Суть новой коммунистической стратегии в Китае, отвечавшей бюрократическому характеру коммунистического руководства, выразил Сталин: "и вот задача коммунистов и вообще революционеров Китая состоит в том, чтобы проникать в аппарат новой власти, сближать этот аппарат с крестьянскими массами и помогать крестьянским массам через этот аппарат удовлетворять свои насущные требования". Не разжигание революции, как в былые времена, а захват аппарата власти становится основой коммунистической политики на десятилетия вперед. "Руководство эпигонов в Китае означало попрание всех традиций большевизма. Китайская коммунистическая партия была, против ее воли, введена в состав буржуазной партии Гоминьдан и подчинена ее военной дисциплине. Создание Советов было запрещено. Коммунистам рекомендовалось сдерживать аграрную революцию и не вооружать рабочих без разрешения буржуазии", - впоследствии комментировал этот подход Троцкий. В сентябре 1926 г. он вернулся к китайскому вопросу. Усиление правых в Гоминьдане угрожало коммунистам изоляцией. "Выход не в том, чтобы не стремиться "заменять" левых внутри Гоминьдана; не в том, чтобы мягко и незаметно воспитывать их и подталкивать; не в том, чтобы "содействовать созданию левогоминдановской периферии из организации мелкой буржуазии". Все эти рецепты и даже их формулировка убийственно напоминает старую меньшевистскую кухню. Выход из положения состоит в организационном размежевании как предпосылки самостоятельной политики с глазами, устремленными, в первую очередь не на левогоминдановцев, а на пробудившихся рабочих". Конкретное требование: "перевести взаимоотношения компартии и Гоминьдана на путь союза двух самостоятельных партий".
Сталин считал, что уход из Гоминьдана - это сдача крупнейшей революционной организации антикоммунистам. Возражая тем, кто считал необходимым создавать крестьянские советы под руководством самостоятельной от Гоминьдана КПК, Сталин говорил: "Нельзя строить Советы в деревне, обходя промышленные центры в Китае". Пройдет несколько лет, и коммунисты будут создавать крестьянские советы и стремиться построить коммунизм с опорой не на города, а на деревенские коммуны. "Левацкая" стратегия в Китае будет связана с именем Мао Цзедуна, лидера, который сможет привести радикальный коммунизм к победе. Конечно, маоизм - не троцкизм, но в некоторой степени он позволяет понять, куда вела левая альтернатива и к чему она могла привести. После всех потрясений и ожесточенной борьбы не только с капитализмом, но и с "ревизионизмом" КПСС, радикальный коммунизм все равно вернулся к бюрократической диктатуре. Альтернатива "левого" коммунизма здесь, как и в СССР в 20–е гг., оказалась условной и привела к тому же результату, что и сталинский путь.
Весной 1927 г. российская левая оппозиция наконец преодолела разногласия по китайскому вопросу и решила все же развернуть критику сталинской политики в Китае: "Коммунисты выступают под собственным знаменем только в самых исключительных случаях. Все движение идет под знаменем Гоминьдана. Это положение приведет к тому, что при повороте верхушки Гоминьдана направо не будет организационного стержня для масс отходящих от Гоминьдана", - утверждал К. Радек, специалист по китайскому вопросу в рядах оппозиции.
Выступление оппозиции по китайскому вопросу было очень некстати. Китайская революция была на пике, и позиция Коминтерна претерпела сдвиг "влево". В марте 1927 г. в результате восстания бедноты Шанхай перешел под контроль НРА. Рабочие отряды не разоружились и конфликтовали с чанкайшистами. Нанкин, занятый НРА, был обстрелян флотилией западных стран. Это усилило антиимпериалистические настроения одной части гоминьдановцев и склонность к примирению - другой. Нужно было на что - то решаться. К этому времени Сталин уже выступал гораздо радикальнее, чем в 1926 г., требовал развертывания крестьянского и рабочего движения, но по - прежнему указывал, что КПК должна оставаться в составе Гоминьдана. Проанализировав документы этого периода, А. Панцов пришел к выводу: "Хорошо подготовленный "тихий" коммунистический переворот внутри Гоминьдана стал к тому времени настоящей сталинской идеей фикс". В марте коммунисты и левые гоминьдановцы стали готовить арест Чан Кайши. Нужно было, официально демонстрируя дружбу в отношениях с Чан Кайши, готовить его устранение. Коминтерн надеялся на поддержку лидера левых гоминьдановцев Ван Цзиньвеня, вернувшегося в Китай. Сколько раз потом Сталин будет действовать так же. Тщательно и тихо готовить удар, и затем молниеносно его наносить (если противник не опередит).
И тут оппозиция начинает кричать о реальных опасностях, "демаскировать" переворот. Уступить ей нельзя - Чан все поймет. Тем более, что троцкисты продолжают мыслить в категориях революций 1905 и 1917 гг. - поднимать народ, разжигать классовую борьбу, а не занимать посты, тихо договариваться с силовыми структурами. Так Сталин затем будет действовать в Испании и Восточной Европе в 30–40–е гг. Сейчас начал опробовать новый метод, так соответствующий его складу характера и настроениям советской и китайской бюрократий. И на тебе - троцкисты напоминают о традициях большевизма.
В апреле 1927 г. Чан Кайши, предупрежденный о коммунистическом заговоре, взял власть в свои руки и исключил коммунистов из армии и Гоминьдана. В Шанхае была проведена кровавая чистка от коммунистов. И после этого Сталин не считал возможным "отдать знамя Гоминдана, самое популярное из всех знамен в Китае, в руки правых гоминдановцев".
Освобожденная территория раскололась. Приморские районы поддержали Чан Кайши, а центральные - уханьское правительство левых гоминьдановцев и коммунистов во главе с Ван Цзинвенем, которому СССР продолжал оказывать финансовую и военную помощь. Сталин оказался заложником собственной политики и пытался извлечь пользу из союза хотя бы с осколками Гоминьдана. Но оппозиция категорично протестовала против продолжения этой обанкротившейся политики: "В пересмотре нуждается как раз линия на оставление компартии в Гоминьдана в положении придатка к Гоминьдану", - писал Зиновьев по свежим следам переворота, - "Выставить лозунг Советов в Китае значит, по мнению Сталина, "перепутать все карты", смешать все перспективы". Чьи карты, чьи перспективы?… Да, эти карты необходимо "перепутать" В китайском вопросе, как никогда столкнулись два политических стиля. Радикальные большевики привыкли к непредсказуемой игре, изменению тактики в зависимости от ситуации, опоре на массовую стихию с последующим подавлением ее, когда задача завоевания власти выполнена. Сталин предпочитал тщательную подготовку операции, и в случае внезапной неудачи некоторое время продолжал действовать по инерции, постепенно готовя новую "операцию". Когда Сталин поддерживал Гоминьдан, оппозиция выступала за советы в Китае. В 30–е гг. Сталин будет проводить здесь политику создания советов. Оппозиция выступала за форсирование индустриализации, и кризис НЭПа показывал Сталину их правоту. Но он уже не мог примириться с Троцким, и смена курса была возможна только после ликвидации левой оппозиции как силы, которая может претендовать на власть. Сталин будет готов принимать идеи со стороны, но он, а не кто - то другой должен решать, какие идеи принимать, а какие - нет.
В начале июля Сталин пришел к выводу: "Мы использовали уханскую верхушку как только можно было ее использовать. Теперь надо ее отбросить". Но Коминтерн призывал: "Ухань должен быть центром за другой путь развития Китая…", и в то же время, наученный горьким опытом союза с Чан Кайши, давал указание коммунистам: "стройте свои вооруженные силы". Военные приготовления коммунистов были замечены левыми гоминьдановцами. В июле и они разгромили КПК и объединились с Чан Кайши. Тысячи коммунистов погибли. В отчаянии КПК попыталась поднять восстания в городах Китая. В Кантон для этого прибыли эмиссары Коминтерна, в том числе видный деятель ВКП(б) В. Ломинадзе. Но население не поддержало коммунистов, и выступления были подавлены.
Китайская катастрофа потрясла коммунистов всего мира. Последние надежды на мировую революцию рухнули, тысячи китайских товарищей погибли. Сталинская политика потерпела полный крах. Части оппозиционеров "казалось, что столь очевидное банкротство сталинской политики должно приблизить победу оппозиции". Это позволило Троцкому утверждать: "…буржуазия, о которой говорилось, что мы ее используем и выбросим, как выжатый лимон, использовала на деле нас. Мы помогли ей сесть в стремя, она нас ногой отбросила, захватила всю власть, обескровила пролетариат. А за неделю до этого Сталин брал на себя ответственность за политическую линию Чан Кайши. Это худший обман партии, худший обман, - этого никогда не было в истории нашей партии, - говорят, что Центральный Комитет "все предвидел", а на деле было прямо противоположное". Итак, Сталин ошибся в Китае. Значит, он может ошибаться и в СССР. Оппозиция была права в критике китайской политики, значит, она может быть права и в отношении НЭПа.
Военная тревога и наступление оппозиции
Разгром коммунистического движения в такой огромной статье, как Китай, создавал впечатление, что империализм переходит в глобальное контрнаступление, что нужно ждать нападения на СССР. Это подтверждалось и серией событий накануне переворота Чан Кайши. Произошли налеты на советские представительства в Лондоне и Пекине с последующей публикацией захваченной документации о вмешательстве СССР в дела Китая и Великобритании. Отношения с последней тоже стали быстро ухудшаться, что объяснялось прежде всего советской поддержкой стачки британских шахтеров. В мае дипломатические отношения с Великобританией были разорваны. В советском руководстве опасались, что страны Запада могут предпринять военную акцию против СССР с помощью стран Восточной Европы. Поэтому шокирующее впечатление в Москве произвело убийство советского посла П. Войкова в Варшаве 7 июня. Его сравнивали с выстрелом в Сараево, который спровоцировал Мировую войну, и ждали новых провокаций.
В стране началась военная тревога. На этот раз это не была пропагандистская шумиха: "существующая ныне паника, которая слышится в каждом публичном выступлении и читается в каждой статье партийных лидеров, не "поддельная"…, эта нервозность успешно передается всему советскому народу", - докладывал британский дипломат. Чехословацкий дипломат также сообщал, что в 1927 г. "увеличивается число санитарных поездов. Многие фабрики и заводы перешли к работе на оборону…" СССР еще не был готов к столкновению с коалицией стран, граничивших с ним на западе и поддержанных Великобританией.
Военная тревога только обострила кризис НЭПа. Э. Карр комментирует: "В 1927 году кризис во внешних делах СССР, а так же первый взрыв увлеченности планированием отвлекли внимание от аграрных проблем. Урожай, хотя и менее обильный, чем в 1926 году, был вполне удовлетворительным, и предполагалось, что хлебозаготовка как и в прошлом году, пройдет спокойно. Эта уверенность была совершенно неоправданной. По сравнению с предыдущим годом настроения изменились. Тревожная международная ситуация, разговоры о войне, об оккупации - все это беспокоило теперь и деревню. После двух урожайных лет крестьянин впервые с начала революции наконец почувствовал себя уверенно. У зажиточного крестьянина были запасы зерна и денег. Промышленные товары, которые ему могли бы понадобиться, купить было почти невозможно. Деньги опять обесценивались инфляцией; в такой неопределенной ситуации зерно оказывалось самой надежной валютой. Крестьянам, имевшим большие запасы зерна, не было никакого смысла отправлять их на рынок. Поэтому осенью 1927 года зерна сдали государству чуть не в половину меньше, чем в 1926 году… Зимой 1927/28 года в городах очереди за хлебом стали обычным делом, масло, сыр и молоко - редкостью. Государственные запасы зерна истощились".
"Военная тревога" стала лишь спусковым крючком давно назревавшего кризиса. Уже с начала года большевистское руководство предпринимало рискованные шаги, чтобы выйти из "заколдованного круга", заставить зажиточных крестьян сдавать хлеб по более низким ценам. Государство отказалось от традиционного повышения цен весной, когда хлеб продавали владельцы крупных запасов. Считалось, что в условиях государственной монополии "кулаки" никуда не денутся и все равно продадут хлеб осенью. Но они не продали его. Крестьяне не были настолько богаты, чтобы отказываться от продовольствия, которое можно было потребить самим. Более, того, они сами "регулировали" производство, снижая его в соответствии с более чем скромными возможностями купить что - то у города. В 1926–1927 гг. производство хлеба упало на 300 млн. пудов.
Троцкий оказывался прав в том, что если большевики не хотели потерять контроль над экономической ситуацией, а значит и власть, им нужно было возвращаться к политике нажима и конфискации - другими методами их кадры не владели. Бухарин вынужденно намечает пути отступления от прежней политики: "мы должны теперь… сомкнутым фронтом, вместе с середняком, успешно начать более солидный нажим на нашего основного противника в деревне - на кулака". Зиновьев комментировал этот поворот официальной идеологии: "Значит, оппозиция боролась не даром. Значит, она была права - если даже у Бухарина смогла вырвать перед съездом такое заявление". Отмахиваясь от обвинений троцкистов в том, что бухаринцы "стибрили нашу платформу", "теоретик партии" считал "левый поворот" своей политики временным.
Военная тревога пройдет, а кризис останется. Только оборонная нагрузка на бюджет будет расти, достигнув в 1928 г. размеров вложений в саму индустриализацию.
СССР напомнил миру, что он - не обычное государство. На следующий день после убийства Войкова ОГПУ расстреляло 20 "белогвардейцев". В мире оценили этот акт как возвращение красного террора, заложничество. Эта конвульсивная реакция была порождена рекомендацией ОГПУ, которая здесь преследовала и собственную цель - спрятать "концы" провала операции "Трест". Дело в том, что в течении нескольких лет культивировали монархические кружки, создав из них контролируемую собственными агентами организацию. "Трест" с помощью ГПУ выстроил каналы переброски людей через границу. Это позволило арестовать международного авантюриста С. Рейли. Однако в 1927 г. в СССР проникло несколько белогвардейцев (возможно с помощью деятелей "Треста", не знавших о том, что работают "под колпаком"). "Колпак" оказался дырявым. Оказавшись в СССР, боевики не пошли на доклад к руководству "Треста", а занялись террором. Они заложили бомбу в помещение общежития ОГПУ (она была обнаружена до взрыва) и бросили бомбы в Центральный партийный клуб в Ленинграде. Один человек погиб, несколько было ранено. 8 июня одна группа боевиков безнаказанно ушла в Финляндию. Другую удалось уничтожить. Эти события напомнили советским руководителям, увлеченным внутренней борьбой, что эмиграция не дремлет. ОГПУ решило пожертвовать своим "рассадником монархизма", чтобы продемонстрировать успехи в борьбе с терроризмом и доказать внешним врагам, что не стоит рассчитывать на поддержку в стране. Для расстрела были отобраны деятели монархического подполья, эмиссары эмиграции, проникшие в страну в 1926–1927 гг., просто бывшие белогвардейцы и царские чиновники.
Расстрел 10 июня политически вернул страну ко временам военного коммунизма. Оппозиция чувствовала себя на коне - это было время торжества ее вождей. Они рассчитывали, что в условиях военной опасности их опять призовут к руководству. Тем более, что в вопросах внешней политики чуть ли не каждый день доказывал правоту оппозиции. Так, оппозиция выступала за прекращение работы Англо - русского профсоюзного комитета, где сотрудничали коммунисты и социал - демократы. После расстрела "заложников" представители Генерального совета Британской конфедерации труда были возмущены этим варварством, комитет распался, что вызвало глубокое удовлетворение оппозиции: "протест генсоветчиков против расстрела нами двадцати белогвардейцев доканал идею англо - русского комитета".
Но Сталин не торопился мириться. Более того, оппозицию подозревали в том, что она будет принимать участие в обороне СССР на своих условиях. Это вызывало возмущение Троцкого и Зиновьева: "Клеветнические клички "пораженцы" и "условные оборонцы" к нам не пристанут, рабочие Вам в этом не поверят".