А вот разлучать, ссылаясь на законодательство, маленького ребенка с матерью можно лишь в случае, если мера является срочной, временной и отменяемой, причем необходимо провести беседы и с матерью, и с ребенком, если мать (или ее партнер) жестоко с ним обращаются. Даже в отношении явной мучительницы решение не может быть однозначным. Разумеется, мне приходилось защищать ребенка от грозящей ему физической опасности. Когда я консультировала в больнице Труссо, туда пришла женщина, которая умоляла дежурного врача подписать ей разрешение забрать после выписки свою дочь двух с половиной лет. Девочку били дома, она была госпитализирована с несколькими переломами. Но она звала мать. Медсестры говорили: "Если малышка требует, чтобы к ней привели мать, значит, ей нужна мать". Я пригласила эту женщину на разговор, она клялась и божилась, что больше пальцем девочку не тронет.
Она и со старшим сыном обращалась плохо. Мальчик подвергался побоям, пока не подрос настолько, чтобы удирать через окно – к счастью, они жили на первом этаже. Любовники матери обращались с мальчиком по-разному: одни – ласково, другие – колотили так же, как она.
– Моя младшая сестра провоцирует мать, – сказал мне тогда брат девочки…
Я вступила в разговор с истязательницей, которая пришла уверять в своих благих намерениях: она, дескать, исправится и т. д.
– Происходящее с вашей дочерью – то же самое, что происходило с вашим сыном, когда он был маленьким. Только она еще не достигла того возраста, чтобы выпрыгивать из окна во избежание вашего гнева.
Я ее заставила вновь пережить все происходившее с нею, воспроизвести сам процесс.
– Ах, все поначалу идет хорошо – первые часы, затем она начинает действовать мне на нервы, а стоит мне ее шлепнуть, – ну что уж тут! как только я прикоснусь к ней руками… я не могу больше себя остановить.
Я вынудила ее признать, что, если вернут девочку, она опять начнет ее избивать. И я не подписала ей разрешение забрать ребенка домой.
Истязательницы чаще всего сами в детстве были лишены любви, либо, сверх того: по причине болезни, или несчастного случая, или каких-то сугубо личных обстоятельств они на какое-то время, сразу после рождения ребенка, были с ним разлучены.
Ребенок не так уж не виноват в том, что с ним дурно обходятся: он имеет склонность провоцировать мать.
Учитывая все это, я не сторонница того, чтобы бесповоротно отнимать ребенка у матери, которая с ним плохо обращается; нам нужны более мобильные структуры, чем те, которые существуют во Франции, чтобы ребенок мог жить отдельно от матери, но навещать ее в конце недели, или чтобы она приходила повидаться с ним после работы и в выходные дни, – лишь бы ребенок не жил постоянно под одной крышей с ней и не находился в полной ее власти.
Я с большим сомнением отношусь к идее официального размещения детей в приемных или временных семьях. Службы по защите детства допускают произвол, и в этом им содействует приставленный к ним адвокат. Если родителя лишают права посещать своего ребенка, защита превращается в насилие. Что до права родителя жить после развода под одной крышей с ребенком, решения по этому поводу часто суть не что иное, как нарушение прав человека. Рука государства оказывается в лучшем случае чрезмерно тяжелой.
Власть законов все больше сводит семью-ячейку к паре мать-дитя или, в виде исключения, отец-дитя, бабушка-дитя. Феминистское движение, в сущности, отражает тенденцию граждан пользоваться опекой со стороны общества и во всем полагаться на государство. Дети не должны изменять личную судьбу женщины – требуют борцы Движения за освобождение женщин. Их "выращивание" – дело других людей. Кооперативные объединения, добровольные или оплачиваемые воспитатели, детские деревни или преждевременная эмансипация детей – такие решения предлагаются во имя того, чтобы мать могла сохранить полную свободу действий.
Отец втягивается в борьбу. Он пытается вернуть себе утраченные права. Он пользуется отказом феминисток от ухода за младенцами, но в то же время объективно превращается в союзника феминизма. Если речь о том, чтобы отец разделял с матерью заботы по уходу за новорожденным, такое урегулирование внутри семьи-ячейки может пойти ребенку на пользу. Но есть опасения, что подобная реакция мужчин пронизана духом конкуренции и реваншизма по отношению к женщине, стремлением ответить ударом на удар. Нельзя безнаказанно устранять одного из двоих, которые призваны дополнять, а не вытеснять друг друга. Но, право, не будет ли ошибкой отстаивать эту структуру нуклеарной семьи, семьи-ячейки, считающуюся – характерная для сегодняшнего дня подмена понятий – "традиционной", когда на самом деле она изобретена сравнительно недавно, от силы лет сто тому назад? Задумаемся над результатами этого столетнего эксперимента. Обречен ли он в силу своей ограниченности и нынешней неадекватности? Быть может, его извратила и подмяла под себя политика – экономические кризисы, война, урбанизация, массовая коммуникация и т. д.? Или он порочен сам по себе?
Пара отец-мать по-прежнему представляет базовое опосредование, эталонную символическую ячейку для всех детей в мире, потому что ее изначальная функция состоит в том, чтобы принять эдипов треугольник и примириться с ним. Без эдипова треугольника символический язык не может найти себе выражения и завершить структурирование личности. Но отношения внутри эдипова треугольника вполне могут проигрываться и в отсутствие биологических родителей. Их могут обеспечить воспитатели или приемные родители при условии, если они назовут ребенку его биологических родителей и ознакомят его с историей его реальных предков.
Вопреки общераспространенной ориентации, законное усыновление следовало бы производить не с рождения ребенка, а гораздо позже, лет в десять-одиннадцать. Воспитателям и будущим усыновителям следовало бы выплачивать вознаграждение. Хорошо было бы, чтобы мать сразу после родов сказала младенцу, что она доверяет его людям, которые будут хорошо о нем заботиться.
От ребенка ни в коем случае не следует скрывать существование его реальных родителей. То, что не высказано полностью, распоряжается сексуальной жизнью. Ребенок весь соткан из первичных побуждений, он не может сублимировать свое либидо, если не знает, чей он сын или чья дочь. Психоанализ завтрашнего дня должен будет полностью сосредоточиться на задаче: понять, что происходит внутри отношений эдипова треугольника.
Ребенок обладает не всеми правами, но права – это все, что у него есть. У родителей нет никаких прав на его личность – у них есть только обязанности.
С самого начала своей внутриутробной жизни человек не является частью материнского тела, он уже уникален. Он сам дает себе жизнь и рождается на свет при посредстве отца и матери, он – сама Жизнь. В силу своего желания родиться он настойчиво стремится к развитию и достижению своей цели. С точки зрения психоанализа мать – это только посредник, сперва биологический, потом символический. Это не так уж мало. Это основное.
Законодательство по абортам не учитывает этих данных. Это еще одно вмешательство государства-отца в жизнь людей.
Ребенок обладает не всеми правами, но права – это все, что у него есть. У родителей нет никаких прав на его личность – у них есть только обязанности.
Да еще и одно из самых грубых, граничащих с злоупотреблением властью. Если несовершеннолетняя беременеет, общество (родители, воспитатели, врачи) оказывает на нее давление, направленное на то, чтобы ее ребенок не появился на свет. Если она упорствует в своем желании рожать, ее заставляют жить взаперти в "гостинице для матерей". Посягать на плод под предлогом, что он может войти в группу детей повышенного риска, это значит манипулировать реальной игрой жизни и смерти. Если материнский организм может плоду навредить, надо обеспечить матери лечение. Но стремление любыми средствами продлить жизнь больного нельзя подменять произволом в отношении жизни и смерти плода.
Он существует, во всяком случае, мать аборт не программирует. Признать утверждения воинствующих сторонников добровольного прерывания беременности по этому поводу – было бы ложью. Материнство изменяет женщин, в том числе и борцов, годами проповедовавших отказ от беременности. Когда дают жизнь, фантазмами не питаются.
На мой взгляд, наказывать за аборт нельзя. Но легализацию абортов я считаю ошибкой.
В общем и целом, результат (и цель!) воспитания детей на государственном попечении – это дети, лишенные индивидуальности, потому что эти дети отрезаны от своей истории.
Треугольник… с четырьмя углами
(мать, ее спутник жизни – не обязательно отец ребенка – и органы социальной помощи)
В итоге наилучшая услуга, какую можно было бы оказать отцам и матерям, – это попытаться свести до минимума родительские права и роли, освободив их от наслоения мифов; можно говорить о роли родителей, подаривших ребенку жизнь, о той помощи, в которой они нуждаются, чтобы принять на себя долг воспитания ребенка, или об их праве передать эту роль другому лицу, но при этом следует как можно меньше говорить о "родительских правах".
Взрослые родители абсолютно необходимы ребенку, будь то биологические родители, или приемные, или и те и другие. В сущности, для маленького ребенка благотворно все, что может рассеять тревогу, связанную с взаимностью внутри социальной группы; чем больше ребенок замкнут внутри треугольника, внутри отношений отец-мать, тем больше он задыхается, и тем меньше у него шансов стать самим собой. Надо отпереть для него эту камеру, но принять меры, чтобы из этого плена он тут же не угодил в другой, еще более жестокий. Дело в том, что ребенок – это дитя матери и того мужчины, с которым она его зачала, все равно, замужем она или нет. Прежде чем его отдадут в ясли, он должен знать, что он – ребенок этой женщины, что он пожелал родиться от нее и мужчины, с которым она его зачала. Что эта женщина его пожелала, но что она, кроме того, нуждается в обществе, точно так же, как и он сам, и что его глубинная сущность не изменится оттого, что попечение о нем будет поручено другим людям, которым мать доверит его на время. Этот срок надо устанавливать постепенно, посредством речи и сенсорики, чтобы ребенок знал, что в яслях он тот же самый человек, что и вечером дома, с мамой, несмотря на то, что воспринимаемая им действительность меняется. Во избежание срыва все это необходимо объяснить ребенку в присутствии его родителей. Этот первичный треугольник усложняется, когда ребенок попадает в руки другому человеку, и вот тогда-то ему необходимо объяснить, кто такой этот человек: материнские и отцовские слова помогут ему сохранить чувство безопасности. Только отцовский и материнский голос могут "омамить" и "опапить" для него людей, которым доверяют заботу о малыше. Тогда тела этих людей станут символами безопасности, а сами они – временными представителями отца и матери. Благодаря этому ребенок остается самим собой, таким же, как дома, и может сохранить все свои сенсорные возможности – ни одна из них не "уснет". Это дает ему силы перенести ожидание встречи. Он сохраняет свой тонус, не прячется в свою раковину, как улитка, потому что уверен, что эта раковина (родители, о которых с ним говорят) мысленно никогда его не покидает. При этом условии он становится существом общественным. Воспитателей яслей удивляет именно эта энергия двухмесячных детей, поступающих к ним из Мезон Верт. А все дело в том, что в Мезон Верт, где всё ребенку объясняют словами, социализация самых маленьких к тому времени уже состоялась. В безопасности, при постоянном присутствии родителей, ребенку здесь рассказывают о том, как он появился, как его вынашивали. Рассказывают о его судьбе. К примеру, вот маленький мальчик (или девочка) – у него нет законного отца, и мать говорит о нем: "У него нет отца". Мы ей шутливо возражаем: "Как, не-ужели вы – исключение из закона природы?" А ребенку говорим: "Твоя мама зачала тебя, как всех детей, вместе с мужчиной". – "Да… Но он так мало значил!" – "Не так уж мало – раз появился на свет этот ребенок, который, для того чтобы родиться у вас, выбрал его себе в отцы. Вы же счастливы, что у вас есть ребенок?" – "Конечно! Ведь я его хотела". Тогда мы обращаемся к ребенку: "Вот видишь, тебя хотели, правда, ты не знаком со своим отцом, но он у тебя, как у всех людей, есть. У твоей мамы тоже был отец; значит, у тебя и дедушка есть. А у твоего отца, твоего родителя, который подарил тебя твоей маме, тоже был отец, которого ты не узнаешь, потому что твоя мама не была с ним знакома и не может тебе о нем рассказать. Но он у тебя есть, он в тебе, ты его знаешь, каким-то неведомым всем нам образом".
Дети из Мезон Верт, когда они поступают в ясли, избавлены от синдрома адаптации, то есть в самые первые дни они не теряют тонуса, у них не нарушено функционирование органов пищеварения или носоглотки; они так же веселы, как дома и как в Мезон Верт, – там, где с ними находится мать; а главное – они слушают то, что им говорят. Иногда мы получаем весточки от наших "выпускников"; сегодня им по четыре-пять лет, они прекрасно адаптировались к школе; они хорошо переносят болезни, больницы; все испытания они переносят с помощью системы языка, которой им хватает для того, чтобы укрепиться в так называемом исходном нарциссизме. Я думаю, все это незаметно для нас присутствовало и в жизни первобытного племени, и в деревенском укладе, и в семейной жизни тех времен, когда все собирались в единственной отапливаемой комнате, когда существовали традиции, встречи после разлуки, воскресенья в семейном кругу; и если вопреки болезням, вызванным отсутствием гигиены и ранним употреблением алкоголя, малышам удавалось выжить, то окружающее давало им чувство укорененности, безопасности пребывания в обществе, неотделимом от их семьи. Нетрудно заметить, что очень часто родители скорее препятствуют развитию своих детей, чем способствуют ему. Их любовь не несет детям свободы – она, как правило, проникнута собственничеством, к ней часто примешивается тревога. Никуда не денешься: на нашей любви всегда паразитирует наша прожорливость. В наши дни родители слишком часто оказываются по отношению к маленькому человеку главным образом паразитами.
Родителей не надо "ставить на место"; надо поддерживать в них стремление оставаться на том месте, которое они занимали до зачатия ребенка, чтобы их желание было устремлено на их жизнь с другими взрослыми; пускай они просто сохранят за собой место людей, испытывающих желания. Иначе происходит вот что: когда они попадают в ловушку материнства или отцовства, свободные валентности их желания, которые раньше были направлены на жизнь с другими взрослыми, устремляются на потомство и фиксируются на этом ребенке, который для каждого из родителей занимает место другого супруга. И этот другой супруг теряет свою ценность в сравнении с обнаруживающейся притягательной либидинозной мощью и соблазнительностью ребенка. Он, ребенок, – или соблазнитель, или – отверженный; его хотят либо сожрать, либо им командовать, дрессировать, неизменно с любовью, проистекающей из нашего нарциссизма, потому что ребенок – наш, плоть от плоти. Гениальный Фрейд понял это и назвал комплексом Эдипа.
7 глава
Главное открытие
"Генетическая солидарность"
"Вашим барышням неизмеримо нужнее научиться по-христиански вести себя в мире и мудро управлять своей семьей, чем строить из себя ученых или героинь; женщины всегда остаются полузнайками, и то немногое, что они знают, как правило, внушает им гордыню, надменность, болтливость и отвращение к надежным и основательным предметам" ("Беседы о воспитании девиц", 1696).
Со времен г-жи де Ментенон, которая составила целый сборник непререкаемых рецептов касательно воспитания девушек и высказала кое-какие презрительные суждения о детях вообще, честные философы избегали этой темы. Они уступили поле деятельности монахиням, исповедникам, благовоспитанным людям, гувернанткам, няням, торговкам платьями. Поговорка "Все девицы – комедиантки" расценивалась как постулат, сотворить из девочек нечто иное, кроме как объект для мужчин, не надеялись. Гораздо больше заботились о подготовке мальчиков к активной жизни. Детство лидеров. Имелось так называемое типовое воспитание: отдавали, например, на воспитание к иезуитам.