В церкви Марина приложилась к образам - и началося священнодействие, дотоле беспримерное в России: Царское венчание невесты, коим Лжедимитрий хотел удовлетворить ее честолюбию, возвысить ее в глазах Россиян и, может быть, дать ей, в случае своей смерти и неимения детей, право на державство. Среди храма, на возвышенном, так называемом ч ертожном месте сидели жених, невеста и Патриарх: первый на золотом троне Персидском, вторая на серебряном. Лжедимитрий говорил речь: Патриарх ему ответствовал и с молитвою возложил Животворящий Крест на Марину, бармы, диадему и корону (для чего свахи сняли головной убор или венец невесты). Лики пели многолетие Государю и благоверной Цесареве Марии, которую Патриарх на Литургии украсил цепию Мономаховою, помазал и причастил. Таким образом, дочь Мнишкова, еще не будучи супругою Царя, уже была венчанною Царицею (не имела только Державы и скипетра). Духовенство и Бояре целовали ее руку с обетом верности".
Так состоялось это венчание, которое очень не понравилось московитам. Простая польская панночка (не королевского даже рода) венчалась на царство, не сменив латинской веры. Не понравился народу и последовавший за венчанием праздник по случаю свадьбы. Гремела музыка, устраивались торжественные обеды. Но один вид Марины в царской короне бросал московских жителей в дрожь. Самозванец затевал в ближайшем будущем построить потешную крепость и устроить потешный бой. Марина ворковала над своими нарядами. Оба были счастливы, так счастливы, как только могут быть свободные люди.
Но будущее оказалось суровым. Шуйский взбунтовал Москву. "Положили избыть расстригу и Ляхов, - пишет Карамзин, - не боясь ни клятвопреступления, ни безначалия: ибо Шуйский и друзья его, овладев умами, смело брали на свою душу, именем отечества, Веры, Духовенства, все затруднения людей совестных и смело обещали России Царя лучшего.
Условились в главных мерах. Градские Сотники и Пятидесятники ответствовали за народ, воинские чиновники за воинов, господа за слуг усердных. Богатые Шуйские имели в своем распоряжении несколько тысяч надежных людей, призванных ими в Москву из их собственных владений, будто бы для того, чтобы они видели пышность Царской свадьбы.
Назначили день и час; ждали, готовились - и хотя не было прямых доносов (ибо доносчики страшились, кажется, быть жертвою народной злобы): но какая скромность могла утаить движения заговора, столь многолюдного?"
Признаки заговора были налицо. Самозванцу сообщали, что в Москве происходит что-то нехорошее, но он не верил. Он даже не усилил своей охраны. Мнишек умолял зятя быть осторожнее, тот только отмахнулся. Правда, чтобы успокоить Юрия, он наказал расставить по улицам стрельцов. Но эти меры были недостаточными. Дома поляков уже пометили тайными знаками, а народ ожидал звука набата, вооружаясь, кто чем мог.
На рассвете 17 мая набат зазвучал. Собрался готовый к бойне народ. Шуйский въехал с обнаженным мечом через Спасские ворота в Кремль. За ним хлынула вооруженная толпа. Дворцовая стража была сразу смята. Лжедмитрий отчаянно сражался, но когда попытался спастись бегством, неудачно выпрыгнул из окна и разбился.
Толпа этого только и ждала. Стрельцы едва отбили его, полуживого, и требовали честного суда: рядом жила привезенная в Москву Мария Нагая. Послали за ней и спросили будто бы, сын ли он ей. Мария отреклась (по другому источнику, толпа ничего не спрашивала). С криками толпа бросилась на окровавленного Самозванца и забила его до смерти так, что когда труп показали Марии, та сказала, что, не знает, ее ли это сын - узнать его было невозможно.
Марина же спаслась чудом. Ее в простой одежде московский народ не узнал. Покончив с царем и царицей, народ-богоносец бросился убивать поляков. Врывались в дома, хватали сонных с их постелей, избивали, резали и грабили. Таким было это веселое утро 17 мая, накануне потешного праздника.
Несчастному Мнишку, который был в шоке от этого кошмара, сказали просто: кончилось Царство бродяги. Марину взяли под стражу и держали как пленницу. Мнишку разрешили с ней видеться, но путь к дочери теперь лежал сквозь вооруженный строй москвичей.
Резня остановилась только к полудню. Весь день до вечера русские праздновали свою победу. А потом задумались: кто же будет управлять страной? Сомнений быть не могло: Василий Шуйский, изобличивший измену. Для того, чтобы утверждение нового царя было законным, с тем же вопросом обратились к Думе. Дума без колебаний назвала Шуйского. 19 мая его провозгласили царем. Причем в срочном порядке: патриарха Игнатия сместили, а нового избрать не успели, так что обошлись одними митрополитами и епископами. А телом несчастного царя Дмитрия в конце мая выстрелили из пушки в ту сторону, откуда он въехал в Москву.
Царствование Василия Иоанновича Шуйского
1606–1610
Василий в первую очередь отменил все нововведения Лжедмитрия. Он не видел в них никакого смысла, одну ересь. Своей задачей он считал вернуть все так, как было раньше, то есть до Самозванца.
Другой задачей было, конечно, разобраться с арестантами, а таковых оказалось немало. Вероятно, пытанные узники сообщали теперь странные сведения: и о Дмитрии они знали, что он не царь природный, и замышлял он собрать всех знатных бояр и убить, и вред он желал принести Москве, и Русь он ненавидел лютой ненавистью - чего под пытками не скажешь?
Чтобы успокоить людей, все результаты допросов сразу же были обнародованы. Потом привели народ к присяге, где чаще всего встречается частица "не": Шуйский не без оснований боялся, что народ, попробовавший крови, усомнится в неприкосновенности жизни богоданного царя.
1 июня его венчали на царство. Обряд был скромным, чтобы в приятную сторону отличаться от недавней латинской пышности. Василий пиров не затевал, денег не раздавал, никаких милостей от него не дождались.
Начались опалы. Шуйский отлично понимал, что врагов у него больше, чем друзей, и поэтому хотел разобраться сразу со всеми, чтобы потом не умереть так, как наивный Самозванец.
Но радости, что справедливость восторжествовала, в столице не было. Дело не в том, что Шуйский был плох. Шуйский был стар. Следовательно, после его смерти встала бы такая же проблема с престолонаследием. Дабы хоть как-то придать торжественность (и справедливость) своему воцарению, Василий приказал перенести мощи царевича Дмитрия из Углича в Москву и выставить для всеобщего обозрения. Он надеялся, что вопрос о царевиче закрыт теперь навсегда.
Раку перенесли. Народ рыдал. Тут же появились какие-то чудесно исцеленные. Кто-то прозревал, кто-то начинал ходить. Когда Василий решил было раку захоронить, народ взвыл, что мощи теперь чудотворные. Пришлось так и оставить кости Дмитрия в церкви, сделав новую деревянную раку и обшив ее атласом, на помосте, чтобы можно было благостно приложиться и получить исцеление.
Такое решение одобрил и новый избранный патриарх Гермоген, причислив Дмитрия к святым угодникам. После недолгого правления Самозванца в Москве не хотели иного партриарха - только сурового гонителя любой ереси. Гермоген был православен настолько, что прежде (да и потом) наживал себе врагов.
А между тем арестованные поляки сидели в застенках, и нужно было думать, что с ними делать дальше. Сигизмунд, озабоченный тем же самым, то есть тем, что сделают с его подданными, велел послам идти договариваться. Русские теперь не слушали, а обвиняли. Послов сразу поставили на место, упомянув, что Самозванца на Москву привели они сами и что король тоже отвечает за то, как пострадала Москва.
Послы только оправдывались и просили отпустить заключенных под стражу с миром, обещая никакого вреда Москве не принести. Василий отпустил простых воинов, но всех знатных поляков и Мнишка в Москве задержал, обещая, что этот вопрос решится между ним и королем. Но король был в замешательстве, он тоже не знал, защищать своих панов или не защищать.
Пока Василий пытался успокоить народ, а Сигизмунд решал, что для него лучше, появился второй самозванец. Он тоже начал вербовку единомышленников в казачьей среде. Еще при Лжедмитрии в Путивль был послан Басмановым князь Шаховской. Узнав о московских новостях, он тут же объявил: Дмитрий не убит, он спасся и теперь скрывается, а когда будет необходимо - объявится.
Эта весть утешила сторонников Дмитрия, и народ стал ожидать появления их царя. Условием скорейшего явления Дмитрия Шаховской назвал свержение узурпатора Шуйского. Народ восстал. Пламя восстания охватило все города южной Руси. Спасенный Дмитрий должен был, по заверениям Шаховского, прийти из того же Сандомирского воеводства. Скоро прошли слухи, что там действительно скрывается какой-то инок, беглый из Москвы, но выяснилось, что он не Дмитрий, а убийца Федора Годунова, некто Молчанов.
Слухи затихли, а ожидание напряглось. Василий просил (а скорее, заставил) Марию Нагую писать в южную Русь, что Самозванец не был ее сыном, а ее родной сын давно мертв и его гроб перевезен в Москву. Инокиня написала. Но и Шаховской писал свои указы именем Дмитрия и звал русских и украинцев соединиться ради торжества справедливости, ради венчанного царя.
Тут к Шаховскому пристали Иван Болотников, который недавно бежал из турецкого плена, Веневский сотник Истома Пашков, рязанский воевода Григорий Сунбулов, рязанский дворянин Прокопий Ляпунов. Посланные против восставших московские воеводы были пойманы, скованы и отправлены в Путивль.
Василий не уставал доказывать, что никакого Дмитрия нет, а Самозванец мертв, он всего лишь имя, но ему верили все меньше и меньше. Огромное войско шло на Москву. Только мужество молодого полководца Скопина-Шуйского спасло Москву на этот раз: Пашков сдался ему на милость, но Болотников дрался до изнеможения, только при очевидном поражении его отряд рассеялся. В Москве праздновали победу. Оказалось - рано.
Зимой восставшие снова стали подходить к Москве. Посланные воеводы, кто погиб в бою, а кто и передался на сторону противника. Василия измена ужасала. Он стал сам не свой. Единственное, что мог противопоставить мятежникам Шуйский, - церковную анафему.
Но и анафема не помогла. Теперь восставшие сидели в Туле. "Воеводы Московские взяли Дедилов, Кропивну, Епифань и не пускали никого ни в Тулу, ни из Тулы: Василий хотел одолеть ее жестокое сопротивление голодом, чтобы в одном гнезде захватить всех главных злодеев и тем прекратить бедственную войну междоусобную. "Но Россия, - говорит Летописец, - утопала в пучине крамол, и волны стремились за волнами: рушились одне, поднимались другие".
На волне этих крамол и всплыл второй Самозванец. Нашли его где-то на Украине, был он поповским сыном по имени Матвей Веревкин. "Сей самозванец и видом и свойствами отличался от расстриги, - говорит Карамзин, - был груб, свиреп, корыстолюбив до низости: только, подобно Отрепьеву, имел дерзость в сердце и некоторую хитрость в уме; владел искусно двумя языками, Русским и Польским; знал твердо Св. Писание и Круг Церковный; разумел, если верить одному чужеземному Историку, и язык Еврейский, читал Тальмуд, книги Раввинов, среди самых опасностей воинских; хвалился мудростию и предвидением будущего.
Пан Меховецкий, друг первого обманщика, сделался руководителем и наставником второго; впечатлел ему в память все обстоятельства и случаи Лжедимитриевой истории, - открыл много и тайного, чтобы изумлять тем любопытных; взял на себя чин его Гетмана; пригласил сподвижников, как некогда Воевода Сендомирский, чтобы возвратить Державному изгнаннику Царство; находил менее легковерных, но столько же, или еще более, ревнителей славы или корысти. "Не спрашивали, - говорит Историк Польский, - истинный ли Димитрий или обманщик зовет воителей? Довольно было того, что Шуйский сидел на престоле, обагренном кровию Ляхов. Война Ливонская кончилась: юношество, скучая праздностию, кипело любовию к ратной деятельности; не ждало указа Королевского и решения чинов государственных: хотело и могло действовать самовольно, но, конечно, с тайного одобрения Сигизмундова и панов думных. Богатые давали деньги бедным на предприятие, коего целью было расхищение целой Державы. Выставили знамена, образовалось войско; и весть за вестию приходила к жителям Северским, что скоро будет у них Димитрий".
И он объявился. Точнее, сначала пришли в город Стародуб двое странников, которые поведали тайну, что Дмитрий с войском уже движется на помощь. Народ возопил и стал расспрашивать, где их царь. Тогда один из странников скромно потупился и сказал: "Он здесь". Он даже перенес пытки и только потом открыл, что его спутник и есть царевич Дмитрий.
Атаман Заруцкий, который отлично знал первого Дмитрия, упал к ногам второго. Ему теперь было все равно, кто станет иконой похода, он хотел свести с трона Василия. Движение разом охватило весь юг, новый Дмитрий вел народ на Москву.
На этом ужасающем фоне в Москве праздновали взятие Тулы. Во всех церквах провели благодарственные молебны. По случаю такой радости помиловали чуть не половину пленных, только часть утопили, часть удавили, часть повесили, а немцев (они были среди восставших) в полном комплекте отправили в Сибирь. Но не успели отпраздновать Тулу, как снова вспыхнул бунт в Калуге. Тут уж был виноват сам Василий: он решил подавить мятежников руками других мятежников и отправил 4000 донских казаков, взятых в Туле, отвоевать ему Калугу. Донцы отвоевали: они явились в калужский стан к московским воеводам, выгнали их, взяли власть и соединились с восставшей Калугой. А из Литвы подходили отчаянные мятежные паны, им тоже было дело до московского трона.
В декабре 1607 года Лжедмитрий Второй вошел в Орел. Здесь он спокойно перезимовал, еще больше усилился и двинулся на Москву. Шуйский понял, что теперь должен идти самозванцу навстречу. Встреча состоялась 13 апреля 1608 года под Болховом. Шуйский был разбит, часть его воевод бежала в Москву, часть укрылась в Болхове. Шуйский сведал об измене, нашел изменников, тут же приказал их пытать в Москве, выведать правду и казнить или сослать, последнее определялось знатностью: менее виновных, но не знатных, казнили, а более виновных, но князей - сослали.
Но пока Шуйский выискивал измену, Лжедмитрий обошел его ставку и отправился к Москве другим путем.
Встал новый самозванец лагерем в селе Тушино, чтобы видом своего войска пугать московских воевод. Он слал в Москву письма, разоблачающие Василия, но ответа не получал. Против него на Ходынке встали части Василия. Между двумя неприятелями регулярно происходили кровавые стычки. Воспользовавшись самозванцем, поляки снова стали требовать возвращения московских пленников. Королевские послы теперь приходили к Василию прямо из тушинского лагеря!
Только к концу июля договорились о размене. И только договорились, как отряд Рожинского ударил по Москве из Тушинского лагеря. Василий поспешил избавиться от пленников (и, как он думал, от тушинских поляков). Но только освобожденные отъехали, тушинский лагерь усилился отрядами Сапеги, а Лисовский по дороге взял и потерял Коломну. Сапега оказался противником серьезным. Посланные на него воеводы были разбиты.
Несчастную Марину меж тем везли к Смоленской границе, но выехать она так и не смогла. По дороге ее перехватил отряд Зборовского. Ей вручили письмо от самозванца. Все это время Марина не имела даже понятия, что ее Дмитрий давно мертв. Теперь, читая письмо, она обливалась слезами счастья.
Карамзин считал, что Марина знала о его смерти, но в этом он не прав. В своем дневнике Марина Мнишек описала тот кошмар, который пережила, - как она вдруг поняла, что ей придется играть роль счастливой жены воскресшего мужа, ей шепнул это польский шляхтич, на полдороге в Тушино повернув назад, и все полдороги до лагеря самозванца она рыдала. Потом, увидев "воскресшего", она только играла назначенную ей роль.
Марину продал Мнишек. Ему требовались деньги. Так тушинский лагерь обзавелся "воссоединенной семьей". Уже и народ в Москве стал сомневаться, что Дмитрий был убит, и даже в том, что он не спасся во младенчестве. Но большинству было и вовсе все равно, кто царь, а кто мятежник: "Столица уже не имела войска в поле: конные дружины неприятельские, разъезжая в виду стен ее, прикрывали бегство Московских изменников, воинов и чиновников, к Самозванцу; многие из них возвращались с уверением, что он не Димитрий, и снова уходили к нему. Злодейство уже казалось только легкомыслием; уже не мерзили сими обыкновенными беглецами, а шутили над ними, называя их перелетами.
Разврат был столь ужасен, что родственники и ближние уговаривались между собою, кому оставаться в Москве, кому ехать в Тушино, чтобы пользоваться выгодами той и другой стороны, а в случае несчастия, здесь или там, иметь заступников. Вместе обедав и пировав (тогда еще пировали в Москве!), одни спешили к Царю в Кремлевские палаты, другие к Царику, так именовали второго Лжедимитрия. Взяв жалованье из казны Московской, требовали иного из Тушинской - и получали! Купцы и Дворяне за деньги снабдевали стан неприятельский яствами, солью, платьем, оружием, и не тайно: знали, видели и молчали; а кто доносил Царю, именовался наушником.
Василий колебался: то не смел в крайности быть жестоким подобно Годунову и спускал преступникам; то хотел строгостью унять их и, веря иногда клеветникам, наказывал невинных, к умножению зла".
Положение Шуйского становилось все хуже. Настолько хуже, что он отправил Скопина-Шуйского к шведскому королю, договариваться о войне против Польши. Многие города между тем целовали крест новому самозванцу. В Ростове мятежники захватили митрополита Филарета (отца будущего царя Михаила Романова). Его босого и полуголого привезли в Тушинский лагерь, но Лжедмитрий встретил его ласково, одел в дорогие одежды, препоясал золотым поясом и нарек патриархом. Правда, для безопасности патриарха держали в заключении, использовали только по мере надобности.
Пока Скопин-Шуйский добирался до шведов, большая часть Московского царства передалась на сторону самозванца. На Москву собирался идти Сигизмунд. В таких условиях встал вопрос: что делать и кто виноват? Если на первый можно было ответить - сделать все, чтобы спасти страну (как это будет лучше, каждый представлял по-своему), то на второй ответ был ясен: Шуйский.
17 февраля Шуйского попытались отрешить от власти. Но первая попытка не удалась. Против "снятия с должности царя" выступил Гермоген, а вслед за ним и Дума. Когда Василия попытались вытащить из дома, он устыдил недовольных: "Чего хотите? Если убить меня, то я пред вами и не боюсь смерти; но свергнуть меня с Царства не можете без Думы земской. Да соберутся великие Бояре и чины государственные, и в моем присутствии да решат судьбу отечества и мою собственную: их суд будет для меня законом, но не воля крамольников!"
Пытались Шуйского убить, но эта попытка провалилась. А тем временем к Москве подходили шведы. Шли они, конечно, не из любви к соседу: Шуйский обещал хорошо заплатить и подарить за услугу Кексгольм.
Появление шведов было своевременным. Войско Делагарди понемногу очистило северные от Москвы города. Однако, дойдя до Твери, шведы вдруг повернули назад. Причина была проста: Шуйский не выплатил жалованье, за бесплатно шведы и финны умирать не хотели.