Но у нас были более важные задачи. В прибрежных поселках мы занялись сбором данных о различных способах добычи рыбы, об особенностях местного песцового промысла. Вековой хозяйственный опыт населения оказался весьма солидным. Однако в 40-50-х годах колхозы усовершенствовали технику промыслов. Рыболовецкие бригады получили крупные невода, сети, моторные лодки, кунгасы и катера. В правлениях колхозов уже мечтали о приобретении механических льдобуров для облегчения подледного лова, рыбонасосов, транспортеров, планировали строительство рыбозасольных цехов. Растущее хозяйство требовало новой транспортной техники - тракторов, автомашин. Ее еще не было. Основным транспортом здесь оставались мохнатые неприхотливые сибирские ездовые лайки. На них перевозили рыбу, доставляли плавник, везли с берега до поселка грузы.
Часть рыбаков зимой превращалась в охотников. Песцов добывали капканами и пастями, ловушками давящего типа. На первый взгляд нехитрое занятие. Но в действительности искусство. Найдите в тундре места, где песец охотится на мышей, наловите рыбы для привады, теперь подвезите ее к местам, облюбованным песцами, и разбросайте. Зимой поставьте капканы так, чтобы они запахом железа не отпугнули песца, чтобы он видел и чувствовал приманку, но не видел ожидающих его железных скоб с пружинами. Теперь заметите следы и уезжайте. Но ненадолго. Иначе снег занесет капкан, и ваш труд пропадет, или ветер обдует капкан, и песец разгадает ваши намерения. Вот песец попал в капкан. Удача. Спешите его взять, иначе вам достанутся лишь клочья меха и кости. Голодные песцы поедают трупы своих собратьев.
Охотники предпочитают капканам пасти. В них тушка попавшего зверька лучше защищена. Но сооружение ее - дело нелегкое. Весной с побережья на охотничьи угодья по снегу завозят бревна. Летом на возвышенных местах разравнивают площадки и на них из трех-четырех бревен строят пасть. Ее тщательно огораживают кольями. Если хозяин следит за ней, ремонтирует, она служит десятки лет. Так же как и капканы, пасти необходимо регулярно осматривать, очищать от снега. В распоряжении охотника обычно их несколько десятков.
Вот здесь и проводят большую часть зимы промысловики. Нужно побывать в открытой тундре, чтобы оценить труд охотника. С раннего утра он на ногах - готовит упряжь, нарту, собак. Короткий день посвящается осмотру пастей. В одной заменит приманку, в другой проверит насторожку, очистит от снега. Потом кормит собак, готовит себе обед или ужин. Не каждые сутки промысловику удается вернуться в зимовье. Поднялась поземка, закружился снег, началась пурга. Где-то по дороге нужно переждать непогоду. Вот в тундре и возникли поварни.
В местах песцового промысла охотники издавна ставили срубы без окон и без печей. В этом ящике на шестке разводится огонь. Дым выходит в незаделанное отверстие в крыше. Низкие нары служат одновременно столом. Два человека, а в случае нужды и три в поварне могут переночевать. Хорошо, если около поварни имеются дрова. Обычно охотники заблаговременно доставляют сюда на зиму несколько бревен. Продовольствие у промысловика с собой, чайник и котел тоже входят в походное снаряжение. В поварнях, как правило, имеется аварийный запас: коробок спичек, огарок свечи, иногда несколько юкол, а на шестке - стружки и лучины, чтобы скорее можно было разжечь костер. Затихла пурга, и охотник снова двигается в путь. Да, нелегкое это дело - песцовый промысел!
На обратном пути в Кюсюр нам "посчастливилось" заночевать в поварне. В дороге застала нас пурга, и пришлось пережидать ее в этом сооружении. Дым безжалостно ел глаза, мороз пробирал до костей, и спать пришлось почти сидя, так как набилось нас в поварню четыре человека. Все бы ничего, но мой помощник во время кочевки простудился. В юрте, считавшейся центром ближайшей охотничьей бригады, ему пришлось отлеживаться. Вот там-то я и получил кое-какие новые данные о степени веры в чудесное.
Охотники приезжали сюда за продуктами, иногда ночевали и вновь спешили на промысел. Постоянно здесь жил только старик Кирис (Христофор) - так до неузнаваемости окружающие переделали его полное имя. Кирис, исполнявший обязанности кладовщика, приемщика пушнины и хозяина ночлега, был рад побеседовать с дорожными людьми. Когда-то он сам здесь охотился, но теперь годы и ревматизм не позволяли ему промышлять зверя.
Сначала старик принял нас за охотоведов и сводил беседу на повадки песцов. Только на следующий день выяснилось, что у нас с ним общие интересы. Кирис умел исполнять олонхо, слыл сказочником и не раз был кутуруксутом (помощником шамана). Как известно, во время камланья ("общения с духами") шаман впадает в транс. Он бьется, кричит и нередко теряет сознание. И тут тело служителя духов должен поддерживать на ремнях помощник. Иногда помощник вторит призывам шамана, греет ему бубен или сам бьет в него.
Кирис не плохо знал шаманские обряды. Мой дневник пополнился ценными сведениями. За чашкой чая около раскаленной докрасна железной печурки я услышал множество любопытнейших рассказов о местном колдуне Черепанове, превращавшемся в случае нужды в дикого оленя, о злобных проделках Аграфены, о кочующих камнях, дарующих охотникам удачу. Чучуна не интересовал моего собеседника. Ему приходилось только слышать, что этот человек-животное изредка встречается в тундре. Шаман, по словам Кириса, с чучуной дела не имеет.
Но самое интересное было в том, что даже этот человек, косвенно причастный к культу, не был слепо верующим. По представлениям Кириса, только некоторые шаманы действительно общались с духами. Остальные будто бы подражали им и мошенничали. Более того, чудеса Черепанова и других аптахов (волшебников) вовсе не воспринимались как истинные события. Доля скептицизма, и весьма солидная, ощущалась и при изложении самих рассказов о чудесных и потусторонних силах.
Слушавшие Кириса охотники, далеко не молодые люди, воспринимали повествования о зловредных шаманах как сказки, однако признавались, что оставляют подарки, когда едут мимо могилы какого-нибудь шамана или мимо острова Аграфены.
Неужели за несколько лет работы школ, больниц, пунктов ликбеза взгляды стариков так изменились? Нет. Здравый смысл, видимо, никогда не покидал людей даже в ледяном краю. Слепой веры в чудеса не было. Беседы с Кирисом в общем явились ударом по возникшей у меня новой версии, объяснявшей возникновение образа чучуны. Другой удар, по существу разрушивший эту версию, был нанесен встречей с мэнэричкой.
На второй день пребывания в поселке Станах-Хочо я проснулся ночью от громкого пения. Во сне в Якутии поют многие, особенно после трудной дороги или тяжелой работы. Здесь это мало кого удивляет. Я прислушался. Пение чередовалось с бормотанием и воплями. Уже светало. Я вышел из юрты. Около крыльца на корточках сидела старуха. Платок у нее сбился, волосы растрепались. Шуба была накинута прямо на рубаху. С закрытыми глазами, раскачиваясь из стороны в сторону, старуха пела, подражая шаману.
- Мэнэрик она, - объяснил мне утром хозяин. - Весной всегда недели две с ума сходит: поет, кричит, убегает, потом спит.
Родственники женщины особого внимания на припадок не обратили. Было ли это для них привычным явлением, или они считали ее неизлечимо больной, мне установить не удалось. Из моих настойчивых расспросов хозяина выяснилось только, что жена его давно страдает головными болями. Я спросил, о чем она поет, почему кричит и кого зовет.
- Кто знает, - был ответ, - плетет какие-то слова, наводнения боится.
- Почему же не лечится у врачей?
- Человека без ума как можно лечить? Да у нее к лету все проходит.
- Слушают ли ее, когда поет, предсказывает?
- Нет. Не шаманка она, просто ум теряет.
В общем душевнобольных за прорицателей население не принимало. Допущение того, что бредовые галлюцинации больных являлись источником возникновения демонических образов, теперь представлялось мне маловероятным. Трезвый ум обитателей Севера требовал реальных, весомых подтверждений не только видениям, но и рассказам о чудесах. Без них чудесное превращалось в сказочное. Разыскиваемый мной чучуна, как ни странно, в сказочные персонажи не укладывался.
В конце мая работа в низовьях Лены была завершена. Оставалось выехать в Якутск. Зимний аэродром в Кюсюре еще сохранялся. Но по метеорологическим условиям порт был закрыт. Вылет откладывался со дня на день. И вот тогда чучуна вновь напомнил о себе.
Вдова старика Корякина, которому молва упорно приписывала столкновение с чучуной, приехала погостить к родственникам в Кюсюр. Об этом я узнал от фельдшера из Усть-Оленёка. С ним мы встретились в аэропорту. Он серьезно интересовался стариной, оказал нам много услуг и дал немало ценных советов. Однако его совет расспросить других членов семьи старика Корякина, очевидцев события, оказался трудновыполнимым. Один из сыновей Корякина переселился на Алдан, замужняя дочь кочевала с оленеводческой бригадой где-то на границе Жиганского и Булунского районов, и поездка к ней представлялась делом нереальным. И вот теперь встреча с вдовой Корякина как будто бы наметилась.
В доме, где остановилась Корякина, когда мы вошли, было и людно и шумно. В окружении нескольких девочек разного возраста женщина в длинном цветастом платье, в темных камусных торбасах, богато расшитых бисером, что-то кроила. Это и была Корякина. Приход посторонних ее не смутил. Фельдшер неторопливо рассказал о моем интересе к старине.
Корякина подтвердила, что когда-то с мужем и детьми жила на заимке Маиндакан в низовьях Лены. Здесь ловили рыбу, неподалеку добывали дикаря - диких оленей. Связно рассказать о столкновении ее мужа с чучуной она не могла. Все же выяснилось следующее. В конце лета (видимо, в 20-х годах) она как-то заметила, что с вешал стала исчезать юкола. По ночам выли и лаяли собаки. Несколько раз, когда она подходила к юкольнику, слышался громкий свист. А как-то днем около юкольника рядом с ней упал камень. Тогда Корякина вместе с детьми заперлась в юрте и сидела там несколько часов в ожидании мужа, уезжавшего осматривать сети. Утром хозяин дома, взяв берданку, пошел посмотреть, кто подходил к юкольнику, но следов не обнаружил. А когда опять отправился на осмотр сетей, она услышала выстрел. Вскоре вернулся муж и велел собираться. Поняв, что он не хочет говорить о том, что произошло, она и не стала спрашивать. Как известно, охотники, северные якуты, старались не говорить при женщинах о своих делах. Обычай требовал также, чтобы женщины не проявляли любопытства. Им не полагалось вмешиваться в дела, связанные с промыслом. Быстро сложив и погрузив вещи, посадили детей и собак в карбаз (дощатая весельная лодка) и спустились вниз по реке к соседям.
Потом ее часто спрашивали, какой из себя чучуна и как все было. Видимо, муж рассказал охотникам о том, что убил чучуну. Но ей он ничего не говорил. Все было в рассказе Корякиной очень реалистично. Но вопроса о чучуне она не прояснила.
Фельдшера беседа крайне разочаровала. Он пытался с помощью наводящих вопросов узнать, какой был чучуна, где зарыли его труп, правда ли, что он черный. Но рассказчица не могла удовлетворить его любопытство. На вопрос о том, черный ли чучуна, Корякина ответила: сам знаешь, говорят, темный, как камень, я то не видела.
На следующий день мы вылетели в Якутск. Предстояла длительная обработка собранных материалов. Однако подведение итогов моего расследования о таинственном чучуне не потребовало больших затрат времени. Итак, полученные данные свидетельствовали о том, что как в верховьях Оленёка, так и в низовьях Лены и Оленёка бытовала легенда о чучуне-чудовище. Но он представлялся в низовьях не одноногим чертом, а человеко-зверем, питающимся дикими и домашними оленями. Была и другая версия, по которой чучуна - вполне реальное существо. Собственно новыми были свидетельства о том, что известные по имени и фамилии охотники и оленеводы имели столкновение с чучуной. Правда, непосредственные участники таких стычек успели умереть, однако показания членов их семей были весьма важными. Родственники тех, кому молва приписывала убийство чучуны, подтверждали факт столкновений, описывали в общем какие-то действительные происшествия. Из показаний этих косвенных свидетелей следовало, что встречи, столкновения с чучуной происходили летом или осенью в конце 20-х - начале 30-х годов. Внешнего вида чучуны никто, кроме Винокурова, описать не мог. Труп человека с копьем, обнаруженный Винокуровым, отождествить с чучуной мешало отсутствие добавочных сведений. Небезынтересным представлялось и то, что чучуне упорно приписывался свист. В низовьях Лены молва наделяла его не фантастическим оружием, а копьем, стрелами. В общем по сравнению с легендами, записанными в Оленёкском районе, рассказы о чучуне в Булунском районе имели менее фантастический характер. Однако загадкой оставалось, с кем имели столкновения те люди, которым приписывали убийство чучуны.
Поиски в низовьях Лены не дали ключа к разгадке тайны чучуны. Я не мог поздравить себя с удачей. Все же прекращать их за неимением фактов мне представлялось преждевременным, тем более что еще предстояли экспедиции в северо-восточные районы Якутии.
Составление отчета о поездке в низовья Лены оказалось делом более трудоемким, чем я полагал. Необходимо было сравнить полученные данные с материалами, хранившимися в архиве и рукописном фонде Якутского филиала Академии наук. И тут меня ожидала находка, подкрепившая смутное чувство, что разгадку тайны чучуны следует искать в тундре.
Просматривая материалы Якутской комплексной экспедиции Академии наук за 1927–1929 годы, я обнаружил в отчете одного из отрядов, работавшего в низовьях Лены, крайне любопытное сообщение. Упоминая, что в низовьях Лены в конце XIX века по инициативе Русского географического общества была учреждена полярная станция, автор отчета как курьез рассказал, что местное население воспринимало ее как охранный пост от каких-то диких "чучунов", будто бы собиравшихся напасть на охотников и оленеводов. Из этого сообщения можно было сделать заключение, что диких людей представляли не только как одиноких бродячих чудовищ, но и как какое-то племя.
Вскоре с аналогичным сообщением познакомил меня известный исследователь якутского фольклора Г. У. Эргис. Он готовил к печати собрание якутских преданий. Среди них мое внимание привлекла легенда, записанная самим Эргисом на юге Якутии, в Мальжагарском наслеге Олекминского района, - "Чучуна-охотники". Неужели рассказы о чучуне имеют хождение по всей Якутии? Однако выяснилось, что И. И. Лукашкин, 68 лет, поведавшей эту легенду, слышал ее в Жиганском районе, в низовьях Лены. В ней чучуна был обрисован как добрый сосед якутов и эвенков.
"В одну тунгусскую семью среди зимы зашел чучуна, неся на плечах другого, который во время охоты на горных баранов упал с утеса и сломал ногу. Они зимовали в этой семье. Чучуна со сломанной ногой всю зиму пролежал, нога зажила в согнутом виде. Здоровый был очень быстрый в беге, притаскивал на своих плечах убитых им диких оленей и горных баранов. Он поражал зверей стрелой из лука. Когда пришельцы научились языку хозяев, они рассказали: "Мы обитаем на скалистых горах. Огня не знаем. Живем в каменных пещерах. Существуем исключительно охотой. Промышляем диких оленей, мясо их едим в сыром виде, шкурой их одеваемся. Шкуру оленя снимаем целиком и одеваем на себя: шкуру передних ног- на руки, шкуру задних ног - на ноги". Наступила весна, и в один теплый день чучуна ушли. Здоровый из них вышел из дома и побежал на запад, за ним поскакал на одной ноге покалеченный. Он, нисколько не отставая, погнался за товарищем. На дорогу они не взяли съестных припасов. Сказали, что в пути будут кормиться охотой".
По легенде получалось, что чучуна - племя людей, незнакомых с огнем, огнестрельным оружием и шитьем одежды, обитающее на каком-то горном хребте. Представить себе людей без огня в зимних условиях Ленского края для якутянина так же трудно, как вообразить человека, живущего под водой. Видимо, в этом и была соль легенды, рассказанной Лукашкиным.
Интересными оказались и соображения самого Г. У. Эргиса. Комментируя легенду о чучуне, он высказал предположение, что, может быть, это предание о каких-то племенах, осваивавших Север до якутов и эвенков. Может быть, необычное поведение чучуны, свист, крик, бросание камней - всего лишь меры, предпринимавшиеся древними поселенцами края для того, чтобы запугать пришельцев, предотвратить их продвижение в районы своего основного обитания.
Предположения Эргиса, как и другие, требовали серьезных подтверждений, а их-то и не было.
ГЛАВА 5. На Яну и Индигирку
В Верхоянск я вылетел в начале зимы 1952 г., сразу после ноябрьских праздников. В Якутске уже свирепствовали тридцатиградусные морозы, а на Яне температура достигала 40 градусов мороза. Самолеты в Верхоянск еще регулярно летали. Рейсы обычно прекращались после того, как термометр показывал 48–50 градусов.
Морозы меня не смущали. Со склада Якутского филиала Академии наук нам дали ворох теплой одежды - дохи, шапки, унты, рукавицы, спальные мешки.
В бассейне Яны предстояло разобраться в особенностях хозяйства и традиционной культуры населения, выяснить границы наслегов в прошлом и происхождение отдельных родов - в общем собрать материал, проливающий свет на историю формирования своеобразной верхоянской группы якутского народа. Затем мы предполагали выехать в горный Саккырырский район, с тем чтобы познакомиться с бытом эвенов. Самолеты в этот район не летали, и мы намеревались воспользоваться транспортом местных колхозов - лошадьми и оленями. Выполнение обширной программы требовало значительных усилий. Райисполком выделил в помощь нам уроженца Верхоянска учителя Алексея Степанова, снабдил рекомендательными письмами. В ближайший Борулахский наслег мы выехали целым обозом. Мохнатые невысокие лошаденки двигались шагом, и мороз, несмотря на все предосторожности и ухищрения, давал о себе знать.
Мои помощники неустанно записывали предания, разбирались в деталях обычаев и обрядов. Я же сосредоточил внимание на составлении генеалогий. Фотоаппарат бездействовал. На морозе застывал затвор, а в помещении снимать не удавалось, так как не хватало света. Много времени уходило на зарисовки отдельных предметов украшений одежды, обуви. И все же работа шла успешно. Материал постепенно накапливался. Предания воскрешали заселение Яны беглецами из Центральной Якутии, мрачные картины междоусобиц среди верхоянских якутов, появление первых русских землепроходцев. Много интересного удалось записать об оспенных эпидемиях, духах болезней, духах хозяев рею и гор, о проделках шаманов. Но о чучуне большинство наших информаторов не слышало. Лишь несколько человек на вопрос, кто такой чучуна, ответили, что об этом чудовище рассказывают где-то в тундре.
В верхоянских наслегах были распространены рассказы о мюленах - бюлюнах (врагах). Их представляли как какое-то вражеское, но вовсе не дикое племя. Уроженец Мямяльского эвенского рода Голиков рассказал, что слышал предание о том, что бюлюны когда-то нападали на верхоянских эвенов и якутов, уводили в плен женщин и девушек, угоняли оленей. Один из местных охотников, взятый группой бюлюнов в качестве проводника, завел их в ущелье, где и погиб с ними от снежного обвала, другую часть врагов будто бы перебили его родичи.