Узбек, пылая гневом, клялся истребить гнездо мятежников; однако ж, действуя осторожно, призвал Иоанна Данииловича Московского, обещал сделать его Великим Князем и, дав ему в помощь 50 000 воинов, предводимых пятью Ханскими темниками, велел идти на Александра, чтобы казнить Россиян Россиянами. К сему многочисленному войску присоединились еще Суздальцы с Владетелем своим, Александром Васильевичем, внуком Андрея Ярославича. Тогда Князь Тверской мог умереть великодушно, или в славной битве, или предав себя одного в руки Моголов, чтобы спасти подданных; но сын Михаилов не имел добродетели отца. Видя грозу, он пекся единственно о собственной безопасности и думал искать убежища в Новегороде. Туда ехали уже Наместники Московские: граждане не хотели об нем слышать.
Между тем Иоанн и Князь Суздальский, верные слуги Узбековой мести, приближались ко Твери, несмотря на глубокие снега и морозы жестокой зимы. Малодушный Александр, оставив свой добрый, несчастный народ, ушел во Псков, а братья его, Константин и Василий, в Ладогу. Началось бедствие. Тверь, Кашин, Торжок были взяты, опустошены со всеми пригородами; жители истреблены огнем и мечем, другие отведены в неволю. Самые Новогородцы едва спаслися от хищности Моголов, дав их послам 1000 рублей и щедро одарив всех Воевод Узбековых.
Хан с нетерпением ожидал вести из России: получив оную, изъявил удовольствие. Дымящиеся развалины Тверских городов и селений казались ему славным памятником Царского гнева, достаточным для обуздания строптивых рабов. В то же время казнив Рязанского Владетеля, Иоанна Ярославича, он посадил его сына, Иоанна Коротопола, на сей кровию отца обагренный престол и, будучи доволен верностию Князя Московского, дал ему самую милостивую грамоту на Великое Княжение, приобретенное бедствием столь многих Россиян".
С этой грамотки и началось возвышение Москвы. Что же касается южной Руси и нарождающейся Литовской Руси, то сведения о них у Карамзина довольно туманны. О первой историк поминает с сожалением так: "Быв некогда лучшим ее достоянием, с половины XIII века они (южные области. - Примеч. авт.) сделались как бы чужды для нашего северного отечества, коего жители брали столь мало участия в судьбе Киевлян, Волынян, Галичан, что Летописцы Суздальские и Новогородские не говорят об ней почти ни слова; а Волынский не доходит до времен, наиболее любопытных важностию происшествий, когда народ бедный, дикий, платив несколько веков дань России и более ста лет умев только грабить, сведал от нас и Немцев действия военного и гражданского искусства, в грозном ополчении выступил из темных лесов на феатр мира и быстрыми завоеваниями основал державу именитую".
Под "державой именитой" Карамзин имеет в виду Литву Гедимина. Он еще знает о борьбе галицко-волынских князей с Литвой за земли юга, но не может сказать точно, когда южная Русь соединилась с Литовской: "Не зная, когда именно Литовцы овладели странами Днепровскими, знаем только, что Киев при Димитрии Донском уже был в их власти (без сомнения и Черниговская область). Таким образом наше отечество утратило, и надолго, свою древнюю столицу, места славных воспоминаний, где оно росло в величии под щитом Олеговым, сведало Бога истинного посредством Св. Владимира, прияло законы от Ярослава Великого и художества от Греков!.."
Сами волынские и галичские князья еще были самостоятельными в первой четверти XIV века, поскольку сохранились латинские грамоты, в которых князь юго-запада именуется " природным Князем и Государем всей Малой России", он обещал "предохранять землю Рыцарей от набега Моголов; употреблял печать Юрия Львовича, своего деда, и жил то во Владимире, то во Львове".
Литовский же князь Гедимин считал себя великим князем литовским и русским, ему удалось проводить такую политику, что монгольские баскаки не переступали черты государства и дани он не платил. При этом так унижаться перед ханами, как поступали владыки Москвы, ему не приходилось. Ради пользы дела и не желая конфликта с немецкими рыцарями, он перешел в латинскую веру, а потом точно так же вернулся к родной. Гедимин был православным. В этом плане Литовская Русь весьма интересное образование: довольно долго в ней считались равноправными обе веры. И жили в ней точно такие же русские князья, что и на юге, и на северо-востоке.
Но для времени Карамзина история южной Руси и Литвы интереса не представляла. Главное действие русской истории для него и его современников разворачивалось вокруг маленького Московского княжества.
Московская Русь
1328–1462
Великий князь Иоанн Даниилович, прозванием Калита
1328–1340
Карамзин считал, что с приходом к великокняжеской власти Ивана Даниловича по прозвищу Калита в прежде неспокойном государстве установился мир и порядок - монголы не зверствовали, крестьяне трудились, купцы торговали, бояре наслаждались достатком, и всем было хорошо: "Сия действительно благословенная по тогдашним обстоятельствам перемена ознаменовала возвышение Москвы, которая со времен Иоанновых сделалась истинною главою России".
Начало правления Ивана было ознаменовано его поездкой в Орду. Ездил он туда вместе с новгородскими боярами и младшим тверским княжичем Константином Михайловичем. Узбек милостиво вверил Тверь Константину, утвердил Ивана Даниловича в звании великого князя, но потребовал, чтобы Александр Тверской явился в Орду на ханский суд. Александр превосходно знал, чем этот суд может ему грозить, и заперся с сочувствующими ему горожанами в Пскове.
Иван Данилович должен был смирить Псков и добыть Александра, чтобы отправить того на верную смерть к хану. Московский князь приложил к тому немало усилий (в этом ему помогали новгородцы), но псковичи отказались Александра выдать. Иван понимал, что никакими угрозами не сломит их воли. Поэтому он убедил новгородского митрополита наложить на Псков проклятие. Но даже после этого псковичи не отпускали князя. Тогда он решился ехать сам, чтобы не подвергать город церковной опале и штурму.
Но Александр отправился не к хану. Вместе с молодой женой он уехал в Литву. Литва с этого времени становится для многих той русской территорией, где бессильна власть хана или московского князя. Бежать в южную Русь было бессмысленно: там тоже действовала ханская власть. И начнется постоянное перемещение из Москвы в Литву и из Литвы в Москву, в зависимости от того, кто накладывает опалу.
Карамзин совсем не оправдывал Ивана Даниловича: "Добрые Россияне не хвалили его за то, что он, в угодность неверным, гнал своего родственника и заставил Феогноста возложить церковное проклятие на усердных Христиан, коих вина состояла в великодушии". Поход, который Иван затеял против Пскова, новгородцы саботировали, ссылаясь на более важные войны с немцами и Устюгом (князья последнего способствовали убийству новгородских купцов в Югорской земле).
В Литве Александр заручился поддержкой Гедимина и - что было для Ивана омерзительно - вернулся в Псков, который избрал его на княжение. Псковичи даже пытались полностью отложиться от Новгорода и получить собственного архиепископа, приняв его от южной Руси, но эта попытка была неудачной, хотя в политическом смысле Псков был уже независим. Иван же завязал с ордынскими ханами постоянные отношения, он ездил туда чуть не каждый год. На псковичей он затаил злобу, а Новгород показался ему слишком богатым. Московское княжество богатством похвалиться не могло - оно при политике Ивана утекало в Орду.
Неудивительно, что Иван решил избавить Новгород от богатства. От города он потребовал право на прикамское серебро. Новгородцы отказали. Тогда Иван собрал войско и стал методично жечь новгородские волости. Горожане испугались и хотели откупиться, но Иван сделал вид, что рассердился и отъехал в Орду.
Новгородцы ожидали, что оттуда князь вернется с монгольским войском и уничтожит город. В такой ситуации они примирились с псковичами и признали их князя - опального Александра Михайловича. Перепуганные, они пошли даже дальше: завязали переписку с Гедимином, предлагая город его сыну Нариманту. По соглашению Наримант получал "Ладогу, Орехов, Кексгольм, всю землю Корельскую и половину Копорья в отчину и в дедину, с правом наследственным для его сыновей и внуков".
Иван, вернувшись из Орды, вынужден был сделать вид, что гнев миновал, он ласкал новгородцев речами и совершенно их успокоил. Ему даже удалось склонить горожан к походу на Псков против мятежного тверского князя. Но время этого похода назначено не было. В самом городе такая соглашательская политика вызвала смуту, прокатились волнения.
А в 1337 году князь вдруг снова припомнил новгородцам прикамское серебро и пошел войском в Двинскую область, дабы отобрать то, чего Новгород не желал отдавать по доброй воле. Но этот поход обернулся неудачей: войско князя перемерзло и вернулось ни с чем. Новгородцы опять испугались и умоляли Псков принять их сторону, чтобы вместе воевать против общего врага. Псковичи, которых уже дважды предавали, рассердились и приняли новгородского архиепископа крайне холодно. Отказали они и в обычной судной пошлине (ее город платил Новгороду).
Архиепископ ответил проклятием Пскова. Горожан это не испугало. Посол не получил ни денег, ни союзника. Тверской князь между тем решился испытать судьбу. Он уже десять лет управлял Псковом, но мечтал вернуться на родину. Гедимин ничем не мог ему помочь, Иван его ненавидел, но возвращение доброго имени и княжеского титула не зависело ни от Гедимина, ни от Ивана. Эту задачу мог выполнить только сам Александр Михайлович. Он поехал к Узбеку в Орду, где предложил хану помиловать его или казнить. Узбек оценил мужество князя, он вернул ему право на Тверь.
В 1338 году князь вернулся на родину. За прошедшие с монгольского пожога десять лет город был уже восстановлен. Для Ивана Даниловича это был тяжелый удар.
"Благоразумный Иоанн, - пишет Карамзин, - видя, что все бедствия России произошли от несогласия и слабости Князей - с самого восшествия на престол старался присвоить себе верховную власть над Князьями древних Уделов Владимирских и действительно в том успел, особенно по кончине Александра Васильевича Суздальского, который, будучи внуком старшего сына Ярославова, имел законное право на достоинство Великокняжеское, и хотя уступил оное Иоанну, однако ж, господствуя в своей частной области, управлял и Владимиром: так говорит один Летописец, сказывая, что сей Князь перевез было оттуда и древний Вечевой колокол Успенской Соборной церкви в Суздаль, но возвратил оный, устрашенный его глухим звоном. Когда ж Александр (в 1333 году) преставился бездетным, Иоанн не дал Владимира его меньшему брату, Константину Васильевичу, и, пользуясь благосклонностию Хана, начал смелее повелевать Князьями; выдал дочь свою за Василия Давидовича Ярославского, другую за Константина Васильевича Ростовского и, действуя как глава России, предписывал им законы в собственных их областях.
Так Московский Боярин, или Воевода, именем Василий Кочева, уполномоченный Иоанном, жил в Ростове и казался истинным Государем: свергнул тамошнего Градоначальника, старейшего Боярина Аверкия; вмешивался в суды, в расправу; отнимал и давал имение. Народ жаловался, говоря, что слава Ростова исчезла; что Князья его лишились власти и что Москва тиранствует! Самые Владетели Рязанские долженствовали следовать за Иоанном в походах; а Тверь, сетуя в развалинах и сиротствуя без Александра Михайловича, уже не смела помышлять о независимости.
Но обстоятельства переменились, как скоро сей Князь возвратился, бодрый, деятельный, честолюбивый. Быв некогда сам на престоле Великокняжеском, мог ли он спокойно видеть на оном врага своего? Мог ли не думать о мести, снова уверенный в милости Ханской? Владетели Удельные хотя и повиновались Иоанну, но с неудовольствием, и рады были взять сторону Тверского Князя, чтобы ослабить страшное для них могущество первого: так и поступил Василий Ярославский, начав изъявлять недоброжелательство тестю и заключив союз с Александром.
Боясь утратить первенство, и лестное для властолюбия, и нужное для спокойствия Государства, Иоанн решился низвергнуть опасного совместника".
Иван отправился по известному ему адресу - к Хану, взяв с собой старших княжичей Ивана и Семена, и стал клеветать на тверского князя. Клевета, само собой, сопровождалась богатыми подарками. Он нарисовал хану такую картину инакомыслия, что Узбек тут же отправил гонцов звать к себе неугодных Ивану удельных князей, в том числе и Александра Тверского. Очевидно, Иван надоумил его не называть истинной причины вызова, а, напротив, обещать награды и милости.
Сам Иван тем временем мирно вернулся в Москву. Александр обещаниям хана не поверил, но ехать решился. Вместе с ним отправились также Роман Михайлович Белозерский и двоюродный его брат, Василий Давидович Ярославский. Иван боялся князя Василия и даже снарядил военный отряд, чтобы убить его по дороге, но Василий убийц разогнал. Он собирался защищать Александра перед Узбеком.
Заступничество не помогло: хан приказал казнить и самого Александра, и его сына Федора. Этой смертью тут же воспользовался Иван: он стал диктовать свою политику тверским князьям. Они вынуждены были ходить "по воле московской".
Разобравшись с Александром, Иван обратил взгляд на богатый Новгород и вновь припомнил городу прикамское серебро, потребовав уплаты дани вдвое, поскольку возросло количество даров в Орду. Новгород отказался. Князь в ярости вывел из города своих наместников. Он думал начать войну, но тут случился Смоленский казус. Хан потребовал от Ивана войска для совместного разгрома мятежного княжества. Смоленск тогда был княжеством в составе державы Гедимина, но, очевидно, вынужден был платить хану дань. Теперь Смоленск платить не желал. Русские князья участвовали в этой войне так неохотно, а смоляне проявили максимум осторожности и перетянули на свою сторону ханского воеводу, обещая хорошие дары, что поход вроде бы и состоялся, но никаких результатов не принес.
Иван был недоволен. И Смоленском, и Новгородом, и Гедимином. Так что он заболел и довольно скоро умер. Что же касается прозвища, данного князю, то, по Карамзину, оно происходит от мешка, или калиты, который князь таскал с собой, оделяя нищих милостынью. Правда, по другим источникам, Калитой его прозвали потому, что он тащил в свой мешок, Москву, все, что плохо лежит, и был крайне завистлив и скуп.
Великий князь Симеон Иоаннович, прозванием Гордый
1340–1353
На великокняжеском столе отца сменил Семен Иванович, получивший прозвище Гордый. Семен, как пишет историк, "умел пользоваться властию, не уступал в благоразумии отцу и следовал его правилам: ласкал Ханов до уничижения, но строго повелевал Князьями Российскими".
Именно при нем разыгрался еще один акт новгородской трагедии. От города Семен стал требовать уплаты черной дани (денег со свободных земель) и повиновения. В ответ на это, когда московские бояре явились в Торжок с требованием покорности, новгородцы и торжчане повязали этих бояр и заковали в цепи. Семену же отправили письмо, где объясняли, что "он только Государь Московский; что Новгород избирает Князей и не терпит насилия".
Семен ничего не ответил, но стал собирать войско. Новгородцы струсили и согласились выплатить черную дань, если князь признает древние права новгородцев. Тот взял дань, распустил войско, признал новгородские права, но стал ждать случая, чтобы возобновить притеснения. Пока он разбирался с Новгородом, под самый Можайск пришли воины Ольгерда и пожгли окрестности. Семен даже не успел отразить удара. Правда, Ольгерд долго не задержался: как раз умер Гедимин, и Ольгерд считался наиболее вероятным его наследником.
В тот же год умер хан Узбек и на престол сел Джани-бек, который для полной безопасности предварительно убил двоих своих братьев. Новый хан сразу же потребовал к себе Семена и митрополита: первого милостиво переназначил великим князем, а со второго попробовал содрать побольше денег. Митрополит прикидывался нищим и ссылался на прежние грамоты, по которым церковь не облагалась никаким налогом. Впрочем, сошлись на шестистах рублях. Обе стороны казались довольными.
Утвердившись, Семен не забывал о Новгороде, но время еще не пришло. А новгородцы то мирились, то ссорились с псковичами и ожидали назначения наместника и сильного московского войска. Семен мудро медлил. Даже когда в 1347 году городу угрожали шведы, Семен вроде бы отправил войско на помощь, но вернул его с полпути, ссылаясь на государственную необходимость. Пришлось новгородцам искать расположения у псковичей и даже подписать с ними договор, по которому теперь уже официально Псков признавался независимым. Совместными усилиями они и выбили шведов.
Если Семен ожидал разгрома новгородского войска, то просчитался. Но он был занят другим делом: пробовал проведать, насколько реально привязать к себе литовцев и путем династических браков постепенно ввести эти приятные русские земли в государственный обиход. Свою племянницу он выдал замуж за Любарта, а свояченицу, дочку Тверского князя, - за Ольгерда.
С Москвой у Литвы установились мирные отношения, интересы литовцев лежали на западе, где они воевали с поляками за Волынь. Эта несчастная земля в середине XIV века стала предметом дележа между четырьмя государствами: Венгрией, Польшей, Литвой и Ордой. В конце концов Галиция досталась Польше, а западные русские княжества - Литве. И такое положение сохранялось вплоть до XVI века, когда образовалось объединенное польско-литовское государство Речь Посполитая.
На время Семена пришлось начало страшной эпидемии, которую летописцы именуют моровой язвой. Очевидно, речь шла о чуме. В Москве умерли и митрополит, и Семен, и два его сына, и брат. Эти смерти случились внезапно и вызвали брожение умов. В Орду за ярлыком отправились соискатели. Новгородцы везли хорошие дары, чтобы склонить мнение Джанибека на сторону Константина Суздальского, но с московскими князьями у хана было больше понимания, он и назначил молодого еще Ивана Ивановича Московского.
Великий князь Иоанн II Иоаннович