А незадолго до съезда партии, 5 декабря собралась Московская губернская партийная конференция. Ее вел сторонник Бухарина Угланов, доклад от ЦК делал "правый" Рыков, но в президиуме сидел и единомышленник Зиновьева - Каменев, председатель Моссовета. Но Каменев был слишком занят работой на других постах, и упустил из виду усиление его противников в Москве. Каменев после октябрьской договоренности со Сталиным думал, что "мы все - таки добились того, что на партийный съезд мы идем с единогласно принятыми резолюциями по всем основным вопросам нашего строительства". Он был разочарован. Один за другим выступающие начали громить зиновьевцев, обвиняя их в неверии в возможности социалистического строительства и даже "аксельродовщине". Эта обидное для большевиков слово попало и в итоговую резолюцию, что было особенно обидно - это было сравнение с меньшевиком, с врагом: "Меньшевик Аксельрод проповедовал двадцать лет назад широкую рабочую партию в противовес большевистской организации", - возмущенно комментировала конференция ленинградской организации. Но сейчас совсем другая обстановка, и обвинения в меньшевизме - оскорбительны. "Дико звучит обвинение ленинградской организации в ликвидаторском безверии в тот момент, когда у нас кипит как никогда строительская социалистическая работа, растут, закаляются пролетарские силы", - отвечали москвичам обиженные ленинградцы, подводя первые итоги новой дискуссии.
Война была объявлена. Между центральным органом РКП(б) газетой "Правда" и "Ленинградской правдой" началась острая полемика. "Правда" разъясняла подтекст обвинений в "аксельродовщине": ленинградское руководство считает необходимым принимать в партию как можно большее число рабочих. Этим подчеркивалось противостояние "мелкобуржуазному перерождению" партии. А вот первый секретарь Московской организации Николай Угланов, напротив, предложил остановить рост рядов и воспитывать пока нынешний миллион членов. Полемизируя с ленинградцами, "Правда" прибегла к подтасовкам. В качестве "мальчика для битья" был избран Саркис, обидевший в начале года главного редактора газеты Бухарина. Теперь Саркис направил в "Правду" свою статью по вопросу роста рядов, но затем отозвал ее для доработки. Несмотря на это, бухаринцы решили воспользоваться статьей, чтобы унизить Саркиса и в его лице - всю зиновьевскую организацию. "Чтобы показать, до каких высот долетает фантазия некоторых товарищей", они заявили, что Саркис писал: "У нас в партии должно быть 90 процентов всех рабочих!" Но вот конфуз - Саркис, оказывается, предлагал "довести процент рабочих (от станка) в партии до 90 %". Это предложение было принято Ленинградской парторганизацией. Сделать "рабочую партию" действительно рабочей - это не то же самое, что принимать в партию почти всех рабочих, независимо от их взглядов. "Правда" просто выставила Саркиса глупцом, что вызвало возмущение у ленинградских коммунистов. Полемика между "Правдой" и "Ленинградской правдой" разгорелась не на шутку, стороны дошли до взаимных оскорблений. 9 декабря "Ленинградская правда" уже прямо напала на Угланова: "тов. Угланов не перестает клясться в непоколебимости своей веры в РК". Но на деле он выступает против создания пролетарского костяка в партии, считая, что "рабочий класс для этого еще не созрел". Одновременно две газеты вели полемику и по поводу идеологических проблем, разделявших Зиновьева и Бухарина. Зиновьевцев атаковали "красные профессора" бухаринской "школы". И здесь методы полемики нельзя признать чистыми. Так, А. Стецкий приписал Г. Сафарову абсурдную с точки зрения марксистов мысль: "по его теории у нас госкапитализм, мы строим государственный капитализм, а не социализм". Сафаров, вслед за Зиновьевым и Лениным считал, что в стране существует государственный капитализм. Но это не значит, что он, коммунист, считает необходимым его "строить". Зиновьевцы тоже считали нужным строить социализм, но не видели возможным его достроить до победы мировой революции. После таких подлогов естественно, что "левые" считали идеологов "правых" людьми бесчестными. Каменев говорил о школе Бухарина: "Молодежь, которая оформляется в школе Бухарина, представляла бы для нас величину малоинтересную, если бы эта молодежь не получила фактически монополию на политически - литературное представительство партии, если бы фактически в руках этой школы не находилась вся наша печать и все политико - просветительные работы". Уже через два года монополию отобрали, но школа осталась и продолжала оказывать воздействие на коммунистические умы.
Ленинградские комсомольцы тоже не сидели сложа руки и распространяли среди своих организаций "синюю папку" - подборку статей "правых" с критическими комментариями. По меркам того времени это было типичным проявлением фракционности.
Все эти дискуссии вылились на партию внезапно. Недавние товарищи гвоздили друг друга, и трудно было разобраться, в чем там у них дело. Для большинства коммунистов различие во взглядах между Зиновьевым и Бухариным было слишком сложным. В этих условиях, как и в случае с Троцким, партийная масса предпочла оставаться на стороне начальства: в Ленинграде - на стороне Зиновьева, в остальных регионах - на стороне Сталина и Бухарина. Вне Ленинграда Зиновьева поддержали еще некоторые сотрудники Коминтерна, а также два известных лидера - Каменев и жена Ленина Н. Крупская, связанная с ними старой дружбой и разделявшая старые догматы ленинизма. "Новую оппозицию поддержал кандидат в члены Политбюро, министр финансов Сокольников и зампред Реввоенсовета Михаил Лашевич. Но это было практически все. "Можно только сказать, что все было подготовлено чрезвычайно искусно, - это мы должны признать, - и нас заставили принять бой тогда, когда соотношение сил такое, что бой принять не следует" - признавал Лашевич.
В сложившихся условиях октябрьское "соглашение о мире" уже ничего не стоило. Накануне съезда Зиновьев потребовал себе права на содоклад, чтобы иметь возможность подробно разъяснить свою позицию. Отказать было нельзя, делегаты могли сочувственно отнестись к идеям "новой оппозиции", апеллировавшей к привычным для большевиков бедняцким уравнительным лозунгам.
Идеи "новой оппозиции" были близки взглядам Троцкого, который был возмущен тем, что "вся полоса хозяйственно - политического развития оказалась окрашенной пассивным преклонением перед состоянием крестьянского рынка". Но, считая Зиновьева и Каменева зарвавшимися чиновниками, памятуя о травле, которую они против него развернули, не мог поддержать этот новый вызов Сталину и правым большевикам: "позиция, занятая ленинградскими верхами, является бюрократическим извращенным выражением политической тревоги наиболее передовой части пролетариата за судьбу нашего хозяйственного развития в целом и за диктатуру пролетариата… Глухой верхушечный пока что характер борьбы придает ее идейным отражениям крайне схематический, доктринерский и даже схоластический характер…, прокладывает себе дорогу обходными путями и путается в абстракциях, воспоминаниях, бесчисленных цитатах". Вот если Зиновьев признает стратегические идеи Троцкого, откажется от "ленинского" догматизма, тогда пожалуй.
Троцкого больше интересуют проблемы развития промышленности. Почему бы Сталину, отношения с которым уже полгода ничем не омрачаются, не назначить на это место Троцкого? А раз так, не стоит торопиться с поддержкой оппозиции. Только в конце января, после разгрома "новой оппозиции", Троцкий понял, что во главе ВСНХ его пока никто ставить не собирается. Тогда он свернул свою работу в этом органе.
А пока Сталин предлагал союз. Накануне съезда он сказал троцкисту Серебрякову: "Я предлагаю вашей фракции помочь нам в деле разгрома зиновьевской оппозиции". Серебряков, опасаясь провокации, ответил, что фракции нет. "Леонид, - сказа на это Сталин, - я тебя позвал для серьезного разговора. Ты передай своему "старику" об этом предложении". Сталин, часто встречавшийся с Троцким на Политбюро, действовал очень осторожно и боялся задать свой вопрос прямо. Помогать ему Троцкий не стал, но и в поддержку Зиновьева не выступил. Нейтрализовав Троцкого, Сталин обеспечил себе победу.
15 декабря, накануне съезда, большинство Политбюро послало смутьянам ультиматум: принять за основу резолюцию Московской организации, членам руководства не выступать на съезде друг против друга, отмежеваться от наиболее резких выступлений членов ленинградской организации Саркиса и Сафарова, восстановить в правах сторонников большинства Политбюро, исключенных из ленинградской делегации перед съездом.
Принятие этих требований означало бы полную капитуляцию. Зиновьев и Каменев отвергли этот "компромисс", что позволило Сталину обвинить их в отказе от сохранения единства.
Решающее столкновение между большинством Политбюро и "новой оппозицией" Зиновьева и Каменева произошло на XIV съезде партии 18–31 декабря 1925 г.
В докладе Сталин изложил господствующую точку зрения: "мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке…". Это - залог движения к социализму. Зиновьев не против этого движения. Суть разногласия в другом: "Бесспорно, и всем ходом нашего хозяйственного развития доказано, что мы действительно строим социализм в нашей стране. Мы спорим лишь о том, можно ли окончательно построить социализм… в одной стране, и при том не в такой стране, как Америка, а в нашей, крестьянской". Каменев, конкретизируя суть разногласий, говорил, что Бухарин и Сталин видят "главную опасность в том, что есть политика срыва нэпа, а мы утверждаем, что опасность в приукрашивании нэпа".
Стороны требовали друг от друга покаяться в прошлых ошибках (в том числе и тех, которые "ошибающиеся" признали), обильно цитировали Ленина. Крупская корила Бухарина за лозунг "обогащайтесь", который был "обращен к тому слою, с которым мы боролись во время революции". Бухарин привычно напомнил о поведении Зиновьева и Каменева в 1917 г., обвинял "новую оппозицию" в нелояльности к ЦК, его сторонник М. Рютин - в создании фракции. Через три года оба испытают тяжесть таких же обвинений на себе. А пока Каменев грустно прокомментировал эти "уколы": "Ну что же, шкуры у нас дубленые".
Крупская, с ужасом наблюдая избиение людей, которые многие годы были для них с Лениным друзьями семьи, призывала большинство к компромиссу с меньшинством. Разногласия неизбежны, ведь "большинство товарищей работает в очень разных условиях и разных областях работы, и поэтому они видят действительность с несколько разных точек зрения". Всего - то. Но если дать возможность этим разногласиям нарастать, то о монолитной партии придется забыть. Но пока Сталин тоже демонстрирует склонность к компромиссу. Еще не известно, чья в итоге возьмет. Так что пока он провозглашает: "Мы за единство, мы против отсечения".
Главная опасность выступлений "новой оппозиции" - возможность оглашения страшной тайны: Сталин, Зиновьев и Каменев тоже создали свою фракцию. Но прямо сказать об этом пока решился только Лашевич, да и то намеками, шутливо упомянув "тройку", "семерку" и "туз". Имелись в виду не карты из "Пиковой дамы", а фракционные органы большинства Политбюро. Лашевича резко оборвали. Члены фракции большинства вымарали ответы Лашевичу о "тройке" и "семерке" из стенограммы, чтобы никто не догадался, будто Сталин и Бухарин тоже действуют с помощью фракционных методов. Позднее Зиновьев и Каменев будут прямо говорить об этом, но партийная масса уже привыкнет, что оппозиции нельзя верить.
Каменев и Зиновьев не договаривали, потому что видели шанс перетянуть Сталина на свою сторону. Но эта надежда таяла на глазах. Каменев говорил: "Я тов. Сталина упрекал в ряде совещаний, я повторяю это перед съездом: ты вряд ли согласен с этой линией, но ты ее прикрываешь, и в этом твоя ошибка, как руководителя партии… Теперь я вижу, товарищи, что тов. Сталин целиком попал в плен этой неправильной политической линии (смех), творцом и подлинным представителем которой является тов. Бухарин". Но дело не просто в Сталине, а в системе аппаратного руководства: "Мы против того, чтобы создавать теорию "вождя", мы против того, чтобы делать "вождя". Мы против того, чтобы секретариат фактически объединяя и политику, и организацию, стоял над политическим органом. Мы за то, чтобы внутри наша верхушка была организована таким образом, чтобы было действительно полновластное Политбюро, объединяющее всех политиков нашей партии, и вместе с тем, чтобы был подчиненный ему технически выполняющий его постановления секретариат" …Подчинить секретариат вождям… я неоднократно говорил группе товарищей - ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба… Эту часть своей речи я начал словами: мы против теории единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя! Этими словами я кончаю речь свою". Зал негодовал. "Раскрыли карты!" - кричали с мест. Делегаты стоя аплодировали Сталину, подвергшемуся нападению "новой оппозиции". Сведя все к персональному вопросу Сталина, Каменев подтвердил утверждение своих противников о личном характере недовольства оппозиционеров. Так, Петровский говорил на съезде: "Сначала были личные расхождения, а дальше началась уже несогласованная работа, а потом искание позиций, которые можно было бы подвести под эти расхождения и разногласия".
Споры уже ничего не решали - позиции делегатов были известны заранее - ленинградская оппозиция плюс Каменев и Крупская с одной стороны, все остальные делегаты, подобранные аппаратно - с другой. И Троцкий, не сказавший ни слова.
Съезд осудил два уклона: "состоящий в недооценке дифференциации в деревне, не видящий опасности, связанных с ростом кулачества", и другой - затушевывающий "борьбу за середняка… как основной организационной форме движения деревни к социализму". С ним нужно было бороться особенно упорно, ибо второй уклон грозил "возвратом к политике раскулачивания". Через четыре года уклонистами станут противники раскулачивания.
Но когда делегаты стали требовать отстранения Каменева и Зиновьева со всех постов, против выступил один из лидеров большинства - Томский. Он напомнил, что у партии мало таких квалифицированных людей, как Каменев и Зиновьев. Их некем заменить. Пока некем. Но Сталин уже думает и об этом. А пока после всех взаимных обвинений Зиновьев сохранил свое место в Политбюро, представитель "новой оппозиции" Г. Евдокимов был введен в секретариат ЦК. Чтобы не было обвинений в узурпации власти секретариатом. Это позволило вырвать Евдокимова из Ленинграда и облегчило кадровые перестановки в городе Ленина.
А вот Каменев был понижен до кандидата в члены Политбюро. Он был возмущен. Он напоминал, что был членом Политбюро еще тогда, когда Ленин "не считал возможным вводить в Политбюро тт. Рыкова, Томского и Бухарина…" Каменев доказывал, что его не могут понизить за политические ошибки. Ведь Зиновьева оставили в прежнем ранге. Но в партии, напротив, говорили, что с "новой оппозицией" поступили еще мягко.
Съезд принял обращение ко всем членам Ленинградской организации, в котором увещевал ленинградских коммунистов отмежеваться от своих лидеров: "XIV съезд не сомневается, что Ленинградская организация, всегда шедшая в авангардных рядах партии, сумеет исправить ошибки, допущенные ленинградской делегацией". Цель обращения была обозначена как бы между прочим: "Дискуссия по решениям не может и не должна быть допущена". Дискуссии не было до, дискуссии не должно было быть после съезда. Оппозиционеры возмущались. Ведь им задают вопросы: в чем была ваша позиция, почему вы так ошибались? А они не считают, что ошибались. "Скажите, чтобы мы замолчали, мы замолчим". Но такое предложение не устраивает Сталина. Скажи такое, и Зиновьев с Каменевым начнут всем говорить - виновными себя не признаем, но нам запретили объяснять почему. Зажимают свободу слова.