Опираясь на свой опыт государственного деятеля, Гвиччардини подробно останавливается на проблеме подбора чиновников из ближайшего окружения монарха: он убежден, что единовластному правителю нужны советники самой высокой квалификации (di estraordinaria sufficienza). Советники высшего ранга – министры (ministri), ведающие важными государственными делами, – должны обладать высокими нравственными достоинствами, быть честными и преданными государю. Однако на практике государи мало следуют этому правилу, окружая себя людьми случайными, и по своему невежеству и несправедливости поощряют не столько честных и старательных, сколько тех, кто служит им плохо. Невежество и несправедливость – серьезный изъян в системе единоличной власти, его усугубляет, подчеркивает Гвиччардини, честолюбие государя, безудержное стремление к собственному величию. "Не нужно проклинать честолюбие и поносить честолюбцев, если они добиваются славы честными и достойными способами… Гадко и презренно лишь то честолюбие, единственная цель которого – собственное величие, как обычно бывает у государей: оно для них идол, поклоняясь которому они жертвуют совестью, честью, человечностью и всем прочим" (32). Равно пагубна для подданных и расточительность государя: ради собственного обогащения и возвеличения он грабит и вымогает, так что тех, кто страдает от его поборов, куда больше, чем тех, кого он одаривает своей милостью (173).
Картина единовластия нарисована в "Заметках" в мрачных тонах. При монархическом правлении слишком велика роль субъективного фактора власти, когда судьба народа и государства в целом зависит в огромной степени от разума и воли правителя, к тому же далеко не всегда хорошо образованного и талантливого политика, часто пренебрегающего мудрыми рекомендациями лучших из своих советников. В этом плане нет особых преимуществ и у республики, при правлении многих, среди которых мало кто действительно способен грамотно управлять государством. Выход для любой формы власти Гвиччардини видит в высокой квалификации политиков, базирующейся на широкой образованности, включая осведомленность в юриспруденции, политических теориях, истории, философии, этике и риторике.
Гуманистическая система образования прочно укоренилась в высших слоях итальянского общества в конце XV – начале XVI в., она становилась нормой и в придворных кругах. Тем понятнее позиция Гвиччардини, обращающего внимание на некомпетентность власти, преодоление которой он видит в постижении науки управления и самими правителями, и всеми теми, кто ведает важными государственными делами. Это полезно и необходимо как монархиям, так и республикам, считает он. Правда, для народного правления он видит выход еще и в создании сената – официального органа коллективной мудрости опытных и образованных политиков, честных, пекущихся об интересах общества, а не о своем собственном благе. В монархиях эта роль может принадлежать компетентным, преданным правителю советникам. Высокая политическая квалификация власти составляет, по убеждению Гвиччардини, главную опору ее прочности, чему может способствовать и искусство управления, точнее, искусность политики. Искусство власти помогает достичь успеха, но не определяет его, главным оказывается владение наукой управления. Такой вывод сделал Гвиччардини, обобщая в "Заметках" свои наблюдения и опыт политика.
Размышления Гвиччардини о природе власти во многом перекликались с идеями гуманистов, писавших о негативных сторонах тиранических режимов и призывавших воспитывать будущих государей в духе гуманистической морали. Особенно близки идеи Гвиччардини о недостатках монархии и необходимости высокой квалификации правителей Альберти, создавшему в произведении "Мом, или О государе" яркую сатиру на систему единовластия. Написанное в середине XV в. сочинение Леона Баттиста Альберти ставило проблему компетентности власти, а ее решение связывалось с советом мудрых, опытных, знающих и честных граждан. Идея сената у Гвиччардини оказалась своеобразным продолжением мысли Альберти.
В "Заметках о делах политических и гражданских" нашла частичное отражение и проблематика гуманистической этики, прежде всего вера в добрую природу человека, в силу его разума и воли. Однако в решении некоторых принципиальных вопросов моральной философии Гвиччардини занимал иные позиции, продиктованные его скептицизмом в оценке реальных поступков людей и особенностей их психологического склада. Автор "Заметок" показывает, что добро и зло уживаются в человеке, поэтому оценивать его поступки следует, учитывая время, в которое он живет, его житейские обстоятельства и, безусловно, особенности характера, привычки, нравственное воспитание.
Своеобразный реализм и прагматизм этических постулатов Гвиччардини стали порождением новой эпохи, отмеченной в Италии первых десятилетий XVI в. кризисными явлениями в политической и общественной практике. Это была эпоха высочайшего взлета ренессансной культуры, но и время, когда проверялись на прочность гуманистические идеалы итальянского Возрождения. Выдвинутый Гвиччардини принцип личной пользы как главный нравственный ориентир отходит от устойчивых представлений гуманистов о гармонии личности и общества, о служении общему благу и т. д. Этика Гвиччардини стала логическим продолжением наметившегося еще в XV в. (например, у Лоренцо Валлы) процесса становления индивидуалистического мировосприятия. Выдвижение на первый план личного интереса как морального принципа стало симптомом наступления нового этапа в этом процессе, еще более резко отдалившим ренессансное мировоззрение от традиций средневекового корпоративизма, характерного для менталитета человека той поры. Реализм Гвиччардини, сквозь призму которого он подходил к решению проблем политики и морали, был актуален, созвучен веяниям эпохи – раннего Нового времени, приходившего на смену позднему Средневековью. Реализм особенно четко и плодотворно проявился в исторических трудах Гвиччардини, в его стремлении к достоверности излагаемых фактов с опорой на документы, в высокой объективности оценок изучаемых событий и во многом другом, что вписало его имя в когорту наиболее ярких и значительных деятелей Высокого Возрождения.
Заметки о делах политических и гражданских
1. Люди благочестивые говорят, что, кто имеет веру, тот творит великие дела и, как сказано в Евангелии, может двигать горы; происходит так потому, что вера дает упорство. Вера – это твердое мнение, даже уверенность касательно того, что недоступно разуму, либо того, что доступно, но тогда вера – это убежденность гораздо большая, чем дается доводами разума. Итак, кто имеет веру, тот верует с упорством; он вступает на путь свой безоглядно и решительно, презирает трудности и опасности, готов терпеть до последней крайности. Поскольку же в дела мира вмешивается множество случайностей и непредвиденностей, то с течением времени тому, кто упорствовал до конца, с разных сторон может явиться неожиданная помощь; и так как упорство проистекало из веры, то справедливо говорится: кто имеет веру, тот творит дела великие… Пример тому в наши дни – величайшее упорство флорентийцев, которые, ожидая вопреки рассудку войны между императором и папой, без надежды на чью-либо помощь, разъединенные, среди тысячи трудностей, семь месяцев выдерживают за стенами натиск войск, между тем никто бы не поверил, что они выдержат и семь дней. И если флорентийцы доведут дело до того, что победят, никто уже не удивится, а ведь вначале все считали их обреченными – такое упорство во многом объясняется верой в то, что они не погибнут, ибо таково было предсказание Фра Джироламо из Феррары.
2. Одни государи, отправляя посла, полностью сообщают ему свои тайные замыслы и цель, преследуемую в переговорах с тем государем, к кому посол направляется. Иные почитают за лучшее открыть послу лишь то, в чем он, по их желанию, должен убедить другого государя: если они хотят его обмануть, то им кажется, что сперва необходимо обмануть собственного посла, который служит им средством и орудием как переговоров, так и убеждения другого государя. И то и другое мнение по-своему справедливо. С одной стороны, если посол знает, что его государь хочет обмануть другого, навряд ли он будет говорить и действовать так же смело и твердо, как когда верит, что переговоры ведутся искренне и без притворства, уж не говоря о том, что он может по легкомыслию или умышленно выдать замыслы своего государя, каковых не выдал бы, если бы их не знал. С другой стороны, если сделка притворная, а посол верит, что она настоящая, то он часто идет гораздо дальше, чем требуется по делу: если посол верит, что его государь добивается известной ему цели, то он не так умерен и осмотрителен, как был бы, если бы знал действительную суть дела. Почти невозможно дать послам такие точные указания, чтобы предусмотреть все частные случаи, лишь собственное разумение может научить их в каждом случае сообразовываться с общей целью, но если человек не вполне о ней осведомлен, то он не сможет этого сделать, поэтому рискует тысячу раз ошибиться. Мое мнение состоит в том, что государь, имеющий послов разумных и честных, искренне преданных и зависящих от него настолько, что они не стремятся зависеть от других, лучше сделает, если раскроет им свой замысел; если же государь не уверен, что послы вполне таковы, то безопаснее не открываться им и постараться ради убеждения в чем-либо другого государя вначале убедить в том собственного посла.
3. Известно по опыту, что даже сильные государи испытывают большой недостаток в подобающих советниках; тут нечему дивиться, если государь не умеет судить о людях или по скупости не желает их вознаграждать. Но есть чему дивиться, когда такое происходит с государями, не имеющими подобных изъянов; ведь очевидно, что множество людей всякого рода желает служить им и сами они готовы облагодетельствовать тех, кто им служит. Все это, однако, не покажется удивительным, если посмотреть на дело глубже; советник государя – я говорю о тех, кто вершит большие дела, – должен иметь чрезвычайные достоинства, а такие люди – величайшая редкость; кроме того, он должен быть человеком необычайной верности и честности, а это встречается еще реже. Если же нелегко найти людей, отвечающих хоть одному из этих требований, то насколько труднее найти людей, удовлетворяющих обоим! Государь разумный, думающий не об одном сегодняшнем дне, мог бы уменьшить эту трудность: предвосхищая мыслью будущие надобности, он может подобрать советников, которые еще не вполне подготовлены, но если их испытывать в разных случаях и вознаграждать, то они приучатся к делу и будут целиком отдавать себя службе государю, ибо трудно сразу найти советников того склада, о котором говорилось выше, но всегда есть надежда со временем их воспитать. Хорошо известно, что светские правители, если имеют о том должное попечение, скорее находят советников, нежели папы; происходит это оттого, что светского государя больше чтят и на службе у него надеются дольше пробыть; причина тут та, что правление светского государя обычно продолжительнее, чем папское, а наследник его – это почти то же, что он сам, так что ему проще всего положиться на тех людей, которые работали или начали работать при его предшественнике. К тому же советники светского государя либо его подданные, либо взысканы его милостями и потому вынуждены всегда считаться с ним и бояться как его самого, так и его преемников. При папском же правлении дело обстоит иначе – ведь папы властвуют, как правило, недолго, и у них не хватает времени выбрать и поставить новых людей; у них нет также оснований вверяться людям, окружавшим предшественника, ибо советники пап – это выходцы из разных государств, не подчиненных папскому престолу, выгоды их не зависят ни от папы, ни от его преемников, поэтому они не боятся нового первосвященника и не надеются продолжить при нем свою службу; таким образом, есть опасность, что они окажутся более неверны своему господину или менее привержены ему, чем люди, служащие светским государям.
4. Если государи, когда им вздумается, унижают тех, кто им служит, и ради самого мелкого интереса оскорбляют их или прогоняют, то как могут они негодовать или жаловаться, если служители, даже помнящие о долге, верности и чести, покидают их или принимают сторону тех, от кого видят благо?
5. Будь люди достаточно разумны и благодарны, господину следовало бы при всяком случае оказывать благодеяния своим слугам, однако опыт показывает – и я испытал это на себе, – что, когда у слуги уже всего полно или когда господин не одарит его, как прежде, тот его бросает. Кто думает о своей выгоде, тот пусть зажмет руку: слугам лучше недодать, чем передать, – удерживать их надо больше надеждой на награду, чем самой наградой, а чтобы сохранить доверие, надо изредка щедро одарять кого-нибудь одного, и этого довольно. Ведь люди от природы так устроены, что надежда возбуждает их больше, чем страх; их больше утешает и обнадеживает пример одного облагодетельствованного, нежели устрашает вид тех многих, с кем поступили дурно.
6. Великая ошибка говорить о делах человеческих, не учитывая различий и обобщенно, подгоняя все, так сказать, под одно правило. Ведь изменчивые обстоятельства всегда рождают отличия и исключения, которые нельзя мерить общей меркой; в книгах эти различия и исключения не записаны, так что научить им может только лишь собственное разумение.
7. Следите, чтобы без нужды не сказать в разговоре такого, что при передаче может кому-то не понравиться, – ведь зачастую это сильно вредит вам самим в нежданное время и нежданным образом; следите внимательно – ведь даже многие мудрые люди тут оступаются, да и трудно не оступиться; но, как ни велика трудность, гораздо больше будет пользы тому, кто сумеет это сделать.
8. Однако если необходимость или негодование вынудят вас оскорбить другого, остерегайтесь по крайней мере задеть еще кого-то помимо него; например, если вы хотите оскорбить определенное лицо, не говорите дурно о его отечестве, семье и родных, ибо великое безумие задевать многих, когда хочешь обидеть одного.
9. Читайте эти заметки часто и обдумывайте как следует, потому что понять и уразуметь их легче, чем следовать им; дело упростится, если вы усвоите их так крепко, чтобы они всегда были свежи в памяти.
10. Не полагайтесь всецело только лишь на природный ум, сам себя упрямо убеждающий, что достаточно его одного без участия опыта, – всякий, кто вел дела, будь он умнейший человек в мире, мог познать, что опытом достигается многое, к чему не могут привести одни только природные дары.
11. Пусть неблагодарность многих не отпугивает вас от того, чтобы делать людям добро; помимо того что благотворение само по себе и без всякой другой цели – дело благородное и почти божественное, иной раз, делая добро, встречаешь в ком-нибудь одном столько благодарности, что это вознаграждает за всю неблагодарность прочих.
12. У всех народов встречаются почти одни и те же или схожие пословицы, только сказанные другими словами; причина в том, что пословицы рождаются из опыта или из наблюдения над вещами, которые всюду одинаковы или схожи.
13. Кто хочет узнать мысли тиранов – пусть читает у Корнелия Тацита рассказ о последних беседах умирающего Августа с Тиберием.
14. Нет ничего драгоценнее друзей, не упускайте поэтому случая приобретать их, когда только можете, ибо подходящие люди встречаются часто. Ведь от друзей бывает помощь, а от врагов – вред в такое время, когда ты не ждал, и в таком месте, о каком ты не думал.
15. Как все люди, я желал почета и выгоды и часто получал больше, чем хотел или рассчитывал, но ни разу не испытал того удовлетворения, о каком мечтал; вдумайтесь: разве это не основательная причина умерить пустые человеческие вожделения?
16. Величия и почестей обычно желает каждый, ибо всё, что в них есть привлекательного и хорошего, бросается в глаза, а то, чем они даются – какими заботами, трудами, тяготами и опасностями, – скрыто и незаметно. Будь эта сторона на виду так же, как привлекательная, то не нашлось бы причин мечтать о величии и почестях, кроме одной: чем больше люди окружены почестями, почитанием и поклонением, тем выше и подобнее Богу они кажутся, а кто же не желает Ему уподобиться!
17. Не верьте людям, которые твердят, будто добровольно, из любви к покою отказались от дел и мирского величия: чаще всего это произошло по их непригодности или по необходимости. Из опыта видно, что почти все они при первом намеке на возможность вернуться к прежней жизни отказываются от прославляемого покоя и набрасываются на дела так же яростно, как пламя на сухую или масляную поверхность.
18. Корнелий Тацит хорошо учит людей, живущих под управлением тирана, как им жить и как осторожно себя вести, – самих же тиранов он учит, как основывать тиранию.
19. Заговоры невозможны без участия других – следовательно, это дело чрезвычайно опасное; поскольку люди в большинстве своем либо неосторожны, либо дурны, то слишком рискованно иметь подобных сообщников.