Значит, кадровая служба, назначаемая ЦК, должна отбирать работников для ЧК таким образом, чтобы ЦК был гарантирован от наличия в мозгу чекиста неких "собственно цэкистских" интенций.
Во-вторых, ЦК должен специально следить за тем, чтобы внутри пирамиды ЧК не появлялось никаких "странных сгустков", в рамках которых возникнет почва для произрастания "цэкизма". В этом смысле для ЦК особо опасно занятие чекистов разного рода интеллектуалистикой с политической окраской. Даже - политической аналитикой, а уж тем более политическим планированием, идеологией, стратегией. Все это должно быть абсолютной прерогативой именно субъекта политической власти. У него должна быть абсолютная монополия на это начало, на субъектность, на осуществление высших управленческих функций, и на мышление, способное породить такие функции.
В результате должен возникнуть пресловутый феномен "Центр - Юстасу". Юстас ничего не должен хотеть и мочь без Центра. Он должен без него лежать обесточенным, и, только когда Центр "даст ток", Юстас должен начать невероятно энергично и эффективно дергаться.
Высший политический класс (в советском случае ЦК) должен был сотворить свою репрессивную инструментальность именно как инструментальность. То есть как миллион этих самых "юстасов", оживающих и начинающих ревностно "чикать" только по его, Центра, "цыкающему" сигналу.
ЦК должен был предпринимать все возможное для того, чтобы добиться непреодолимой дистанции между ЦК и ЧК, между способностью аж "цыкать" (обладать высшей политической самостью, то есть субъектностью) - и способностью всего лишь "чикать" (инструментально функционировать, блестяще решая ограниченные задачи сугубо спецслужбистского свойства).
Исторический опыт показывает, что никогда ЦК не удавалось построить такое абсолютное разграничение между собою и ЧК. Примеры Берии и Андропова здесь достаточно показательны. Потому что и Берия, и Андропов не только примеривались к функциям высшего политического руководства (Андропов эти функции даже получил на излете), но и замышляли нечто наподобие революции или контрреволюции.
Андропову недостаточно было стать генеральным секретарем и полностью зависеть от не им сформированного ЦК. Он хотел сформировать альтернативный модернизированный ЦК внутри своей ЧК. И не возглавить власть, а трансформировать ее весьма существенным образом.
Берия, возможно, шел еще дальше, мечтая о смене всего формата власти, о демонтаже коммунистической идеологии и о многом другом в этом духе.
Когда я спросил одного исследователя, занимающегося историей спецслужб, исчерпывается ли список чекистов, мечтавших заменить "чик" на "цык", Берией и Андроповым, он сказал мне: "Да нет, Вы, наверное, забыли еще одну фигуру…" Я спросил: "Кого?" Исследователь ответил: "Представьте себе, Феликса Эдмундовича Дзержинского".
Здесь крайне существенно, что успех претензий коллективного "чика" на "цык" полностью зависит от того, сумеет ли данный "чик" преодолеть свое отчуждение от специальных форм интеллектуализма. Зависит от того, как именно этот "народ" соединится с "интеллигенцией", обладающей знаниями по поводу "интеллектуальной алхимии", преобразующей "чик" в "цык", а ЧК в ЦК.
Учили ли чему-то Лаврентия Павловича окружавшие его академики - это открытый вопрос. А вот то, что Феликс Эдмундович очень цепко и осмысленно присматривался ко всему подобному - от Барченко и Бокия до разных восточных религиозно-философских школ, содержащих в себе знания о "цыке", - это, как мне кажется, вполне очевидно.
Но нас здесь, конечно, больше всего интересует современность. А также вплотную прилегающая к ней история. Эта история детерминируется андроповским началом. И андроповским желанием соединить вверенный ему "чик" с чем-то, что пахнет "цыком". Это опасное желание могло хоть отчасти осуществляться только в силу того, что "высшая политическая инстанция", обладавшая прерогативой "цыка", уже не слишком хотела "цыкать" и не держалась за свою прерогативу. Но даже в этом случае блокирующие механизмы работали "сами собой". И "цык" защищал себя от "чиковских" притязаний.
Переломным моментом, когда эти иммунные барьеры (кадровые, организационные и сущностные) были сломаны, следует считать все то, что привело к созданию в Советском Союзе идеологической контрразведки (Пятого управления КГБ СССР).
Если кому-нибудь покажется, что я испытываю какие-то избирательно негативные чувства именно к этому управлению, то этот "кто-то" абсолютно не понимает ни природы той мотивации, которая движет мною как исследователем, ни природы моего отношения к чему бы то ни было. Я считаю, что конкретные люди по определению не могут быть чужды концепции блага. Я не Хиллари Клинтон! Я убежден, что люди, работавшие в данном управлении, ничуть не меньше других были способны соотносить себя с концепцией блага, а не с концепцией зла. А если кто-то и соотносил себя с концепцией зла, то этот "кто-то" делал это не по принадлежности к какому-то управлению, а как тяготеющий к злу индивидуум.
Кроме того, Пятое управление неизбежно резко больше других варилось в котле идеологии. А потому его работники теоретически могли с большим успехом осуществлять этот самый позитивный выход за рамки инструментальной заданности. Нельзя долго работать в сфере идеологии и совсем не соотносить себя с идеальным, которое-то как раз и определяет возможности позитивного выхода. Другое дело, что соотносить себя можно по-разному. Но тут опять все определяется личным выбором, а не цеховой принадлежностью.
Не о людях я говорю. Не о корпоративных структурах. Я говорю о функциональных издержках, порожденных вовсе не Пятым управлением (его создателями, работниками etc.), а умирающей партийной системой, которая готова была отчуждать от себя неотчуждаемое с катастрофическими последствиями и для власти, и для страны. Последствиями, не зависящими от любой конкретной воли, и уж тем более от воли инструментальных систем и звеньев.
Идеология по определению должна была быть высшей прерогативой нашего авторитарного "цыка". Такой "цык" должен был защищать не только свое абсолютное право "цыкать", то есть исторгать из себя идеологический позитив, но и право контролировать все, что было связано с анализом чужих "цыканий", являющихся подкопом под его "цык". Исполнять функцию идеологической инквизиции.
И не надо окрашивать слово "инквизиция" лишь негативно. В Ватикане инквизиция, пусть и под другим названием, существует до сих пор. И ее глава стал главой Римской католической церкви. Интересно, как госпожа Клинтон решает для себя проблему с наличием или отсутствием души у профессионалов данного рода?
Инквизиция - не ругательство и не отрыжка средневековья. На системно-управленческом уровне это синоним защиты идеократическим субъектом своего "цыка", то есть своей высшей политической, смысловой самости.
То, что эту самость и право на инквизицию "цык" (ЦК) отдал своим обычным репрессивным органам (Пятому управлению КГБ), означало, что ЦК уже тотально политически невменяем. Что он не только не умеет осуществлять власть, но и не понимает, как за нее разумно цепляться. И что значит "цепляться". И что происходит, когда цепляться перестаешь. И с чего начинается это "перестаешь".
А оно начинается именно с того, что ЦК отчуждает от себя собственную функцию инквизиции. Перекладывать ответственность за такое отчуждение на Пятое управление или КГБ в целом просто смешно. Порфирий Петрович по этому поводу выразился очень точно, сказав герою: "Вы и убили-с". Мы можем то же самое сказать ЦК как политическому субъекту.
Создание Пятого управления в рассматриваемой мною логике не могло не быть прологом к какому-то политическому перевороту. Ну, вроде бы, и что в этом плохого? Если правящий политический субъект дошел до ручки и отчуждает от себя свои функции, почему не заменить его на другой, более эффективный?
Может быть, все бы было и не столь катастрофично - кто знает. Но переворот Андропова был абортирован. А перестройка стала гибридом этого недоделанного переворота и чего-то другого. Очень важно понять, чего именно.
Во имя этого понимания я отвергаю любые демонизации. Я готов предположить, что даже развал СССР кто-то мог рассматривать как реализацию российского блага. Я не утверждаю это. И считаю подобный подход (если он имел место) абсолютно губительным. Но я хочу отделять свои точечные и всегда проблематичные оценки от огульных утверждений по поводу чьих-то замыслов по окончательному погублению России. И я делаю это не в первый раз.
Еще до развала СССР выявилась группа, которая относилась к перспективе этого развала в каком-то смысле сдержанно-позитивно. Группа считала, что развал позволит осуществить очередную фазу модернизации России, а потом к этой модернизации приложится все остальное. Но уже на других, более эффективных (не имперских, а, так сказать, национальных) идеологических основаниях.
Какие-то шансы на подобное развитие событий существовали. А поскольку это развитие событий содержало в себе определенные позитивы, то объявлять авторов этой (много раз подчеркивал - не моей!) политической логики носителями деструкции было и безнравственно, и контрпродуктивно. О чем я сразу же и заявил. Шел 1994 год.
Прошло 14 лет. И за эти 14 лет я не раз спрашивал элитный совокупный "чик", вознамерившийся "цыкать": "Где же модернизация?" Потому что модернизация как раз и требует достройки "чика" до "цыка", инструмента до субъекта, способного к субъектно-проектной деятельности. "Ну, так где же все это?" - спрашивал я с удивлявшей многих настойчивостью.
Невнятные ответы адресовали к помехам со стороны "преступного ельцинизма". В этом было определенное лукавство. Но отделить это лукавство от невероятно сложных предлагаемых обстоятельств не представлялось возможным. И создавалась некая ситуация "вязкой паузы".
Приход к власти президента Владимира Путина прервал данную паузу. В стране возник своего рода momento de la verdad.
С этого момента "чик" получил возможность стать полноценным "цыком". Он стал заполнять собой те пустоты, которые ранее были заполнены "цыком", а потом остались просто дырками, на которые никто не обращал внимания. Но, заполняя эти пустоты, "чик" не превращался в "цык".
То есть по форме он превращался. И это превращение было очевидным для всего народа, заговорившего о чекистах и их новой власти как о данности и надежде. Именно эту данность и эту надежду олицетворяет высочайший рейтинг и все, что к нему, так сказать, приторачивается. Но по содержанию этого не происходило. Выход "чика" за некие границы носил характер саморасползания, а не самодостраивания.
С момента прихода к власти В.Путина я неоднократно говорил, что вера народа в то, что "чик" станет "цыком", - это не бесплатное удовольствие. Что либо-либо. Либо "чикающие" и впрямь выйдут за рамки инструментальности и сумеют дорасти до субъекта (то есть до "цыка"). Либо и их, и страну ждут очень мрачные перспективы, вытекающие из другого, глубоко негативного, выхода за рамки той же инструментальности.
Сейчас я предлагаю рассмотреть, так сказать, генезис и алгоритм такого негативного выхода. Рассмотреть на том же языке теории управления. Пока - на этом языке. Одного языка для достаточного описания быть не может. Но каждый язык надо задействовать до конца.
Когда системы (в том числе и та, которую не мог удержать гниющий ЦК) разваливаются, то они никогда не разваливаются до конца. Они - абсолютно корректная терминология теории систем - падают на свой ближайший аттрактор, то есть на свою наиболее мощную инструментальную часть. Такой наиболее мощной инструментальной частью системы, развалившейся по вине "цыкающего" субъекта, был "чикающий" инструмент. На него-то и свалилась лавина распада СССР, краха коммунистической системы, разного рода послераспадных шоков и прочего. Исторически это произошло почти одномоментно. Но с точки зрения иного - не исторического, а обычного - времени это лавинное перетекание возможностей от "цыка" к "чику" длилось достаточно долго для того, чтобы сам "чик" претерпел определенные метаморфозы. Иначе он и не мог бы воспользоваться подобным перетеканием.
В чем же были эти метаморфозы?
Чекистский конгломерат, состоявший из весьма разнородных элементов (обычных бюрократов, людей служения, золотой молодежи, потенциальных бандитов), развалился на части. "Золотая молодежь" ушла в банки и за границу. "Бюрократы" - кто куда… В охранные структуры банков, например. Кто-то из "людей служения" остался в Системе, сжал зубы и работает. А кто-то из таких людей ушел в маргинальность или в запой. Но ведь конгломерат не просто распался. Он распался под воздействием новых веяний, нового социального мейнстрима, а значит…
А значит, потенциальная криминальность части наших спецслужб не могла не превратиться в актуальную. Люди делятся на тех, кто трансформируется под воздействием социального мейнстрима (то есть уступает соблазну эпохи), и тех, кто не трансформируется (не уступает соблазну). У каждой эпохи свои соблазны. Если социальный мейнстрим регрессивно-криминален, то и соблазн соответствующий. И всегда больше тех, кто ему уступит. Остальные в меньшинстве.
Но мало уступить соблазну "в сердце своем"… Надо еще суметь то же самое сделать в реальности. Если человек сеял хлеб, то он, конечно, может, уступив криминальному соблазну "в сердце своем", загнать налево солярку или даже трактор. Но на большее у него навыков не хватает. Их надо заново приобретать. А у кого-то навыки есть.
Солдата отличает от убийцы не профессионализм (профессионализм примерно совпадает), а идея служения. Был нормальный (не регрессивный, не криминальный) социальный мейнстрим. И люди плыли по этому течению. Жили нормальной жизнью. Теперь течение стало другим. Те, кто плывут по течению, приноравливаются. Навыки есть. Нормы отменены. И тогда солдат становится бандитом автоматически. Я не даю буквальных юридических оценок. Я говорю о социальном качестве. Отчасти - метафорически. Но лишь отчасти.
Эффективность новых чекистских слагаемых и их способность бороться за власть против так называемых олигархов были куплены ценой определенной селекции, граничащей с социальной мутацией. Эта селекция еще больше отдалила "чик" от "цыка" (любого "цыка" вообще, самой возможности "цыка"). Потому что успешными оказались в основном те, кто отказался от идеала, а значит, и от "цыкоподобного" стратегического целеполагания. А как иначе?
В постселекционный период чекизм стал реальностью. Претерпевший метаморфозы чекистский протокласс (корпорация, социальная группа) получил власть. Но решил пользоваться ею не по принципу самодостройки до "цыка", а по принципу самораспухания, то есть экстраполяции "чика".
Но почему я имею право говорить о самораспухании? Где критерии, по которым можно оценить, куда именно движется некая "социальная сущность", движется ли она куда-то вообще и, главное, есть ли чему двигаться?
Может быть, это и надо обсудить прежде всего? Но как обсудить? Сформулировать критерии, по которым сущность, она же общность, наличествует или отсутствует? Так она всегда в каком-то смысле наличествует, а в каком-то отсутствует. Нельзя обойти эту самую проблему смысла даже на этапе конституирования предмета. Академической науке очень хочется без этого обойтись. Карл Поппер - тот этому посвятил всего себя. И не он один. Наверное, если предмет - это бабочки, то обсуждение смысла предмета сродни словоблудию. Но предмет предмету рознь. Попробуйте-ка в нашем случае обойтись без этого самого смысла.
Скажи мне, чего ты хочешь, и я скажу тебе, есть ли ты.
Задавая себе вопрос, существует ли чекизм, понимаем ли мы сами содержание этого вопроса? Напишем его и обведем в рамочку.
Итак, что значит спросить феномен: "Существуешь ли ты?"
Ты посылаешь ему этот мяч. Спрашиваешь - а он, возвращая мяч, отвечает: "В каком смысле?"
Потому что в каком-то смысле (и отвечающем этому смыслу качестве) он всегда существует.
Предположим, что чекизм существует в качестве чего-то, аналогичного обществу рыболовов. Или какому-нибудь профессиональному комьюнити. Вот существует, например, клуб военных переводчиков. Учились люди вместе. Интересуются определенной профессией. Интересны друг другу. Хотят помогать друг другу. Создают клуб.
Кстати, пример клуба военных переводчиков не только подтверждает, но и дополняет мое рассуждение. Потому что не хочет этот клуб быть только клубом, в котором собираются люди, объединенные по профессиональному признаку или по признаку знакомства друг с другом со времени обучения в одном вузе. У нас клуб военных переводчиков хочет быть не клубом переводчиков, а центром интеллектуальной жизни, интеллектуальной борьбы и всего прочего. То есть он сразу выходит за свои обычные имманентные пределы. И это свойство структур, порождаемых нашим обществом. Они всегда не будут узко нацелены. И никогда не захотят находиться в узких рамках так называемого гражданского общества.
Может быть, это и плохо. Но это так. А точнее, это и не плохо, и не хорошо. Это специфично. И отражает одновременно как специфичность нашей культуры (у любой культуры есть специфичность, но русская специфичность - это чуть-чуть другое), так и специфичность нашей ситуации.
Итак, чекизм - это не клуб ветеранов "Альфы" или бывших работников госбезопасности. Но и не клуб действующих работников госбезопасности (например, бывших выпускников такого-то вуза). Многие коды идентификации так называемого чекистского сообщества (если оно есть) будут строиться на профессиональной специфике и общих знакомствах по роду деятельности и факту совместного обучения. Многие, но не все.
Соответственно, мы можем говорить о существовании чекизма в узком и широком смысле слова (рис. 29).