Свидетельство скромного партработника Родионова, не входившего тогда ни в члены, ни даже в кандидаты ЦК, четко подтверждает, что недовольство Хрущевым было весьма широко. Характерно в данном случае и то, что мнение это было высказано уже после хрущевской отставки. "Будучи вторым секретарем ЦК Компартии Грузии, в одну из своих командировок в Москву (примерно год спустя после Пленума ЦК) я позвонил Игнатову, чтобы, как говорится, засвидетельствовать свое почтение. В ответ услышал: "Ты, голубчик, что-то стал зазнаваться. Бываешь в Москве, а ко мне не заходишь и даже не звонишь". Я отшутился: "Не хочу отрывать драгоценное время у президента Российской Федерации". Условились о встрече. И вот я на Делегатской, где в то время размещались Президиум Верховного Совета и Правительство РСФСР. Беседа шла в комнате отдыха за чашкой чая. После обмена несколькими ничего не значащими фразами Игнатов совершенно неожиданно для меня принялся буквально поносить Брежнева. "Дураки мы, - говорил он в нервной запальчивости, - привели эту хитренькую лису патрикеевну к власти. Ты посмотри, как он расставляет кадры! Делает ставку на серых, но удобных, а тех, кто поумнее и посильнее, держит на расстоянии. Вот и жди от него чего-либо путного".
Говоря о людях "посильнее" и "поумнее", мой гостеприимный хозяин наверняка имел в виду самого себя. В нем буквально клокотала обида: столько сделал для подготовки "дворцового переворота", а в результате черная неблагодарность! По ходу тирады он вдруг промолвил: "Никита (именно "Никита", а не "Хрущ"!) сам виноват. Он же получил сигнал о затеваемых против него кознях! Незадолго до своего отъезда в Пицунду, на одном из заседаний, когда остались лишь члены Президиума ЦК, он знаешь, что сказал? "Что-то вы, друзья, против меня затеваете. Смотрите, в случае чего разбросаю, как щенят". По словам Игнатова, многих из присутствующих это повергло в полушоковое состояние. Придя в себя, "друзья" чуть ли не хором стали клясться, что ни у кого из них и в помыслах ничего подобного не было и быть не могло. Тем не менее Хрущев, обращаясь к Микояну, проговорил: "Давай-ка, Анастас Иванович, займись этим делом, постарайся выяснить, что это за мышиная возня".
"Микоян, - продолжал Игнатов, - не проявил особой прыти в раскручивании этой истории… Конечно же, Хрущева сильно подвела его самоуверенность. Мужик он, безусловно, дюже башковитый, а тут промашку дал. Иначе Брежнев и его компания потерпели бы крах".
Ну, о том, как сложилась судьба и об оценке деятельности Брежнева среди его недавних сторонников, позже. Но в заметках Родионова промелькнуло имя Николая Григорьевича Игнатова. Об этой незаурядной, но ныне позабытой личности необходимо хотя бы кратко сказать, он сыграл в данной истории заметную, однако не вполне выясненную роль.
Игнатов был, что называется, "ровесник века", появился на свет в 1901 году в Области Войска Донского, но казаком, видимо, не был. Обычная советская карьера: служба в Красной армии, член партии "ленинского призыва" в 1924 году, затем быстро двигался наверх и уже в 1938 году стал Первым секретарем крупнейшего Куйбышевского обкома, а в следующем - кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Хрущев сначала возвысил Игнатова, а потом с обычной для него бесцеремонностью понизил до декоративной должности "президента" РСФСР. Тот стал одним из самых деятельных участников подготовки свержения Хрущева. Свидетели по-разному оценивают это его участие, но нет сомнений, что активен он был в том деле чрезвычайно. Отметим в данном контексте, что Брежнев и Игнатов ни до, ни после описываемых событий между собой близко не общались.
Сегодня достоверный исторический сюжет об отстранении от власти Хрущева оброс газетными и телекиношными выдумками. Виноваты во всем, разумеется, мерзкие сталинисты, жаждавшие восстановить в стране "тоталитаризм" после "либерального" Никиты (ну, как он проявлял свой "либерализм" в Новочеркасске и во многом ином, уже упоминалось). Нашлись доблестные чекисты, которые бросились спасать хрущевскую "демократию", последовали их кровавые убийства заговорщиками… ну, и все такое прочее в традициях провинциального Голливуда, что безраздельно царят на наших экранах.
Да, действительно, некоторая интрига тут была. Она довольно достоверно и подробно изложена в рассказе сына Хрущева - Сергея Никитича. О нем следует сказать несколько слов. При отце еще молодым человеком работал он в самой модной космической отрасли. Потом помогал отцу составлять лживые "мемуары" (Никита болтал, а его присные вели весьма свободные "записи"). Главный сюжет - бяка Сталин и его "антисемитизм". Потом Сергей Никитич уехал в США, недавно хвастался, как высшим достижением в жизни, что обрел американское гражданство. Однако его рассказ о 1964 годе приведем.
"Пока отец находился на полигоне, на квартиру позвонил по "вертушке" Галюков, бывший начальник охраны Николая Григорьевича Игнатова, и сообщил, что его шеф разъезжает по стране, вербует противников отца. Его освобождение от должности - вопрос ближайшего будущего. Галюков намеревался все рассказать отцу, но так как того не оказалось дома, ему пришлось удовлетвориться разговором со мной. Еще неизвестно, попади Галюков на отца, каким оказался бы результат, стал бы он разговаривать с совершенно неизвестным человеком на такую скользкую тему. У меня самого в первый момент возникли серьезные сомнения. Но осторожность взяла верх, я встретился с Галюковым.
За время вечерней прогулки по подмосковному лесу, вдали от посторонних глаз и ушей, он мне рассказал такое, что в моей голове просто мир перевернулся. Брежнев, Подгорный, Полянский, Шелепин, Семичастный уже почти год тайно подготавливали отстранение отца от власти. В отличие от самонадеянных Маленкова, Молотова и Кагановича, рассчитывавших в 1957 году лишь на поддержку членов Президиума ЦК, на сей раз все обставили обстоятельно. Под тем или иным предлогом переговорили с большинством членов ЦК, добились их согласия. Одни поддержали сразу: перестройки, перестановки им давно надоели. Других понадобилось уговаривать, убеждать, а кое-кого подталкивать ссылками на сложившееся большинство.
По словам Галюкова, акция намечена на октябрь, до открытия очередного пленума ЦК, где отец намеревался в числе других вопросов обсудить наметки к проекту новой конституции. В нее по настоянию отца внесли немало "крамольных" пунктов. К тому же он не скрывал своих намерений на пленуме расширить, омолодить Президиум ЦК. Времени оставалось в обрез. Наступила последняя декада сентября…
Когда я рассказал отцу о полученной от Галюкова разоблачительной информации, он и поверил и не поверил. Не мне, не Галюкову, а что такое вообще может статься.
- Брежнев, Шелепин, Подгорный - такие разные люди… - Отец на мгновение задумался и закончил: - Невероятно!
Мне самому очень хотелось, чтобы предупреждение оказалось пустышкой. Брежнева я знал 20 лет, с детства, чуть меньше - Подгорного и Шелепина. Теперь былые друзья превращались во врагов…
Отец попросил меня сохранить все в тайне. Предупреждение казалось излишним. Кому я мог рассказать о таком? Но сам он повел себя странно, нелогично и необъяснимо. Как бы стремясь избавиться от наваждения, он на следующий день после нашего разговора поведал обо всем Подгорному и Микояну.
Ладно Микоян, о нем Галюков не упоминал, но Подгорный… Его имя не однажды фигурировало в рассказах о деятельности Игнатова, который советовался с Подгорным, впрямую получал от него указания.
По словам отца, Микоян промолчал, а Подгорный энергично опроверг подозрения, просто высмеял его. Чего добивался отец? Он хотел услышать признание? Иной раз он совершал наивные поступки, но не в такой ситуации…
Видно, отцу очень не хотелось, чтобы информация подтвердилась. Опровержение из уст Подгорного… Он ему, конечно, не поверил, но, с другой стороны, столько лет он тянул его, сначала на Украине, потом в Москву и в Москве. Предательство друзей всегда ошеломляет…
С Галюковым он попросил разобраться Микояна. Анастас Иванович поговорит с ним и прилетит в Пицунду, там они все обсудят. Сам отец встретиться и выслушать информатора не пожелал.
Вскоре приехал Микоян. Что он рассказал отцу о своей беседе с Галюковым? Ни тот ни другой мне об этом не говорили.
Вместе они встретились с секретарем Краснодарского крайкома Воробьевым, он приехал их проведать и зачем-то привез в подарок отцу индюков. Воробьев фигурировал в рассказе Галюкова как одно из главных действующих лиц.
Возможно, его прислали проверить, чем занимается отец. Никто не знает, что доложил в ЦК Подгорному Воробьев. Он провел с отцом и Микояном целый день, вместе обедали. Переговорили обо всем. Отец подробно интересовался, как идут дела в крае, каковы результаты уборки. Все как обычно. Только в конце встречи отец поинтересовался как бы невзначай, что за разговоры с ним, Воробьевым, вел летом Игнатов. И, не дожидаясь ответа, добавил: "Говорят, снять меня собираетесь". Поведение отца Москве, видимо, представлялось загадочным. Он ничего не предпринимал. На всякий случай оповестили о намечаемых планах Малиновского. Вдруг отец надумает обратиться к нему. Малиновский, выслушав информацию, задал несколько малозначащих вопросов и согласился, что "старику" пора на покой.
В те дни, пока Брежнев находился в Берлине, в ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета Министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.
Когда я приехал - это произошло, видимо, 11 октября, - то застал идиллическую, безмятежную обстановку.
На мой осторожный вопрос: "Что происходит?"- отец рассказал о своей беседе с Воробьевым. Отметив, что тот "все отрицал", флегматично заметил, что Галюков, наверное, ошибся или страдает излишней подозрительностью.
Я спросил, что мне делать с записью беседы Микояна с Галюковым. Мне казалось, что отец должен заинтересоваться, хотя бы прочитать ее. Отнюдь нет, он не выразил ни малейшего желания. Только бросил небрежно: "Отдай вечером Анастасу"…
В тот же вечер (12 октября 1964 года) в Пицунде, едва успели телевизионщики собрать свои кабели - они снимали репортаж об историческом разговоре с космическим кораблем, - как раздался звонок из Москвы. Кто звонил? Сегодня существует два мнения. В моих записях, сделанных вскоре после событий, и в памяти твердо держится - Суслов.
Все остальные свидетели утверждают - Брежнев. Можно предположить, что память очевидцев услужливо произвела подмену: первенство Брежнева в последующие годы обязывало его в тот день взять трубку. Я бы не сомневался в своей правоте, но меня настораживают слова Семичастного. В интервью, воспроизведенном в фильме "Переворот (Версия)", он утверждает, что Брежнев струсил и его силой волокли к телефону. Такая деталь запоминается, и ее трудно придумать. Так что, возможно, звонил и Брежнев. На самом деле, кто держал трубку в Москве, не имеет ни малейшего значения.
Москва настойчиво просила отца прервать отпуск и прибыть в столицу, возникли неотложные вопросы в области сельского хозяйства. Отец сопротивлялся: откуда такая спешка, можно во всем разобраться и после отпуска, время терпит. Москва упорно настаивала.
Кто-то должен был уступить. Уступил отец, он согласился вылететь на следующее утро. Положив трубку и выйдя в парк, он сказал присутствовавшему при телефонном разговоре Микояну:
- Никаких проблем с сельским хозяйством у них нет. Видимо, Сергей оказался прав в своих предупреждениях".
Итак, Хрущева предупредили о возможных опасностях, причем сделал это не кто-нибудь, а сын, которому отец вполне доверял. Однако Никита Сергеевич, видимо, и в самом деле поверил в свое величие и незаменимость. В июне рокового для себя 1964 года Хрущев отправился с парадным и политически совершенно бессмысленным визитом в Швецию. И не самолетом летал, а шел по морю на тихоходном теплоходе "Башкирия". Судя по всему, он потерял всякое чувство реальности. О последних хрущевских делах обобщенно и дельно сообщил один осведомленный столичный журналист.
"Вернувшись из Швеции, Хрущев в июле выступает на Пленуме ЦК КПСС с неожиданной для всех речью. Он дает понять, что на следующем пленуме, в ноябре, будет предложена еще одна реорганизация сельского хозяйства, а также реформы в области науки. Затем докладывает на Конституционной комиссии о том, как идет работа над проектом новой Конституции, высказывает ряд "предварительных замечаний" о принципах, которые должны быть заложены в основу проекта. И наконец, выступая 24 июля на расширенном заседании Президиума Совета Министров СССР, требует пересмотреть главное направление и задачи планирования на ближайший период (1966–1970 гг.). По его мнению, уж коль Программа партии предусматривает в ближайшем будущем построение коммунизма, необходимо взять решительный курс на то, чтобы благосостояние народа росло как можно быстрее. А для этого следует быстрее развивать производство средств потребления, не забывая, конечно, при этом о должном уровне обороны.
Поднялся всеобщий ропот… Одни стонали от того, что "пошли под хвост" плоды долгой и упорной работы по составлению народнохозяйственных планов и балансов. Других пугали "идеологические" аспекты грядущей государственной реформы. Третьи со страхом ждали обещанной "перетряски" кадров. Эта атмосфера недовольства, тревоги и неуверенности способствовала тому, что ряды "заговорщиков" стали быстро пополняться… А Никита Сергеевич тем временем разъезжал по стране, собирая материал для доклада, который он намеревался сделать на предстоящем Пленуме ЦК партии. Посетил Поволжье, Северный Кавказ, Казахстан и Киргизию. Едва вернулся в Москву, вынужден был срочно вылететь в Крым, чтобы навестить там внезапно заболевшего Генсека Итальянской компартии П. Тольятги. Но не успел: когда он, Косыгин и Подгорный примчались в пионерский лагерь "Артек", им сообщили, что Тольятти умер 40 минут назад. Когда провожали тело покойного в Симферополь, загорелась машина с гробом.
- Не к добру это, - качали головами старики.
Хрущев едет в Чехословакию, а вернувшись, посещает выставки, осматривает новые виды оружия и ракетной техники, встречается с иностранными премьер-министрами, президентами, парламентариями. Выступает на Всемирном форуме молодежи и студентов. Наведаться же в Центральный Комитет времени совсем нет. Да и зачем? Ведь там Брежнев и Подгорный вроде бы со всем справляются…
А последние между тем продолжали забрасывать свою сеть, извлекая из нее то большую рыбу, то маленькую. Им так удалось поссорить с "первым" Г.И. Воронова - человека очень принципиального и сугубо делового".
Бесспорно, что наиболее решительным сторонником снятия Хрущева был жесткий и последовательный (хоть и скрытный после XX съезда) Шелепин. Его правой рукой был давний соратник по комсомолу и доверенное лицо Семичастный, возглавлявший в ту пору КГБ. Как бы не потрепал Хрущев это ведомство, но охрана Кремля, ЦК, госдач и всех членов высшего руководства была по-прежнему возложена на эти органы. Как и правительственная связь. Ясно, что решение высшего партийного ареопага практически проводили люди с Лубянки.
Шелепин, уже давно бывший на пенсии, рассказал о последних перед Октябрьским пленумом ЦК переговорах среди членов Президиума: "Разговор пошел так: надо Никиту Сергеевича вызвать и поставить перед ним вопрос. Это было накануне. До его приезда мы же почти два дня заседали, все обсуждали, как Хрущева вызвать. Вопрос "снимать - не снимать" не стоял. Он возник только на самом Президиуме. Речь шла о том, чтобы пригласить его и поговорить. Вроде Подгорному и надо звонить. Но он накануне разговаривал с Хрущевым. И Подгорный отказывается: "Я не буду звонить, а то вызову сомнения, я с ним недавно разговаривал, ничего не было, а тут вдруг - вызываем". Решили, что позвонит Брежнев. И мы все присутствовали, когда Брежнев разговаривал с Хрущевым. Страшно это было. Брежнев дрожал, заикался, у него посинели губы: "Никита Сергеевич, тут вот мы просим приехать… по вашим вопросам, по вашей записке". А Хрущев ему что-то говорит, но мы не слышим что. Положил Брежнев трубку: "Никита Сергеевич сказал, что он… два дня, и вы уже там… обоср… вопросов решить не можете. Ну ладно, вы мне позже позвоните, тут Микоян, мы посоветуемся". В этот же вечер Брежнев снова позвонил. Тот сказал: "Хорошо, прилечу я". 12-го вечером собрались все члены, кандидаты в члены Президиума и секретари ЦК. <…> Долго уговаривали Брежнева позвонить по ВЧ - вызвать Хрущева из отпуска. Брежнев трусил. Боялся. Не брал трубку. Наконец его уговорили, и он, набрав номер, сообщил Хрущеву о готовящемся Пленуме.
Хрущев: "По какому вопросу?"
Брежнев: "По сельскому хозяйству и другим".
Хрущев: "Решайте без меня".
Брежнев: "Без Вас нельзя".
Хрущев: "Я подумаю".
Видимо, уже в Пицунде Хрущев догадался, что его ожидает по прибытии в столицу. Все прояснилось уже на аэродроме - главу партии и государства встречал лишь шеф КГБ да безвластный заместитель Хрущева по его должности "президента" Георгадзе. Все было ясно. Хрущева отвезли прямо на заседание Президиума, где все его ждали в полном составе. Хрущев не сопротивлялся. Об этом сохранилось выразительное свидетельство очевидца, тогда Первого секретаря компартии Украины П.Я. Шелеста. Был он человек простой и бесхитростный и на вопрос о тех событиях ответил искренне и даже душевно:
"Скажу… Самые тяжелые испытания я перенес. Самые тяжелые. Потом Никита Сергеевич говорит: "Ладно, дайте мне пару слов сказать на Пленуме". Тут Брежнев: нет; Суслов: нет, нет. И у Никиты Сергеевича полились слезы… Просто градом… слезы… "Ну раз так, что я заслужил, то я и получил… Хорошо. Напишите заявление, я его подпишу". Все. И заявление писал не он… Не помню кто, потому что тяжело было смотреть… Андрюша, я до сих пор вижу лицо Хрущева в слезах. До сих пор. Умирать буду, а это лицо вспомню".
Более сухо и с твердой политической оценкой высказался тогдашний Первый секретарь Москвы Николай Егорычев, деятель шелепинского типа, тоже молодой и очень способный (вскоре Брежнев не случайно освободился от их обоих!). Через четверть века после событий он так отвечал на вопросы газетного корреспондента:
"Дело вовсе не в "заговоре" против Хрущева, а в том, что он сам вел дело к своему освобождению, что ЦК, избранный на XXII съезде партии, нашел в себе силы освободить своего Первого секретаря, не дав возможности разрастись его ошибкам. Но, разумеется, пленум надо было готовить, а это дело непростое, в известной мере опасное. Однако большинство членов ЦК были внутренне готовы к такому обсуждению, в чем я лично убедился, когда беседовал накануне пленума с членами ЦК Келдышем, Елютиным, Кожевниковым, Костоусовым и некоторыми другими. Могу лишь добавить, что сам Брежнев в начале октября очень напугался, узнав о том, что Хрущев обладает какой-то информацией на этот счет, и никак не хотел возвращаться из ГДР, где находился во главе делегации Верховного Совета СССР.
- Вы помните, как это происходило?
- Конечно. Четырнадцатого октября прошел пленум, где Хрущева и освободили, как было сказано в постановлении, "в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья". Сам он на пленуме присутствовал, но не выступал. Просто было зачитано его заявление.
Суслов сделал доклад, и вопрос поставили на голосование…
- Кто-нибудь выступал еще?
- Нет, никто.
- Странно. Столько претензий накопилось к Хрущеву, и вдруг никто не захотел высказать их в открытую…