Формально Уложение 1562 г. не содержало специального пункта о церковном землевладении. Но по существу оно ограничивало возможности дальнейшего роста земельных богатств монастырей. Выморочные княжеские владения, а также вотчины, оставшиеся без ближайших наследников, доставались прежде, по общему правилу, монастырям. Теперь все они были объявлены исключительной собственностью казны. Поскольку Уложение не содержало формального запрета земельных пожертвований монастырям, церковь сохранила множество лазеек для обхода поземельных законов.
При разработке нового земельного законодательства правительство исходило из такого кардинального факта, как дробление и упадок крупнейшего привилегированного землевладения. Дробились уделы и "великие вотчины", принадлежавшие многочисленным потомкам местных княжеских династий. Имея в виду громадную задолженность и прогрессирующее разорение княжеско-вотчинного земледелия, правительство стремилось предотвратить переход княжеских вотчин в руки церкви и "новых землевладельцев" из средь: богатого дворянства и купечества. Оно прямо и недвусмысленно заявило, что казна является единственной наследницей недвижимых имуществ потомков удельных династий.
Нет сомнения, что приговор о княжеских вотчинах 1562 г противоречил интересам, в первую очередь, титулованной боярской знати. Приговор ограничивал родовое землевладение всех без исключения "служилых князей", в том числе князей Ростовских, Мосальских и т. д. Фамилии этих последних не упоминались в поземельном Уложении начала 50-х годов. Еще более важное значение имел тот факт, что в начале 60-х гг. ограничению впервые подверглось не только вотчинное землевладение суздальской знати, но и землевладение высшей удельной аристократии. В тексте приговора указаны фамилии князей Воротынских, Одоевских, Трубецких.
В земельном законодательстве начала 60-х гг. получили точное отражение взаимные отношения различных группировок правящего боярства. Единственной категорией крупнейшего привилегированного вотчинного землевладения, не затронутой никакими ограничениями, оказалось землевладение старомосковской нетитулованной знати. Причиной тому было преобладание в новом правительстве группировки Захарьиных, представляющей старомосковскую знать. Распространение ограничений на некоторые крупнейшие удельные княжения страны показывало, что значение удельной знати в новой правительственной коалиции резко упало.
Новое земельное законодательство вызвало решительный протест со стороны такого идеолога княжеской аристократии, каким был князь А. М. Курбский. Опальный боярин подчеркивал полную преемственность земельной политики царя Ивана и прежних великих князей Ивана III и Василия III. Курбский обвинял Грозного в истреблении суздальской знати и разграблении ее богатств и недвижимых имуществ. "Уже не токмо единоплемянных княжат, влекомых от роду великого Владимера, различными смертьми поморил еси, и движимые стяжания и недвижимые, чего еще был дед твои и отец не разграбил, но и последних срачиц" (лишил. - Р. С.), - писал Курбский. Гневные жалобы Курбского с очевидностью показывали, насколько глубоко меры против княжеско-вотчинного земледелия задели интересы феодальной знати.
Земельные мероприятия начала 60-х гг. получили идейное обоснование в знаменитых письмах Грозного к Курбскому. Царь доказывал необходимость реформ ссылками на старину и изображал дело так, будто он лишь возрождает земельные законы Ивана III и Василия III. В пылу полемики он утверждал, что старые земельные уложения были "разрушены не кем иным, как Сильвестром. Этот последний будто бы стал раздавать боярам "великие вотчины" и села, "еже дед нашего великого государя уложением, которые вотчины у вас (бояр. - Р. С.) взимати и которым вотчинам еже несть потреба от нас (царя. - Р. С.) даятися, и те вотчины ветру подобно роздал неподобно, и то деда нашего уложение разрушил, и тех многих людей к себе примирил".
Критика земельной политики Сильвестра и, в особенности, критика, злоупотреблений боярского правления звучал исключительно актуально в тот момент, когда предприняты были попытки отчуждения княжеско-вотчинных земель, незаконно приобретенных различными лицами в период боярского правления и Избранной рады.
По существу, правительственные мероприятия в области землевладения были продиктованы теми же интересами, которые вызвали к жизни реформы Адашева. Не прекращавшаяся на протяжении десятилетия кровопролитная и изнурительная война истощила среднее и мелкое дворянство. Дворяне пытались поправить дела за счет крестьянства. Но государевы подати росли быстрее, нежели помещичьи оброки, и при разделе прибавочного продукта крестьян все большая доля доставалась казне. Проблема дворянского оскудения приобрела в 60-х гг. исключительную остроту. Дворянство громко требовало от казны новых земель, и самодержавие не осталось глухим к этим требованиям. Не имея свободных земель, казна вынуждена была пускать в поместную раздачу государственные земли, а в некоторых случаях даже дворцовые вотчины. Но в центральных уездах этих земель было мало. Чтобы пополнить поместные фонды, правительство вынуждено было издать указы против княжеско-вотчинного землевладения.
По содержанию земельные указы начала 60-х гг. служили прямым продолжением продворянских реформ Адашева 50-х годов. Однако Грозному претил откровенно дворянский характер адашевских реформ. В своих писаниях Грозный выступает как адепт самодержавной монархии. В соответствии с этим в земельных законах начала 60-х гг. эгоистические стремления монархии, на первый взгляд, полностью превалируют над заботами о скудеющем дворянстве.
В полемике с Курбским царь самым недвусмысленным образом обвинял Адашева и его друзей в том, что они привели в "самовольство" и "супротисловие" бояр, "честию мало вас (бояр. - Р. С.) не с нами (царем. - Р. С.) ровняюще, молодых же детей боярских с вами (боярами. - Р. С.) честию подобяще...". Приведенные строки во многих отношениях представляются поразительными. Грозный упрекает Избранную раду за заботу о дворянстве и за возвышение дворян. Подобный упрек объясняется отчасти аристократическими предрассудками царя и его новых сподвижников, отчасти тем, что после отставки Адашева монархия столкнулась с возникшей в среде дворянства фрондой. Ядро ее образовали члены продворянского кружка Адашева и их приверженцы в дворянском ополчении и приказном аппарате.
* * *
Попытки ограничения княжеского землевладения в пользу казны и постепенное оттеснение удельной знати от кормила власти вызвали серьезное недовольство в среде высшей титулованной аристократии. Выступление княжеской фронды против правительства Захарьиных возглавили удельные князья.
В самом начале 60-х гг. власти заподозрили в измене удельного князя В. М. Глинского, двоюродного дядю царя. В свое время Захарьины участвовали в свержении правительства Глинских в 40-х гг., чего последние никогда им не простили.
По настоянию Захарьиных князь В. М. Глинский был арестован в июле 1561 г. В конце того же месяца он подписал крестно-целовальную грамоту и был освобожден из-под стражи. В "проклятой" грамоте боярин признавал, что "преступил" перед царем и обязался без ведома последнего не "ссылатися ни человеком, ни грамотами" с королем Сигизмундом и панами польскими и литовскими, не приказывать к ним никаких вестей. Всех людей, которые "учнут" с ним "думати о литовской посылке и отъезде",, удельный князь обязался немедленно "поимати, да поставити... перед своим государем". То же самое он должен был сделать с любым литовским лазутчиком, который прибудет к нему "с грамотами или с речами" из-за рубежа. Глинский обещал не отъезжать в уделы к братии царя Ивана, не приставать к лиходеям "в здешней ли земле или в уделех", выдать правительству любого человека, который будет говорить ему "лихо" на царя и его семью. Опальный князь обязался "не проносити никому" царской "думы" и тех речей, которые он услышит во дворце. Правительство опасалось, что князь В. М. Глинский "пристанет" к Старицким удельным князьям, главным соперникам Захарьиных со времени династического кризиса 50-х годов. Можно догадываться, что Глинский через свою родню боярина князя Немого не раз "износил" Старицким царскую думу.
Первое столкновение правительства с удельной фрондой имело мирный исход. Но вскоре в среде удельных князей возник более серьезный заговор. Возглавил его близкий родственник царя князь Д. И. Вишневецкий, владетель Белевского удельного княжества. Вишневецкий был одним из самых деятельных защитников внешнеполитического курса Адашева, главной целью которого была война с татарами и турками. Он участвовал во всех походах на Крым в 1558- 1559 гг., позже был послан "на государство" в Черкасы, где предполагалось образовать под эгидой России вассальное государство. Оно должно было объединить западные черкесские племена и стать оплотом в борьбе против турок и татар. Вишневецкий выехал в Пятигорск в феврале 1560 г., но пробыл там недолго. Царские послы утверждали позже, будто Грозный свел своего вассала с государства "из Черкас" за то, что тот "учал жити в Черкасех не по наказу". Покинув Пятигорск, Вишневецкий уехал на Днепр, откуда послал гонцов в Литву. В письме к Сигизмунду Вишневецкий объяснял отъезд на Русь тем, что хотел "годне" служить господарю и Речи Посполитой, "справы того неприятеля (московита. - Р. С.) выведавши".
Король счел благоразумным принять объяснения строптивого вассала и 5 сентября направил ему охранную грамоту на въезд в Литву. Но Вишневецкий не спешил вернуться на родину. Положив королевский лист в карман, он уехал на Русь. В ноябре 1561 г. белевский удельный князь явился в Москву, где назревали важные события.
Попытки правительства ограничить удельное и княжеское вотчинное землевладение вызвали противодействие со стороны удельной знати. Утверждению нового поземельного Уложения решительно воспротивилось официальное руководство Боярской думы в лице Бельского и Воротынских. Как раз в период обсуждения Уложения в думе (январь 1562 г.) правительство Захарьиных отдало приказ об аресте главы думы князя И. Д. Бельского. В течение трех последующих месяцев первый боярин думы содержался под стражей на Угрешском дворе в Москве. Все его имущество и двор были опечатаны, удельное княжество отобрано в казну. В ходе следствия Бельский был изобличен в заговоре и подготовке побега в Литву. При аресте у него были найдены охранные грамоты на въезд в Литву, подписанные королем Сигизмундом.
Во время розыска Бельский во всем повинился и признал, что изменил государю, "с Жигимонтом Августом королем есми ссылался и грамоту есми от неба себе опасную взял, что мне к нему ехати, и хотел есми бежати...". Несмотря на признание Бельского следствие по его делу вскоре зашло в тупик. Слишком много высокопоставленных лиц оказалось замешано в заговоре. Среди подозреваемых оказались такие лица, как Вишневецкий. Причастность этого авантюриста к заговору не вызывает сомнения. Бельский получил тайные грамоты из Литвы к январю 1562 г. Обмен письмами с королем должен был отнять не менее одного-двух месяцев. Следовательно, тайные переговоры начались никак не позднее ноября - декабря 1561 г. Но как раз в это время в Москву приехал Вишневецкий, уже имевший охранные грамоты от короля.