Привозные товары пользовались большим спросом. Итальянский путешественник, посетивший Петербург в 1810 году, обнаружил, что только город Лион поставлял в Россию мануфактурных изделий на 18 миллионов лир в год, а, скажем, содержание Императорской академии художеств стоило бюджету полмиллиона лир. Современников возмущало это "французолюбие", которое считали второй заразой после чумы. Правительство вводило запреты на ввоз импорта, но ему противодействовала контрабанда, причем левый товар доставался не только благородным особам, например, в Кронштадте на женах морских офицеров, штурманов, корабельных комиссаров "красовались лучшие товары контрабанды". Увлечение французскими модами несколько стихло в период Отечественной войны 1812 года, но уже к 1814 году французские модистки вновь потянулись в Россию. Вскоре после разорительного наполеоновского нашествия современники свидетельствовали: "По обеим сторонам Невского проспекта находятся богатейшие магазины всякого рода; тут найдете наилучшие моды, фарфоры, галантерейные вещи, белье и все, что только для уборов и домашнего украшения служить может. Почти все сии магазины содержат француженки; они имеют свои экипажи, кареты, сани, лошадей и слуг; когда они пешком, то за ними идут лакеи в ливреях; они всегда прекрасно одеты, магазины у них богатые, много роскоши и множество молодых учениц". Из очерков первой половины XIX века следует, что обслуживавшие состоятельную публику торговцы занимали лучшие, прекрасно меблированные квартиры на Невском проспекте стоимостью в несколько тысяч рублей в год, хорошо одевались, имели собственные выезды, дачи, ложу в театре и "наконец, капитал, с которым надобно будет возвратиться во Францию".
Русские журналы откликались на это гневными публикациями, среди которых встречались весьма резкие: "Давно уже жалуются в России на эту сволочь мадам и мамзелей, на эти магазины мод и новостей, которые высасывают у нас последнюю копейку; но ничто не помогает: зараза эта французская с каждым днем распространяется. Разврат сей столько у нас усилился, что не знаю, куда это заведет нас".
Литераторы высмеивали покупательниц, пристрастившихся к услугам француженок:
Разврата обошла
Ряды всех русских лавок,
Нигде по мысли не нашла
Ни лент, ни шпилек, ни булавок.
Все было не по ней;
Ей не хотелось русских.
На что дешевых ей!
Ей надобно французских.………………………………………..
Разврата в лавку лишь французскую вошла,
По мысли все нашла.
Какие чепчики! Какие это шляпки!
Какие калеши!
Флер, креп, лино, цветы, и перья, и накладки!
И, словом, в лавке сей все вещи хороши;
Да тут же и сидит не русская торговка,
Старинная плутовка;
Но честная мадам Французский породы,
Котора принимать умеет знатных дам
И из Парижа к нам выписывает моды.
Что вымыслит сама, то модою зовет,
И с данным именем парижским то слывет.
Парижская дрянца московской лучше дряни,
Достойна налагать на дам российских дани,
Достойна всех похвал.
Не всяк ли это скажет?
И гордый самохвал Почтение к ней кажет.
Можно предположить, что в обществе по-разному относились и к модным новинкам и к французским торговкам; скажем, автор "Северной пчелы" философски замечал: "В Париже и Лондоне модницы и модники гоняются за турецкими, индейскими, китайскими и японскими вещами. В Петербурге и Москве предпочитают вещи английской и французской работы, а в наших провинциях хвастают петербургскими и московскими вещами. Все хорошо, что только не свое!" Но литература и публицистика скорее не одобряли неуемного стремления соотечественников к роскоши. Иной взгляд на проблему изложен в публикации "О модах", напечатанной булгаринским журналом "Сын Отечества и Северный Архив" в 1829 году. Автор высказал соображения о пользе модной промышленности: "Все почти предметы, требуемые модою, производятся отечественными мануфактурами и обрабатываются мастеровыми внутри государства, что много способствует у нас, как и в других государствах, к усилению народной промышленности, а посему выгоды, приносимыя ими, значительны и существенно полезны.