Своего рода локальный Хартленд. Каким бы образом ни возникла власть, которая претендовала на этот регион, ей приходилось устанавливать на данной территории отношения сотрудничества с множеством местных элит, слабо связанных общими интересами между собой. Естественное стабильное состояние политической системы для этого пространства – рыхлая конфедерация, которая время от времени сплачивалась для решения региональных задач. В некотором смысле все опустошительные войны в этом регионе – это очередная неудачная попытка военным путем обеспечить контроль новой внешней силы над регионом ради достижения более важной и масштабной геополитической задачи. Такие задачи пытались решать Алексей Михайлович, Карл XII, Наполеон, Вильгельм II, Гитлер... Однако вооруженным путем контролировать этот регион долго нельзя. Местная политическая традиция, которая в состоянии обеспечивать выживание на этой территории и прогресс, – это культура унии, перманентной консолидации региона в контексте более широких объединительных процессов. Если российская политическая традиция – это традиция захвата и покорения, то традиция белорусская и шире балто-славянская, региональная – это стремление объединиться на определенных условиях с сохранением каждым субрегионом своих прав, обязанностей и отличий. Политическая культура белорусов – это прежде всего культура переговоров об очередной унии или уточнении условий уже заключенной унии.
Такие исторические события и персонажи, как коронации князей Миндовга и Даниила, Кревская и Люблинская унии, вся история правления Ягеллонов, Великое посольство Льва Сапеги в Москве, Станислав Понятовский, даже Александр Лукашенко с его курсом на интеграцию с Россией без потери самостоятельности Беларуси – абсолютно логичны в политической культуре и традиции белорусов, но алогичны в культуре и политической традиции русских. И наоборот, совершенно естественно в рамках российской политической и культурной традиции стремление даже нынешней, слабой России вобрать Беларусь в свой состав "семью субъектами федерации", как предложил в 2002 году президент Владимир Путин.
Непонимание российскими интеллектуалами и политиками сути политической инициативы Беларуси относительно союза с РФ без вхождения в состав последней абсолютно естественно, ибо эта инициатива не укладывается в традиционное для Москвы восприятие себя самой как "собирательницы земель" под единым скипетром – сильной централизованной властью. В то же время с точки зрения белорусской политической традиции совершенно нормально стремиться к объединению, но не к растворению в единой стране. Так были организованы Великое княжество, Речь Посполитая и даже отчасти Советский Союз с его союзными республиками.
Россия развивалась в иной политической и географической обстановке, где жизнеспособной оказалась именно культура и традиция натиска и деспотии, нереальные в Беларуси. То, что называют толерантностью белорусов, – это, как правило, специфическая форма прагматизма, адекватная местной политической среде.
Европейскость как постоянный социально-культурный фон
Белорусы в отличие от русских всегда находились в тесном культурном контакте с западно– и центрально-европейскими народами. Территория современной Беларуси не была завоевана монголами, и на нее не была распространена система баскаков и подушных податей. Напротив, Великое княжество Литовское позднее отвоевывало у татар славянские княжества. Крестоносцы были остановлены преимущественно за счет внутри-европейской дипломатической комбинации с участием католической Польши. Великое княжество в момент своего взлета сумело вовлечь в сферу своего влияния Крым, регион Дона и Южного Буга. Оно оказало помощь гуситам и в той или иной форме приняло участие в ранних войнах с турками на Балканах. Беларусь оказалась в зоне влияния революции цен и стала неотъемлемой частью европейской экономики, для которой в XVI веке район Балтийского моря имел первостепенное значение.
Беларусь испытала реформацию и латинизацию. Города региона были преобразованы по европейскому образцу, и городское население широко пользовалось Магдебургским и иными видами европейского городского права. Уже в начале XVI века был создан письменный свод законов – Литовский статут, который действовал на территории нынешней Беларуси с изменениями и дополнениями вплоть до 1839 года. Шляхетская демократия и правовая культура достигли высокой степени влияния. Многоконфессиональность была нормой с момента возникновения Великого княжества.
Регион Беларуси не знал традиционного для Москвы господства одной церкви – православной. Вплоть до XVII века православие находилось здесь в подчинении константинопольским патриархам. Беларусь не знала православного мессианства (концепция Третьего Рима) и самодержавия, принципиально важных для Москвы. Беларусь не знала эпохи широкой колонизации новых пространств, что было характерно для Москвы и русских.
Беларусь рано освоила книгопечатание. С конца XVI столетия в Вильне существовала иезуитская академия, позднее ставшая университетом. Европейская, преимущественно католическая система образования, католические ордена и протестантские церкви распространили свое влияние на всю территорию Беларуси.
Вплоть до разделов Речи Посполитой крестьянство здесь не знало крепостничества на уровне приписывания к заводам и продажи крестьян отдельно от земли, как это делалось в России. И позднее крепостничество в этом регионе имело формы, отличные от существовавших в великорусских или малорусских частях империи. Деревни были устроены по "европейскому" образцу согласно реформе конца XVI века ("Устава на волоки"). Реформа 1861 года в Беларуси носила более мягкий по отношению к крестьянам характер, чем в собственно России.
Военная стратегия в регионе Беларуси много веков базировалась на использовании большого количества замков, а не государственных крепостей, как в Московском государстве.
Практически все города, обладавшие Магдебургским правом, и частные города были обнесены стенами. Даже относительно небольшое частное владение часто представляло собой укрепленный военный объект. Замки и города должны были сдержать противника на границе государства, пока внутри страны будет собрано мобильное шляхетское ополчение и наемные войска, которые в маневренной войне разгромят врага. Регулярная армия в регионе Беларуси, как правило, была небольшой и собиралась лишь изредка.
Беларусь не знала территорий, неподконтрольных власти в течение долгого времени, – наподобие Сибири, Дона или Запорожской Сечи. Пространство Беларуси было, как правило, территорией, где господствовало принятое законодательство, тогда как антисистемные вызовы порядку обычно приходили извне. Бунтарский социальный элемент, как правило, был вынужден покидать этот регион.
Очевидно, что в Москве – России многое из перечисленного было иным, даже противоположным. Политическая традиция и культура русских и белорусов сформировались в пространствах, весьма отличных по своей организации.
"Белорусскость" как технология выживания "тут"
Белорусы много столетий, практически всегда развивались в европейской среде – как один из очень своеобразных и относительно небольших народов. Попытка выстроить в Беларуси политические схемы без учета этого фактора обычно влечет за собою неудачи.
Так, в Беларуси нельзя установить при помощи государства одну, скажем, православную, конфессиональную доминанту. Множество храмов, сохранившихся до сих пор, включая Софию Полоцкую, являются униатскими как по ориентации по сторонам света, так и по архитектуре. И уже сам архитектурный ландшафт будет аргументом в массовом восприятии православного фундаментализма как чего-то не совсем правильного. С другой стороны, значительная часть населения Беларуси в разные исторические эпохи относила и относит себя к тем или иным протестантским вероучениям. Жесткая поддержка государством одной церкви сразу стимулирует рост числа протестантов за счет оттока религиозно активных людей из покровительствуемой государством же церкви (примеры – Реформация середины XVI века, межвоенная Польша, нынешняя ситуация с баптистами и пятидесятниками).
Любая демократизация или смена режима в Беларуси мгновенно поднимает множество исторически обусловленных вопросов разного масштаба. О собственности на церковные здания. О трактовке многих событий местной истории. О взаимоотношениях между разными культурными группами населения. О роли государства и права в регуляции тех противоречий, которые могут расколоть регион в случае доминирования какой-либо одной радикальной трактовки его истории и культуры.
Русские оказались способны в силу ряда причин стать сердцевиной общества и государства, ставившего перед собою глобальные задачи.
Белорусы умеют мыслить себя в контексте большого целого, культура и традиция белорусов позволяет им находить свое место внутри большого политического и культурного организма, не растворяясь в нем.
Русские как народ таким опытом практически не обладают. Зато у русского народа есть традиция мыслить себя вселенски, абсолютно, безоглядно бросаясь достигать самые масштабные цели.
Русские обладают относительно непрерывной исторической и культурной традицией, хранителями которой выступают церковь, государство, русский язык, обширное пространство расселения русского народа и его численность. Утрата одного или некоторых из этих факторов, любые трансформации внутри институтов государства и церкви, любые реформы языка не влекут за собою прерывания традиции в целом, ибо одновременно все эти факторы уничтожены или трансформированы быть не могут. В некотором смысле русский народ живет в ощущении времени как вечности, в которой он будет "всегда". У белорусов не один раз могло быть уничтожено все или почти все: язык, государственность, церковь, которой они были привержены в данный момент истории, этническая самоидентификация. Иногда, как, например, во время нацистской оккупации, речь шла о возможности физического уничтожения или прямого порабощения белорусов. Белорусская идентичность неизбежно вобрала в себя осознание возможности гибели и дала на него рациональный ответ – программу выживания и победы во имя выживания. Белорусы не живут в гарантированной "вечности" и вынуждены жить рывками и расчетом. Выходом из такого расчетливого, более "скучного", чем в русской системе ценностей, существования не может быть простой переход к русской самоидентификации.
Действительно, русским человеком быть в Беларуси нельзя. Обычные, самые невинные философские размышления в русском духе ставят человека в Беларуси перед угрозой полной неадекватности.
Скажем, как определить, какая церковь является у белорусов национальной? Как примирить белорусскую идентичность с ее толерантностью и русскую идеократичность и "имперскость"? Можно ли, живя в Беларуси, резко отбросить в своем сознании деревню, сельские корни? Как, наконец, понять, почему в современной Беларуси может одновременно реализовываться очень "русский" по идеологии политический курс с арестами активистов националистической оппозиции и обострением отношений с Западом, и одновременно оказывается очень жестко разгромлен весь спектр русских националистических организаций и СМИ?
Белорусская идентичность в отличие от русской является в основе своей рациональной формой приспособления к окружающей действительности. Беларусь не манифестируется, а постигается. Белорусская националистическая традиция, которая является полным и вполне зрелым аналогом национализмов соседних народов, более ста лет неудачно пытается выстроить "белорусскость" через манифестацию. Неудачи преследуют всех идеологов, которые пытаются увидеть белорусскую идентичность, проявляющую себя через апологетику некой внешней формы культуры – язык, кодифицированный исторический миф, конфессиональный патриотизм. Отдельный разговор, почему это не получается. Но это разговор в значительной мере внутри-европейский, вне русского контекста. Он касается феномена белорусов в контексте европейской общности – поскольку те особенности белорусской истории, культурной и политической традиции, о которых шла речь выше, сближают белорусов и Беларусь со многими народами Центральной и Восточной Европы, но отличают их от русских и России. Манифестационность не свойственна белорусской традиции и идентичности. "Белорусскость" выражает себя скорее через действие, через движение к понятной практической сложной цели.
Здесь даже на индивидуальном уровне нельзя ни доказать, ни реализовать ни одной ассимиляционной идеи и практики. Здесь нельзя долго хранить ни одной культурной формы. Помню, как папа римский, выступая перед толпой в 800 тыс. человек в Вильнюсе, сказал, обращаясь к белорусам по-белорусски: "Не бойтесь себя", то есть храните свою идентичность как ценность. Это европейский контекст белорусской идентичности, но он понятен и через русско-белорусский дискурс: белорусская идентичность не так тесно связана с культурной формой, как русская или европейская. Это также входит в противоречие и с католическим пониманием значения эстетики и красоты, столь важным именно для польского варианта католицизма... Форма никогда не успевает отстояться до своей быстрой гибели. К сожалению или к счастью – это, видимо, закон развития культуры в Беларуси: быстрое прогорание не успевшей созреть культурной формы. Вот и сейчас мы видим, как советская форма белорусской культуры и идентичности также рушится, сменяемая еще не понятными новыми глубокими подвижками. Понятно, если бы советская идентичность исчезала, заменяясь под влиянием процесса евроинтеграции ныне стандартным, европейским, либеральным национальным сознанием. Но ведь новая белорусская идентичность является еще и чернобыльской, неведомой остальной Европе...
"Белорусскость" – это, в общем, неверное слово, оно вводит в заблуждение, предполагая понимание принадлежности к Беларуси и белорусам как чего-то самодостаточного, абсолютно ценного, предполагая апологетику формы культуры – а апологетики-то и нет.
"Белорусскость" – это скорее технология жизни в данном конкретном регионе. Иногда – это технология выживания. В этом смысле белорус – это "тутэйший", белорусом можно быть, в общем, только в регионе Беларуси.
Белорусом можно быть, только сделав сознательный выбор в пользу именно такой формы выживания, жизни посредством "белорусскости", определенные черты, формы и закономерности которой я и попытался описать выше.
Нынешняя эпоха в развитии белорусов – с одной стороны типична для белорусской культуры. В рамках Российской империи в XIX столетии вследствие прекращения разрушительных войн и технического прогресса на территории современной Беларуси произошел демографический взрыв. Численность белорусов резко выросла: примерно в три раза в период после войны 1812 года. Вместе с тем произошла кристаллизация специфичной крестьянской культуры как отдельной по самоидентификации от культуры традиционного правящего класса. Почти вся помещичья земля в Беларуси даже в начале XX столетия принадлежала римско-католической, часто уже польской по самоидентификации шляхте. Фактически Беларусь превратилась в территорию кастового общества: культурно-идентификационные границы между социальными классами были почти непроницаемы. Крестьяне обычно были лояльны царю, и их социальная настроенность против шляхты часто использовалась российской властью для подавления ее антироссийских восстаний. После ликвидации Греко-католической церкви и ее объединения с православной церковью в ходе Полоцкого церковного собора 1838 года крестьяне стали преимущественно православными.
Шляхта в течение XIX века пережила мощную культурную полонизацию и в значительной мере перешла к польской идентичности. Шляхта была преимущественно римско-католической, часто политически антирусски настроенной.
Русского населения в Беларуси почти не было. Города в течение XIX века стали по составу населения преимущественно еврейскими.
Урбанизация, начавшаяся в Беларуси в основном после перехода к массовому строительству железных дорог во второй половине XIX века, привела к притоку в города масс крестьян.
Вместе с урбанизацией в регионе нынешней Беларуси, Литвы, части Украины возникла и развилась деятельность интеллигентских групп, которые выстраивали свои проекты создания особых наций на базе специфичных крестьянских культур региона.
Из множества такого рода проектов постепенно развились в нечто реальное лишь несколько: литовцы, латыши, украинцы и белорусы, хотя были и другие варианты: кривичи, ятвяги, черноруссы и т. д.
Победа белорусского культурного проекта объясняется скорее всего тем, что он формировался на базе проводившейся самой Российской империей идеологии триединого российского народа. Белорусы понимались как одна из ветвей российского народа. Крестьяне в массе своей уже к концу XIX века усвоили эту относительно новую для них идентичность, наполняя ее в основном официально дозволенной интерпретацией – белорусы как ветвь русских, происходящая от кривичей, и т. д. Эта концепция в Беларуси носила название западнорусизма. Западнорусизм, кстати, не отрицал наличия белорусского языка, но трактовал белорусский язык по-разному: от понимания его как комплекса диалектов русского языка до принятия его в качестве отдельного славянского языка (академик Е. Карский. "Белорусы" и т. д.). Белорусская идентичность пришла на смену более антироссийской вариации идентичности крестьян как литвинов или русинов-униатов.
В конце XIX – начале ХХ столетия белорусскость стала все более трактоваться частью интеллигенции (часто шляхетской по происхождению) как проявление культуры особого восточнославянского народа. Эта версия стала получать распространение по мере кризиса Российской империи. Социальные и межконфессиональные противоречия на территории Беларуси стали все чаще принимать форму межэтнических противоречий. Возникла белорусоязычная литература, и сформировался белорусский литературный язык.
Крах Российской империи привел и сопровождался кризисом российской идентичности и распространением нероссийских вариантов самоидентификации крестьян на территории Беларуси, Литвы, Латвии, Польши, Украины. Между национальными проектами началась политическая борьба. В ходе этой борьбы белорусы в большей степени, чем другие народы региона, оказались поддержаны советской Москвой.