Печать почти ничего не сообщала об этих реабилитациях и о людях, возвратившихся к своим семьям. Однако друзьям и родным они рассказывали почти все. К тому же решения по каждому из таких дел принимались в 1953–1954 годах не единолично, а коллегиально. С марта 1953 года и до конца 1954 года прошло множество заседаний в ЦК КПСС, в Прокуратуре СССР, в коллегиях Верховного суда СССР, а также на разных уровнях в органах государственной безопасности. Рассматривались не только бумаги, но также показания свидетелей и самих заключенных, требовавших реабилитации. Дела двигались медленно, но к концу 1954 года было реабилитировано более 10 тысяч недавних заключенных, главным образом из числа ответственных работников. Немало таких людей было реабилитировано посмертно.
Общее давление на верхи партии возрастало; во всех партийных и государственных инстанциях находились уже сотни тысяч заявлений о реабилитации, и игнорировать эти документы было все труднее. Почти каждая реабилитация, а тем более каждое освобождение заключенного из лагеря приводили в движение всех заключенных. Волновалась и администрация лагерей, имевшая до сих пор неограниченную власть над узниками. В стране имелись еще тысячи лагерей, и судьбу находившихся там заключенных должны были решить Н. Хрущев и другие члены партийного руководства. Затягивание было опасно, отдельные забастовки и проявления недовольства прокатились по северным лагерям еще в 1954 году. В 1955 году в отдельных крупных лагерях прошли восстания; наиболее известным из них было описанное А. Солженицыным восстание в Кенгире. Оно было жестоко подавлено с использованием танков. Однако остановить расширение и углубление недовольства заключенных было уже невозможно. Ни в Советском Союзе, ни за границей об этих событиях ничего не знали. Но высшее советское руководство знало о происходящих событиях, и беспокойство в этих кругах росло.
Еще в декабре 1954 года в Ленинграде, в городе, где репрессии и до войны, и после войны были особенно жестокими, состоялся показательный судебный процесс над бывшим министром государственной безопасности В. Абакумовым, начальником следственной части МГБ А. Леоновым и группой генералов МГБ. Этот процесс проходил в Доме офицеров, и на нем, сменяя друг друга, могли побывать тысячи партийных и комсомольских работников. Многие родственники погибших по "ленинградскому делу" и известных в городе людей могли получить пропуск на все заседания судебной коллегии. Но в печати об этом процессе была только небольшая информационная заметка, опубликованная уже после приговора, крайне сурового - большинство бывших генералов МГБ было расстреляно.
Аналогичные процессы прошли в Баку и в Тбилиси. На скамье подсудимых здесь находились не только генералы МГБ, но и бывший партийный лидер Азербайджана М. Багиров, которому покровительствовал не только Берия, но и Сталин. Разговоров на этот счет было много, но никаких публикаций, никаких объяснений общественность не получала.
А между тем на февраль 1956 года был назначен очередной, XX съезд КПСС. Провести съезд партии, не сказав ничего о репрессиях 1930-х, 1940-х, 1950-х годов, было трудно. К середине 1955 года было реабилитировано большое число членов ЦК ВКП(б) и немало бывших наркомов, генералов и маршалов. Были реабилитированы десятки героев Гражданской войны, сотни писателей, деятелей искусства, известных стране. Просто промолчать или говорить об "ошибках"? В Президиуме ЦК КПСС решено создать специальную комиссию, которой поручено изучить материалы о массовых репрессиях против членов и кандидатов в члены ЦК КПСС (ВКП(б)), избранных на XVII съезде партии в 1934 году, а также других советских граждан в 1935–1940 годах.
Комиссия работала быстро, и уже в начале февраля 1956 года председатель этой комиссии секретарь ЦК КПСС Петр Поспелов представил в Президиум ЦК доклад объемом в 70 машинописных страниц. Доклад признавал не только факт незаконных массовых репрессий, но и ответственность за эти репрессии Сталина. Особое впечатление на всех членов Президиума ЦК произвели подсчеты, из которых выходило, что по распоряжениям Сталина уничтожено более двух третей состава ЦК ВКП(б), избранного XVII съездом, и более половины делегатов этого "съезда победителей", среди участников которого почти не было бывших оппозиционеров из числа "троцкистов" или "бухаринцев". Игнорировать эти данные никто не мог, и дискуссия внутри ЦК КПСС шла уже о той форме, в какую следовало бы облечь информацию о незаконных репрессиях.
В феврале 1956 года как на заседаниях Президиума ЦК КПСС, так в более узком или, напротив, в более широком составе вопрос о докладе на XX съезде по вопросу о массовых репрессиях обсуждался несколько раз. Мнения высказывались разные. Наиболее осторожной позиции, как и следовало ожидать, придерживались В. Молотов, К. Ворошилов и Л. Каганович. Эти люди были слишком давно и сильно втянуты в репрессии, и их резолюции с требованиями расстрела стояли на очень многих документах. Н. Хрущев был более настойчив, и его поддерживали такие лидеры, как А. Микоян, Н. Булганин, Г. Жуков, А. Аристов, М. Сабуров, Д. Шепилов. На стороне Хрущева выступал и председатель КГБ Иван Серов, человек, который принимал непосредственное участие во многих репрессиях. Но Серов давно работал вместе с Хрущевым и был человеком из его "команды". К тому же он был генералом и как военный ссылался на полученные им приказы. Чрезмерной или даже острой борьбы вокруг доклада на съезде не произошло.
К числу легенд относится и утверждение о том, что Хрущев готовил свой доклад в полной тайне от других членов Президиума ЦК КПСС. Взяв за основу докладную записку П. Поспелова, Хрущев с помощью Дмитрия Шепилова существенно расширил свой доклад, включив в него раздел об Отечественной войне и о послевоенных репрессиях. Было решено, что доклад будет зачитан на закрытом заседании съезда уже после выборов нового состава ЦК КПСС. Все члены Президиума ЦК и секретари ЦК получили текст доклада утром 23 февраля, но лишь немногие из них сделали или предложили какие-то замечания и поправки. И если рядовые делегаты съезда слушали доклад Хрущева 25 февраля с волнением и ужасом, а некоторые с недоумением и страхом, то члены Президиума ЦК, которые и тогда сидели в президиуме заседания, слушали доклад с непроницаемыми лицами, они уже знали, о чем будет идти речь.
После съезда
Влияние доклада Хрущева на международное коммунистическое движение, на многие события в мире было огромным и неоднозначным. В одних коммунистических партиях, например, в Итальянской коммунистической партии, этот доклад приветствовали, но в других он был встречен с плохо скрытым неодобрением. Явное недовольство чувствовалось в руководстве Китайской коммунистической партии. В США, во Франции, в некоторых других странах, где материалы XX съезда обсуждались публично, немалое число членов коммунистических партий заявило о выходе из этих партий. Хорошо известно, что именно XX съезд КПСС стал одной из причин волнений в Польше осенью 1956 года и знаменитого венгерского восстания в Будапеште в октябре - ноябре того же года, хотя для этого имелось немало и других причин. О международных последствиях XX съезда было написано много, и первые книги о влиянии секретного доклада Хрущева на международное коммунистическое движение появились уже в 1958 году. Однако мало кто изучал влияние XX съезда на общественность самого Советского Союза, на коммунистическую партию нашей страны, на идеологию КПСС. Казалось, что на советских людей доклад Хрущева оказал наименьшее влияние. Это было одновременно и правильное, и неправильное мнение. Влияние было огромным и глубоким, но оно реализовывалось постепенно. Процесс развития и углубления того, что получило название "линии XX съезда", происходил на протяжении не только нескольких лет, но и нескольких десятилетий. Я могу сказать здесь только о некоторых эпизодах, наиболее близких по времени к XX съезду.
Далеко не на всех партийных собраниях и активах, происходивших в марте, удалось избежать обсуждения доклада Хрущева и попыток углубить критику культа личности и преступлений сталинского времени. В специальном закрытом докладе, или письме ЦК в нижестоящие организации говорилось в этой связи о двухдневном партийном собрании в теплотехнической лаборатории АН СССР 23 и 25 марта, на котором некоторые сотрудники говорили о перерождении партии и режима, о диктатуре небольшой кучки вождей, о том, что культ личности Сталина сменяется в стране культом личности Хрущева, даже о движении СССР к фашизму и необходимости вооружения народа. Ораторы из этой лаборатории были исключены из партии и сняты с работы.
Аналогичные донесения о "настроениях" и "разговорах" шли в ЦК через КГБ из разных городов страны: из Киева, Чкалова, Южно-Сахалинска и др. Однако в кругах московской интеллигенции было известно о менее радикальных, но не менее болезненных для ЦК КПСС выступлениях, которые имели место, например, на партийном собрании Союза советских писателей "Об итогах XX съезда партии". Многие писатели говорили и о тяжелом положении, в котором оказалась литература в годы культа, и о незаконных трудностях, возникших не только у высших руководителей партии, но и у руководителей среднего и низшего звена, которые непосредственно общались с рядовыми членами партии. Не знали часто, что делать, что говорить, как объяснять события прошлых лет, работники идеологического аппарата партии, партийной печати. Актив партии и многие из рядовых членов КПСС оказались просто не в состоянии дружно перейти на новую идеологическую платформу или идти теперь "линией XX съезда". Нужно было поднять наверх какие-то новые кадры и заменить большую часть прежних партийных кадров. Кое-где такое обновление происходило, но это было не правило, а исключение. Сильное недовольство испытывали и высшие военные руководители: среди выдвинувшихся во время войны генералов и маршалов культ Сталина был особенно силен. В результате всех этих настроений давление на Хрущева из рядов самой партии возрастало, и он не всегда был способен противиться этому нажиму. Уже в апреле и мае 1956 года многие из попыток углубить критику культа Сталина стали решительно пресекаться. Один из старых большевиков, выступивший на партийной конференции с резкой критикой преступлений Сталина, был через несколько дней исключен из партии. Преподавателя марксизма-ленинизма в одном из технических вузов, попытавшегося в одной из лекций затронуть вопрос о причинах, породивших культ личности, вызвали в горком партии в Москве и строго наказали. Информация об этом была разослана по всем районным комитетам партии. В газете "Правда" была перепечатана без комментариев статья из китайской газеты "Жэньминь жибао", в которой утверждалось, что заслуг у Сталина гораздо больше, чем ошибок, и что многие из ошибок Сталина могут быть даже полезными, так как они обогащают "исторический опыт диктатуры пролетариата". Автором этой статьи, и об этом говорили в партийных кругах, был сам Мао Цзэдун.
30 июня 1956 года ЦК КПСС принял постановление "О преодолении культа личности и его последствий", которое было опубликовано во всех газетах. Это постановление и по содержанию, и по формулировкам было шагом назад в сравнении с докладом Хрущева на XX съезде. Но, с другой стороны, оно было и шагом вперед, ибо было опубликовано и становилось таким образом обязательным для всей партии документом. Доклад Хрущева таким документом не являлся, его отозвали из всех райкомов и горкомов партии сразу же после прочтения, и даже многие из активистов КПСС, которые по болезни или по другим причинам не смогли вовремя его прослушать, теперь уже не могли ознакомиться с этими небольшими книжечками в бумажных красных переплетах. К тому же и сам Хрущев в ряде публичных выступлений летом 1956 года неожиданно начал говорить, что Сталин - это "великий революционер", "великий марксист-ленинец" и что партия "не позволит отдать имя Сталина врагам коммунизма".
С лета 1956 года жизнь страны как бы разделилась на очень разные потоки, одни из которых находили отражение в печати, а другие, причем не менее, а часто более важные, не находили никакого отражения ни в печати, ни в других средствах массовой информации. Так, например, чрезвычайно важным, но неотражаемым и некомментируемым политическим и социальным процессом второй половины 1956 года стало массовое освобождение почти всех политических заключенных из "трудовых" лагерей и мест ссылки. Одновременно происходил столь же массовый и быстрый пересмотр дел и реабилитация большинства погибших в 1937–1955 годах узников лагерей и тюрем. Рушились стены ГУЛАГа на Колыме и в Воркуте, в Карелии и Сибири, Казахстане и Мордовии, на Урале и в Приморье. Прежний порядок реабилитации был отменен. По предложению Хрущева было создано более 90 специальных комиссий, которым поручалось рассматривать дела заключенных непосредственно в лагерях или в местах "вечного поселения". В каждую из таких комиссий включался один работник прокуратуры, один представитель из аппарата ЦК КПСС и один из уже реабилитированных членов КПСС. Эти "тройки" временно наделялись правами Президиума Верховного Совета СССР и могли производить реабилитацию, помилование и снижение сроков заключения. Их решения не нуждались в утверждении и вступали в силу немедленно. Еще до начала работы комиссий телеграфным распоряжением из Москвы были реабилитированы и освобождены люди, которые находились в заключении по обвинению в критических отзывах о Сталине, распространении анекдотов о Сталине и аналогичных "мелких" делах.
Специальные комиссии работали на местах несколько месяцев. Дела заключенных разбирались быстро; для этого чаще всего было достаточно беседы членов комиссии с самим заключенным и непродолжительного знакомства с его делом. Сами дела, хранившиеся в особых отделах лагерей, уничтожались. В папках, на которых имелась надпись "Хранить вечно", оставались только приговор первого суда или "тройки" сталинских времен и новая справка о реабилитации.
Я знакомился только с материалами одной из таких комиссий, которые привез в Москву и с которых сделал копии старый большевик и участник Октябрьской революции в Петрограде Лев Матвеевич Портнов. До сих пор материалы таких комиссий не публиковались и общие итоги их работы не подводились, по крайней мере публично. Неизвестно, сколько человек было освобождено и реабилитировано. По некоторым устным свидетельствам, комиссии смогли пересмотреть до 500 тысяч дел. В других случаях назывались цифры в 1,5–2 миллиона дел.
В первую очередь освобождались бывшие члены партии и члены семей погибших коммунистов. Были быстро освобождены те узники, у которых уже кончились сроки заключения, но которых все еще продолжали держать под стражей. В более сложных случаях этих людей освобождали без реабилитации, предлагая добиваться реабилитации позднее в индивидуальном порядке. Рассмотрев дела бывших членов КПСС, комиссии начали освобождать и беспартийных, ложно обвиненных в "антисоветской деятельности". Получили свободу и немногие оставшиеся в живых члены партий меньшевиков, анархистов, социалистов-революционеров, которые были арестованы еще в конце 1920-х - начале 1930-х годов и находились в тюрьмах, лагерях и ссылке по 25–30 лет. С отдельными из этих людей мне приходилось встречаться уже через 7–8 лет, чтобы записать их свидетельства.
После XX съезда проводилась реабилитация не только политических заключенных, но и многих военнопленных и "перемещенных" лиц, или остарбайтеров, "не запятнавших себя активным сотрудничеством с врагом". Однако пересмотр судьбы по этим категориям заключенных и ссыльных происходил по другим документам, а не комиссиями ЦК КПСС. Система строительных лагерей Министерства среднего машиностроения, ведавшего атомной промышленностью и урановыми шахтами, продолжала существовать и после XX съезда, а архивы особого управления этих лагерей до сих пор не рассекречены.
Возвращение к своим семьям и в родные места сотен тысяч узников ГУЛАГа, а также реабилитация миллионов погибших в лагерях и тюрьмах - все это было с точки зрения внутренней жизни СССР не менее важным событием, чем XX съезд партии. Анна Ахматова писала тогда с беспокойством, пытаясь предугадать, как встретятся и как посмотрят друг другу в глаза две России: одна, которая сажала, и другая, которая сидела.
Хрущев обязал все органы власти проявлять максимальное внимание к реабилитированным. При необходимости им в первую очередь предоставлялась жилплощадь, работа, оформлялась пенсия. Я знаю случай, когда три женщины, не будучи родственницами, провели 17 лет заключения в одном лагере, они спали на одних нарах, работали рядом. Они хотели получить в Москве квартиру из трех изолированных комнат, чтобы не расставаться и после реабилитации. Но только одна из женщин, арестованная в Москве, Солнцева Мария Алексеевна, имела право на московскую прописку. Женщины обратились к Хрущеву, и тот лично распорядился удовлетворить их просьбу. Конечно, были и другие примеры. Известная в Крыму коммунистка Матильда Леонардовна Фишман, которая в годы Гражданской войны входила в партизанский отряд, созданный ее отцом из немецких колонистов, была арестована в 1941 году как "лицо немецкой национальности" по ордеру, выписанному еще в 1937 году по другому "основанию". Она была освобождена из лагеря раньше, чем прошла реабилитация российских немцев, отправленных в 1941 году в спецпоселения. Фишман отказали в предоставлении жилья в Москве, и она семь месяцев жила на немецком кладбище в Москве. Ей никто не хотел помогать, и только вмешательство Ивана Папанина, известного полярника и общественного деятеля, который знал Матильду еще по крымскому подполью, позволило ей вернуться к нормальной жизни. И таких коллизий было тогда очень много.
По многим причинам работа по реабилитации не была свободна не только от бюрократических недостатков, но и от принципиальной несправедливости. Реабилитация расстрелянных или умерших в лагерях заключенных проводилась только по заявлению родственников или друзей. Если по делу не было заявления, то его не рассматривали. Когда такая реабилитация все же проводилась, например, по групповым делам, то никто не разыскивал родственников или детей умершего, чтобы сообщить им о реабилитации и выдать положенную в таких случаях небольшую компенсацию. Не проводилась формальная реабилитация участников оппозиционных течений 1920-х годов, хотя их и освобождали из заключения или ссылки, если они еще были живы. Не был проведен пересмотр фальсифицированных судебных процессов 1930-х годов.