя может разгореться большое морское сражение, "возможно, даже новый Ютландский бой". Видя уходившие на запад крейсера, Градвелл пришел к единственному представлявшемуся ему возможным выводу. Он полагал, что не пройдет и нескольких часов, как на горизонте появятся тяжелые германские корабли во главе с "Тирпицем". На этот случай он велел матросам привязать к бочкам с нефтью остававшиеся еще на тральщике глубинные бомбы. План у него был такой: при появлении "Тирпица" сбросить в воду у него на пути эти заряды, а потом попытаться их подорвать. Да что глубинные бомбы! Он даже собирался таранить "Тирпиц", если бы ему удалось к нему подобраться. Капитан корабля ПВО "Паломарес" предложил капитанам двух корветов открыть по "Тирпицу" огонь и устремиться на него в атаку, представив все так, как если бы они были крейсерами или эсминцами. Таким образом капитан надеялся отвлечь на себя внимание и, пожертвовав собой, позволить торговым кораблям скрыться и избежать уничтожения. Чтобы матросы "Паломареса" могли набраться сил перед боем, он отправил всю команду, за исключением вахтенных, отдыхать.
6
Было ли распоряжение Первого морского лорда относительно отхода крейсеров мотивировано тем, что половина эскадры адмирала Гамильтона состояла из американских кораблей? Трудно сказать… По крайней мере, мистер Черчилль в своих послевоенных мемуарах, впервые увидевших свет в 1950 году в газете "Дейли телеграф", высказывал именно такую точку зрения. Тем не менее, в анналах флота нет никаких документов или записей, которые бы это подтверждали. Мистеру Черчиллю в описании превратностей морской войны, в частности, эпизода с PQ-17, в числе многих и многих других людей "помогал" капитан Г.Р.Г. Аллен. Так вот, капитан Аллен мне говорил, что подобное не слишком удобоваримое объяснение действиям Первого лорда мистер Черчилль привел в своих мемуарах только потому, что "пытался обелить своего старого друга в глазах общественности". Он также сказал, что мистер Черчилль вообще имел обыкновение преуменьшать ошибки своих приятелей или протеже и всегда находил те или иные оправдания их поступкам.
В противоположность тому, что пишут официальные историки, вовсе не факт, что мистер Черчилль знал о решающей роли адмирала Паунда в принятии рокового решения о судьбе конвоя PQ-17. Аллен сказал: "Когда в одно прекрасное утро 1949 года я сообщил ему (мистеру Черчиллю), что, согласно проведенным мной изысканиям, ответственным за рассредоточение конвоя PQ-17 является адмирал Паунд, я заметил, как на лице у него проступила глубокая печаль; похоже, он ничего об этом не знал". В мемуарах "Черчилля" рукой Аллена были записаны такие слова: "Приказы по конвою PQ-17, изданные Первым морским лордом, обладали такой высокой степенью секретности, и Адмиралтейство так ревниво эти секреты охраняло, что я узнал о них только после войны".
Что бы потом официальные историки ни писали о принятых тогда Адмиралтейством решениях, их последствия были катастрофическими, и это неоспоримый факт. Адмирал Гамильтон впоследствии по этому поводу говорил:
"Хотя у меня не было намерений вступать в схватку с "Тирпицем", тогда представлялось вполне вероятным, что избежать этого не удастся. Очевидно, что Бруми оценивал ситуацию подобным же образом, и его намерение присоединиться к моей эскадре было основано именно на этом. В самом деле, рассредоточение конвоя в водах, где кишели подводные лодки противника, а над головой кружили вражеские самолеты, могло быть оправдано только в том случае, если бы ожидалась атака тяжелых вражеских кораблей. А при таких условиях эсминцам разумнее всего было находиться при эскадре, которой, вполне вероятно, предстояло вступить с этими кораблями в бой. Тем более что оказать действенную помощь рассеявшимся по поверхности моря судам конвоя они не могли".
Гамильтон замечал, что предлагал двенадцати противолодочным кораблям остаться при судах конвоя, вопреки намерению Бруми их распустить. "Но относительно правомерности присоединения эсминцев к моей эскадре сомнений у меня не было".
Адмирал Товей в своем рапорте Адмиралтейству указывал, что действия Гамильтона и эсминцев являлись следствием неверной оценки обстановки со стороны вышестоящих начальников. "Таковы были тон и буква приказа, что адмиралу (Гамильтону) ничего не оставалось, как увериться в неминуемом нападении "Тирпица"". Далее Товей добавлял, что при таких обстоятельствах его решение присоединить к своей эскадре эсминцы выглядит вполне логично.
"Однако, когда подтверждений относительно выхода "Тирпица" в море не поступило, ему (Гамильтону) следовало вернуть эсминцы эскорту. Так как даже в случае рассредоточения конвоя они могли принести существенную пользу отдельным судам, отгоняя от них немецкие подводные лодки. Даже при условии появления вражеских кораблей, эсминцы могли сыграть роль сил сдерживания, особенно в условиях плохой видимости".
Мистер Черчилль в своих мемуарах тоже критикует действия Гамильтона и Бруми, правда, довольно мягко: "К сожалению, - пишет он, - эсминцы из эскорта тоже покинули конвой". Коммандер Бруми, которому представляется, что всю вину за отход эсминцев пытаются свалить на него, по этому поводу пишет следующее:
"После такого рода заявлений может сложиться мнение, что эсминцам было предоставлено право выбора. Дескать, хочешь, оставайся с конвоем, а хочешь - уходи с крейсерами эскадры - но это не так. Отход эсминцев, которыми я командовал, явился результатом полученного из Адмиралтейства приказа о рассредоточении конвоя. Этот приказ мог быть оправдан только близостью неприятеля, а при таких условиях мне ничего не оставалось, как присоединиться к крейсерской эскадре".
Когда Бруми окончательно осознал, какая ужасная ошибка была допущена флотом, то впал в депрессию, в каковом состоянии и находился весь обратный путь до Лондондерри.
Но в то время Гамильтон и его офицеры свято верили, что "Тирпиц" вышел в море и движется наперерез конвою. По этой причине боеготовность на кораблях не отменяли; они мчались на запад на полном ходу, "рискуя напороться в непроницаемой туманной мгле на льды или айсберги". События нескольких последних часов сказались на людях не лучшим образом: по их мнению, в тот момент, когда немцы готовились обрушить на конвой всю мощь своих орудий, они уходили от врага на "большой скорости" - как им было велено в радиограмме адмирала Паунда. До получения приказа из Адмиралтейства Гамильтон считал, что "Тирпиц" не сможет атаковать конвой ранее полуночи, а если бы с ним шел более медлительный "Шеер", то не раньше 2 ночи 5 июля. "Когда же мы получили радиограммы с пометкой "Чрезвычайно срочно", то подумали, что Адмиралтейство получило наконец ту самую "дополнительную информацию", на которую оно намекало в радиограмме, полученной нами за два часа до этого, и что "Тирпиц" давно уже вышел в море и находится в непосредственной близости от конвоя. Исходя из этого соображения я и действовал". Другими словами, если бы не это, адмирал не торопился бы так с отводом крейсерских сил и находился бы при конвое как минимум до двух часов ночи, как ранее и намеревался. "Полагаю, - говорил он два дня спустя Товею, - наш поспешный отход самым ужасным образом сказался на моральном духе моряков".
Так оно и было. Офицер плохо вооруженного американского транспорта "Джон Уитерспун" в ту ночь написал в своем дневнике следующие строки: "Получили приказ о роспуске конвоя. Невероятно, что они бросили нас на произвол судьбы - ведь на некоторых кораблях нет вообще никакого вооружения. Корабли один за другим скрываются за горизонтом. Некоторые идут группами - по два, по три судна. Мы пойдем в одиночестве…"
Посмотрим, что произошло с двенадцатью эскортными кораблями, которые Бруми оставил с конвоем. Именно эти небольшие суденышки должны были, по мнению контр-адмирала Гамильтона, защитить если не все, то хотя бы часть транспортов конвоя.
Корвет "Дианелла" (лейтенант Рэнкин) истолковал приказ коммандера Бруми буквально и прямиком двинулся в сторону Архангельска. В 11.00 вечера корабль ПВО "Паломарес" (капитан Джей X. Дженси), который после ухода "Кеппела" стал старшим судном эскорта, передал на военные корабли следующее сообщение: "Рассеяться и следовать в Архангельск своим курсом". Потом, правда, Дженси сообразил, что защищать его от атак подводных лодок будет некому, и передал на противолодочный тральщик "Бритомарт", следовавший от него на расстояние семи миль к северу, только два слова: "Подойдите поближе". Сочтя это недостаточным, через 10 минут он передал на тральщик более пространные инструкции: "Займите положение с левого борта от меня и идите на расстоянии мили. Курс 077°, скорость - 11,5 узла". Вскоре после этого "Паломарес" приказал минному тральщику "Халкион" занять место справа от него. Позже командир "Бритомарта" лейтенант-коммандер Стаммвиц по этому поводу заметил: "Как-то странно было сознавать, что противолодочный тральщик используется только для того, чтобы охранять хорошо вооруженный корабль ПВО. Но как кажется, "Паломарес" был озабочен собственной безопасностью больше, нежели безопасностью транспортов". Впрочем, Стаммвиц не мог не понимать, что в случае воздушного нападения немцев он сам будет находиться под надежной охраной зениток "Паломареса".
Корвет "Ла Малоуин" поначалу двинулся на восток в компании с таким же корветом "Лотус", который недавно прошел дозаправку с "Алдерсдейла". "Туман начал рассеиваться - как раз в тот момент, когда мы более всего в нем нуждались", - записал лейтенант Карадус, офицер службы "Асдик" с "Ла Малоуина". На некотором удалении от этих двух корветов шли корвет "Поппи" и маленький противолодочный тральщик "Айршир". Для того чтобы лучше представлять себе положение, капитаны судов обложились шифровальными книгами и некоторое время занимались расшифровкой непрерывно поступавших из Уайтхолла радиосообщений, в общем, для их ушей не предназначавшихся. "Благодаря этому мы узнали, что подводные лодки заняли позиции в тылу конвоя, - писал позже Карадус, - и что германский флот вышел в море".
К полуночи рассредоточение конвоя завершилось; как тогда казалось, все прошло довольно гладко.
В надежде спасти хоть какие-нибудь суда из конвоя, другой корабль ПВО - "Позарика" - запросил разрешение взять под охрану семь двигавшихся на северо-восток транспортов. Старший офицер конвоя Дженси "Позарике" в этом отказал - дескать, караван распущен и его корабли должны следовать в порты назначения на максимально возможном удалении друг от друга. По этой причине "Позарике" ничего не оставалось, как потребовать от корветов "Ла Малоуин" и "Лотус" к ней присоединиться и, осуществляя противолодочное прикрытие, двигаться от нее с левого и правого борта. Эти корабли эскорта, собравшись вместе, направились в северо-восточном направлении, стремясь достичь границы ледяных полей. Принимая во внимание невысокую скорость корветов и стремление их командиров экономить топливо, шли они небыстро. Как и в случае с кораблем ПВО "Паломарес", командиры корветов, не зная об ответе старшего офицера конвоя Дженси, выразили недоумение и даже недовольство в связи с необходимостью охранять корабль ПВО "Позарика". Первый лейтенант на "Ла Малоуине" недвусмысленно высказался против этого, так как считал, что столь мощный корабль, как "Позарика", в дополнительном эскорте не нуждается, и добавил, что экипажам крупных эскортных кораблей английских военно-морских сил определенно не хватает мужества.
Лейтенант Карадус отправился спать. До 4 утра он провалялся на койке, подложив под голову свой пробковый спасательный жилет и не снимая бушлата. "Я очень устал, но голова у меня была полна печальных мыслей, а на сердце давила тяжесть. И сон все не шел". Как и все моряки конвоя, он не спал уже более суток. Ему хотелось быть в курсе всех последних событий, но человеческая плоть, как известно, слаба… Так что под утро он все-таки уснул, очень надеясь на то, что ему не придется просыпаться под рев сирены боевой тревоги.
Его разбудили слова утренней молитвы, доносившиеся из репродуктора. Было воскресенье 5 июля. Опустив ноги на пол каюты, он прислушался. Двигатели работали на меньших оборотах, чем прежде, и вибрации почти не ощущалось. Выбравшись на палубу, он увидел, что к ним присоединилось спасательное судно "Ратхлин", подобравшее экипажи с торпедированных "Уильяма Хупера" и "Наварино". "Ратхлин" встал в строй и теперь шел с левого борта от "Позарики" на расстоянии примерно пяти миль. В 8.00 утра с кораблей увидели первые айсберги. Со стороны вид у них был крайне непривлекательный и недружелюбный - они походили на всплывшие вражеские подводные лодки. На палубе дул пронизывающий ветер, и было холодно. Над водой стлался туман. Не доходя до края ледяного поля восьмисот ярдов, корабли изменили курс и стали одерживать юго-западнее. Все утро они шли в виду ледяных полей.