Создание таких историй-легенд – это практика повседневного PR. Появилась она в 20–30-е годы XX в. Обратимся к примеру создания положительного образа по технологии легенды, который приводит американский историк и социолог С. Юэн. Технология рождения легенды была разработана в США времен Ф. Рузвельта, благодаря которому страна выбралась из экономического кризиса 1929–1935 гг. В то время правительственным Управлением защиты фермерства (УЗФ) была выпущена книга "Let Us Now Praise Famous Men" [ "Теперь давайте восславим великих людей"]. Ее авторы, писатель Дж. Эйджи и фотограф У Эванс, придерживались определенной PR-идеологии, по сути соответствующей методу социалистического реализма. Вот как это представляет Юэн: "Преодолевая сопротивление истории, которая привыкла клеймить бедноту позором за принадлежность к безликой, часто омерзительной толпе, фотокартины УЗФ [приведенные в книге. – Авт.] подчеркивали человечность и достоинства тех, кто терпел лишения под натиском пыльных бурь в американской глубинке. Если раньше фотографии бедняков выдавали явно снисходительное и нелицеприятное к ним отношение либо носили следы попыток придать им – в студийной обстановке – черты типичных представителей среднего класса, то теперь это были портреты, возвышавшие и воспевавшие тяжкий труд и страдания как признак человечного в человеке" [38] . "PR-технологи" нашли такие лица, которые отражали главное изменение в настроении людей, преодолевающих кризис, составили из фотографий этих людей серию портретов – и получился позитивный образ бедняков, возвысившихся над кризисом.
А разве вышедшая в 1932 г. первая книга романа М. Шолохова "Поднятая целина" это не история-легенда о коллективизации сельского хозяйства, о создании колхозов, о борьбе с так называемыми кулаками? Этот талантливый роман, классическое произведение социалистического реализма, можно считать классикой "художественного пиара". В Советском Союзе сила "паблик рилейшнз" была в том, что организаторы PR-кампаний привлекали для создания историй-легенд, создающих положительный имидж социализма, власти и страны, талантливых писателей, поэтов, сценаристов, режиссеров, актеров. Литература, театр и кино выстроили такой образ страны, который сохраняется и сегодня, хотя страны той давно уже нет.
А в обществе постмодерна, где стираются понятия добра и зла, где все относительно и хаотично, пожалуй, лишь "паблик рилейшнз" скрепляет общественные отношения. Позитивные образы, ориентированные на развитие, образы, создаваемые PR-структурами, вносят некие смыслообразующие и организующие моменты в социальную и духовную жизнь людей. Если использовать литературные образы, можно сказать, что "паблик рилейшнз" вышел "из шинели соцреализма".
ТРАНСФОРМАЦИЯ МАССОВОГО ОБЩЕСТВА В ПОСТМОДЕРНИСТСКУЮ ЭПОХУ
Западное общество прошло в своем становлении аграрный, индустриальный и постиндустриальный этапы и сейчас "осваивает" постмодернистский этап. Все это было предвосхищено в определенной мере Д. Бэллом, Э. Тоффлером, Ж. Бодрийяром [39] , М. Маклюэнном. Но начиная с индустриального все последующие общества, видоизменяясь от этапа к этапу, становятся массовыми. В массовом обществе производство и потребление выходят на первый план. Крупное индустриальное производство с его специализацией, стандартизацией, консолидацией и децентрализацией определило новые условия жизни – активную урбанизацию (что нарушает патриархальные связи), безудержный рост городов, необходимость массовой грамотности населения, развитие образования и СМИ (издание огромными тиражами газет и журналов, широкое распространение радио, телевидения, аудио– и видеозаписей). Эти жизненные условия возвели в культ потребительские ценности. Эти же условия ставили человека в жесткую зависимость от труда, связанного с конвейерным производством, узкой специализацией, жесткой просчитанностью меры труда и меры потребления. Постоянное психологическое напряжение, периодически возникающая депрессия становились особенностями жизни и работы многих людей. Этими чертами отличалось массовое общество эпохи индустриального развития.
В постиндустриальном массовом обществе стираются границы между ценностями бытовыми, повседневными, ценностями рыночными как средством обмена и ценностями-символами. Так видел эту ситуацию Бодрийяр. А вот когда начинается хаос в иерархии ценностей, когда теряются критерии добра и зла, правды и лжи, что "можно" и что "нельзя", в искусстве происходит смешение "жанров", это означает, что общество шагнуло в мир постмодернизма.
В этом мире все относительно, философия его – релятивизм, цели развития – туманны, будущее – абстрактно, этические критерии оценки любого действия, поступка, заявления, произведения – исчезают. Постмодерн – это общество, где, говоря словами английского писателя Г. Честертона, разрешены все мнения, кроме истинного. Единственный критерий – деньги, которые становятся мерилом всего. Это общество страха каждого перед всеми и всех перед каждым. А страх стимулирует хаос. Теперь выбор ценностей диктуется произволом, стечением обстоятельств, волей случая, часто диктатом более сильного и агрессивного. Духовное богатство прошлого, наработанное поколениями, теряет смысл, история стран и народов с ее трагическим опытом забывается, образно говоря, превращается в хлам. Молодежь, издеваясь, осмеивает то, что было священно для прошлых поколений. Но при этом из старого "хлама" возводятся новые "конструкции", новые образы, кардинально меняющие облик и ценности прошлого. Немногие образы прошлых лет устояли, и то благодаря тому, что еще держатся те святыни, что связаны с национальным чувством.
В своем крайнем выражении постмодерн стирает грань между добром и злом, все обращая во зло. Дьявол в людях побеждает, человек человеку все больше – волк, человек природе тоже – волк. И природа мстит, и человек человеку – мстит. Поэтому в идеологии постмодерна все должно окончиться апокалипсисом.
Идеологию как совокупность взглядов, концептов, идей в постмодерне заменяют символы, слова-стимулы. Как заметил Э. Кассирер в своем "Опыте о человеке", человека надо определять как символическое животное. Из чего следует, что свои ценности, мечты и идеи человек отражает в образах-символах. Управление символами – это часть культуры массовых коммуникаций в эпоху постмодерна.
Символы выражают смысл в абсолюте. Если свобода – то "чистая", без ответственности; если демократия – то без границ. Символ выражает смысл и притягивает чувства. Суть управления символами, т. е. коммуникациями, есть "паблик рилейшнз". У Липпман выразился вполне определенно: символы собирают эмоции, до этого отъединенные от своих идей, т. е. в какой-то период символы нужно отделить от смысла, от проблем, их породивших, дающих им развитие. Но когда "смыслы низвергнуты", чувства – "вознесены на пьедестал". Отбрасывая смыслы, усиливаем чувства, и начинается "карнавал" увеселений, обещаний. И этим процессом "веселого хаоса" управляют "паблик рилейшнз" постмодернистского периода.
Для наглядности – пример. Народ, работник, власть – понятные образы-символы. И смыслы у них определенные. Народ, работник – это борьба за права, за рабочие места, против инфляции, нищеты и безработицы. А эмоции, которые они порождают при "отброшенных" смыслах, – потребление, развлечения, страх. В нарастающем хаосе эмоций возникает новая культура коммуникаций, предельно дезориентирующая человека.
Но когда управление символами находит свое проявление в беспрецедентном росте влияния массовых коммуникаций (что является особенностью постмодернистского этапа), символ превращается в код. На этом настаивал Бодрийяр. Если символ выражает объект, явление, событие, то код полностью замещает их. И теперь объект, явление или событие превращается в "гиперреальность", в модель, в образ (по Бодрийяру – в симулякры). Добавим – в мифоимидж. Стирается грань между естественным и искусственным. Управляемый хаос сменяющихся образов "захватывает" личность, лишая ее опорных нравственных констант, будь то убеждения, традиции, память, не оставляя ничего святого ни в политике, ни в этических ценностях, ни в культуре, ни в искусстве.
Постмодернизм определяется принципом "движение – все, цель – ничто" или "хаос – все, цель – ничто". На всех уровнях происходит обращение к бессознательному, к инстинктам, к эмоциям. В этом – новая культура коммуникаций: отречение от святынь, потеря ориентиров в калейдоскопе образов, чтобы манипулирование людьми достигло высших пределов, когда человек не замечает, как его поведение, жизнь меняются вопреки его воле, надеждам, интересам. И это – новый этап развития массового общества – глобальный, этап "виртуальной реальности", когда реальность тонет в виртуальных образах и в такой интерпретации становится частью жизненного уклада человека.
И когда Ф. Энгельс писал, что для "диалектической философии нет ничего раз и навсегда установленного, безусловного, святого" [40] , он имел ввиду то, что именно диалектика, как метод познания, позволяет подвергать анализу, исследованию все в этом мире, в том числе любые святыни. Но отречение от святынь, как свойство постмодерна, подразумевает совсем другое, а именно – изменение под влиянием виртуальных образов этических установок индивидов, определяющих их поведение. Изменение, связанное с отречением от нравственных святынь.
Впрочем, человеку оставлено право на основе этих виртуальных образов объединяться с другими "по интересам", минуя государственные границы: экономистам с экономистами, мастерам шоу-бизнеса с себе подобными, женихам с невестами и т. д. Индивидуальности, самобытности трудно противостоять постмодернистскому, глобальному потоку "виртуальной реальности".
Термин "виртуальная реальность" введен М. Кастельсом [41] . В своей работе "Информационная эпоха: экономика, общество, культура" он говорит о культуре как "виртуальной реальности", которая усиливается новыми информационными технологиями и становится фундаментальной особенностью информационного общества.
Но что такое информационное общество? Это новое качество массового общества, новое качество на основе управления образами-символами, на основе "виртуальной реальности", которая достигается в том числе и новыми информационными технологиями – телевидением, Интернетом. Это новое качество массового общества делает его глобальным.
И тогда заговорили о сопротивлении ему.
СОПРОТИВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ
Первым о сопротивлении глобальному информационному, массовому обществу заговорил М. Кастельс. Он даже ввел новое понятие – "самобытность сопротивления".
Здесь имеет смысл вспомнить теоретиков "докастельской поры", создавших теорию сопротивления системе, размышлявших об этом после прошедших в XX в. революций и войн, т. е. в эпоху становления тоталитарных, а потом авторитарных обществ. Здесь обратимся к взглядам И. Ильина, А. Грамши, В. Поремского.
Имя профессора И. А. Ильина (1882–1954) связано с деятельностью созданного в начале 30-х годов XX в. в русской эмиграции "Народно-трудового союза российских солидаристов" (НТС). В своей книге "О сопротивлении злу силою" (1925) Ильин исходит из известного постулата Л. Н. Толстого о "непротивлении злу насилием". Если Л. Толстой говорил о внутреннем сопротивлении злу, подразумевая под злом монархию и то лицемерное высшее общество, что господствовало в России в его времена, то для Ильина зло – советский режим, с которым нужно бороться, и не внутренним сопротивлением, но активным действием. По Ильину, именно агрессивность зла и потребность для него выливаться во внешние поступки делает недостаточным только внутреннее сопротивление ему и объясняет необходимость внешней борьбы со злом, т. е. его физического пресечения.
И в этой борьбе нравственный человек вынужден совершать неправедные поступки, в том числе и убийство – крайний случай в силовом одолении зла. Человек ведет себя неправедно, но делает это не для себя, а во имя Бога. И тем самым человек совершает благородный поступок, высокое деяние. Сопротивление злу силою и мечом, считает Ильин, не является грехом всюду, где оно объективно необходимо или где оно оказывается единственным либо наименее неправедным исходом. Утверждать, что "такое сопротивление является "злом", "грехом" или "нравственным преступлением" – значит обнаруживать скудость нравственного опыта или беспомощную неясность мышления… Самое сопротивление злу как таковому всегда остается делом благим, праведным и должным" [42] .
Идеологи НТС приняли концепцию Ильина как философию идеологической и вооруженной борьбы с большевиками. Правда, ее отвергли многие русские эмигранты (в частности, 3. Н. Гиппиус, С. Л. Франк и Н. А. Бердяев). Тем не менее у "энтээсовцев" теория Ильина стала популярной. Даже несмотря на саркастическое замечание Бердяева, что чекист, действующий во имя Божие, т. е. "энтээсовский чекист", опаснее чекиста, действующего во имя Дьявола. Ильинская теория сопротивления была теорией прямого действия, имевшей морально-нравственную основу.
В свою очередь, в работах А. Грамши (1891–1937), теоретика марксизма, талантливого исследователя, ценно его представление о том, что власть укрепляется не столько насилием, сколько доверием элиты и народа, взаимным согласием. Но доверие и согласие – это высоты, которые приходится брать постоянно, из года в год. Не все коммунистические вожди понимали это. И поэтому особо и не дорожили доверием граждан. Они считали, что изначально достигнутое согласие народа с властью – это навечно. И они ошибались! Выразителем этого доверия, согласия является элитарная интеллигенция, "культурное ядро", объединяющее общество. И если власть отказывается от постоянного доказательства своей идейной правоты, то достаточно начать регулярно сеять идейные сомнения в умах элиты, добиваться изменения ее сознания, как появится трещина между властью и обществом, исчезнут доверие и согласие.
Взгляды Ильина и Грамши творчески развил в конце 40-х годов В. Д. Поремский (1908–1997), один из руководителей НТС. Вначале он, как и Грамши, ищет ответ на вопрос: что невозможно в тоталитарных условиях? Невозможны разветвленная организационная структура, разделение функций, система подчинения и связи для борьбы с режимом. Но, может быть, структура организации и не столь важна, когда есть единство идей и действий ?
Но чтобы достичь единства идей, а потом и действий, рассуждал Поремский, сначала нужна духовная работа человека над собой. С нее все начинается. И здесь Поремский обращается к труду Ильина "О сопротивлении злу силою". Из его теории он выделяет тезис, что борьба со злом прежде всего есть "процесс душевно-духовный", а физическое пресечение зла имеет значение "лишь в системе верно направленного социального воспитания" [43] . Теория Поремского, в которой организационная структура сопротивления сводится к минимуму, а главным признается влияние на человека, воспитание его в нужном направлении, его духовная работа над собой, подразумевает, что в этом случае люди одной идеи, одного духа тянутся друг к другу, как молекулы, в конечном счете превращаясь в духовный монолит, противостоящий власти. А влиять на людей, воспитывать их в верном направлении может некий центр за пределами страны, используя коммуникации, для которых нет границ (в то время это были печатное слово и радио).
Основные направления такого социального воспитания Поремский заимствовал у Ильина. Во-первых, сопротивляющийся должен развивать в себе чуткость и зоркость для распознания зла и для отличения его от явлений, внешне сходных с ним. Во-вторых, сопротивляющийся должен стремиться к постижению техники внутреннего одоления зла, ибо только тот, кто владеет этой техникой, сможет верно разрешить вопросы социального воспитания. В-третьих, выбирая средства борьбы, сопротивляющийся всегда должен начинать с духовных средств, нисходя к мерам внешней борьбы, лишь когда духовные средства оказываются недостаточными. И наконец, сопротивляющийся должен постоянно проверять подлинные мотивы своей личной борьбы со злом, должен быть уверен в том, что от этого зависит и предметное постижение противостоящего зла, и овладение духовной техникой борьбы, и выбор средств, и осуществление самой борьбы [44] . Когда в стране число людей-"молекул" достигает значимой величины, власть теряет социальную опору и становится неустойчивой, считал Поремский.
Но если Ильин свою теорию создавал, имея в виду сопротивление тоталитарному индустриальному обществу, Поремский – авторитарному индустриальному и постиндустриальному, то М. Кастельс ориентируется на "самобытное сопротивление" постмодернистскому обществу. Он считает, что современное общество все чаще организуется в условиях противостояния сетевых систем и личности. Глобализация, диверсификация хозяйства организационные сети, культура "виртуальной реальности", технологическое развитие ради развития и порождают ту ситуацию, которую Кастельс рассматривает как нарастание самобытности [45] :
...
"На первый взгляд мы являемся свидетелями становления мира, который состоит из одних рынков, сетей, индивидуумов и стратегических организаций и на первый взгляд подчиняется структурам "рациональных ожиданий"… Точкой опоры этого мира могли бы стать, как мы уже убеждаемся в ряде стран, национальное самоутверждение на остатках государственных структур, отказ от любой претензии на легитимность, забвение истории и взятие на вооружение принципа власти во имя самой власти, иногда задрапированного в тогу националистической риторики…
…Однако мы также отмечаем и становление мощной самобытности сопротивления, которое находит себе опору в ценностях сообщества и не поддается напору глобальных тенденций и радикального индивидуализма. Такая самобытность строит свое сообщество на традиционных ценностях Бога, нации и семьи, возводя укрепления вокруг своего лагеря, созданного по этническому и территориальному признакам. Самобытность сопротивления не ограничивается традиционными ценностями. Она также может строиться при помощи (и вокруг) проактивных социальных движений, предпочитающих утверждать свою самостоятельность именно через общинное сопротивление, пока они не наберутся достаточных сил для того, чтобы подняться в наступление против институтов угнетения, которым они противостоят…".
Какие же формы самобытности сопротивления могут быть? Кастельс считает, что эти формы возникают из сопротивления различных сообществ, а отнюдь не из воссоздания институтов гражданского общества, которые оказываются нежизнеспособными в условиях новых обстоятельств общественного устройства. Мы бы добавили: в условиях обстоятельств трансформированного массового общества, которое более живуче в сравнении с гражданским, ибо намертво сцеплено с рынком. Следуя логике Кастельса, мы приходим к пониманию того, что понятия государства и гражданского общества размываются глобализацией, изменением структуры капитала, развитием культуры "виртуальной реальности", технологий ради самих технологий. Жизнеспособным оказывается общество сетевых структур, трансформированное массовое общество, поддерживающее тенденцию массового индивидуализма.
Если самобытность сопротивления сводится к сопротивлению сообществ, то что ими движет? Вот как отвечает на этот вопрос Кастельс: