Тамерлан - естественный азиатский ответ на эту дряблость. Тамерлан и степняки равнодушны к культуре, но инстинктивно тянутся ко всему, что может пригодится. Финансовая цивилизация? Ну, пусть будет и она: какая есть, такую и возьмем; мы идем вперед и забираем территории и все, что блестит. По пути возникают проблемы, мы проблемы решаем. Много славян в банке не поместится - и так судьба Украины была решена. Фашизм классический здесь совсем не при чем. Это просто такая новая степная история.
Сумма истории
1
Словом "капитал" обозначен порядок, правящий миром. Капитал есть изъятая из человека жизнь, которая стала овеществленной стоимостью. Данный процесс описан Марксом подробно.
Но первое значение слова, вынесенного в заглавие, отсылает к богословским трактатам, к "Сумме" Фомы Аквинского (словом "сумма" обозначали сопряжение разных понятий воедино).
Правильно читать название "Капитал" как "Сумма истории"; Карл Маркс написал труд, который подводит итог развития западной цивилизации: надо объяснить, почему много горя, и найти выход из беды.
В те годы, когда Маркс взялся за работу, западный мир переживал очередной кризис управления, который (в силу технического главенства западной цивилизации) отражался на мире в целом.
Такое состояние в обществах наступает с известной регулярностью: все механизмы портятся. В сходных условиях разлаженного механизма Римской империи рождались проповеди Нового Завета.
Маркса часто изображают причиной коллапса: не будь марксизма, развитие цивилизации продолжалось бы мирно и ширилось. Булгаковский профессор, у которого революционные побирушки украли калоши из парадного, думает, что воришек подучил Маркс. Шпенглер называл марксизм предвестником гибели западной цивилизации, хотя Маркс все свои труды посвятил именно спасению таковой - и гибели западной цивилизации (в отличие от Шпенглера) не предрекал. Маркс даже капитализм отнюдь не ненавидел, все наоборот. Он полагал, что именно капитализм способствовал развитию цивилизации, но однажды стал препятствием этого развития, - и Маркс фиксировал особенности мутации капитала. В сущности, Маркс хотел спасти то, что построил капитал и что рушилось у него на глазах, от дальнейшего хаоса. То, что этот хаос наступает, он увидел и объяснил причину и характер беды. Он предложил выход из положения - так врач выписывает рецепт. В дальнейшем те, кто приняли некоторые из прописанных лекарств (не все и бессистемно), разочаровались в рекомендованном лечении; некоторые усомнились в наличии недуга.
Написал бы Маркс свой "Манифест коммунистической партии" или нет, это не отменило бы череду европейских революций 1848 года, Франко-прусскую войну и последовавшую за ней войну мировую. Толпы рабочих, скандирующих: "Хлеба или свинца!", и генерал Кавеньяк, делегированный для расстрела рабочих, - это совсем не Маркс придумал.
Подобно тому как нет вины Ленина в том, что началась Первая мировая война, которая сделала русскую революцию возможной (или неизбежной), так нет и вины Маркса в том, что в 1848 году пришло время подводить итоги европейской истории.
Фраза "Век расшатался" звучит в мире, когда кончается очередной цикл мирового порядка. Должен прийти человек, который соединит распавшуюся связь времен. В те годы нашлось несколько людей, претендующих на роль спасителя Европы: именно таким был Бисмарк, подобные амбиции имел Наполеон III, вот и Маркс взял на себя эту миссию. Время нуждалось в директивном решении: прусский юнкер стал собирателем германских княжеств (в перспективе - конструктором Европы), племянник Бонапарта, авантюрист, стал президентом, затем императором Франции, в те же годы живописец из Экса Поль Сезанн решил, что восстановит гармонию в искусстве: надо, по его словам, "оживить классику на природе", т. е. воссоздать утраченный порядок.
Восстановление - весьма существенный компонент рассуждений: никто из них не был просто ниспровергателем, но каждый мнил себя восстановителем порядка вещей. Собственно, Луи Наполеон говорил практически то же самое, что и Поль Сезанн; надо сказать, что, когда все эти люди подыскивали слова для выражения идеала, они часто пользовались одними и теми же словами. То, что Маркс обозначал как цель социального развития, выглядит как античный полис, лишенный обязательного рабства; Бисмарк желал возродить рейх, т. е. античную империю; Сезанн хотел приспособить классический канон для современного видения природы - это все тоска по утраченной античной мере вещей. Выражаясь словами Христа: "Не изменять закон я пришел, но исполнить". Подобно прусскому юнкеру и живописцу из Прованса, журналист "Новой рейнской газеты" почувствовал в себе призвание вдохнуть в западную историю новые силы.
Каждый из этих планов претендовал на универсальность: так и во времена крушения Pax Romana существовало несколько проектов переустройства сознания Европы - помимо планов готов или бургундов, помимо логики мелких землевладельцев существовала также христианская доктрина, которая наряду с другими претендовала на глобальный план изменения общества. Все эти проекты состоялись.
"Классика на природе", прусский порядок, призрак коммунизма, бродящий по Европе, - это все разные названия одного и того же явления: пользуясь выражением Гегеля, данное явление следует назвать "мировым духом". Всякий пытался определить мировой дух, выразить его через арсенал понятий, каковым располагал. Однако цель разнородных усилий сходна: все тщились гальванизировать титаническую мощь западной цивилизации. Это не имеет отношения ни к смене цивилизаций (модель Тойнби), ни к угасанию активности этноса (теория Гумилева), ни к закату цивилизации (прогноз Шпенглера). Речь об ином: история Запада подобна истории феникса, она приходит к концу, сгорает и тут же возрождается из огня; то, что в исторических циклах именуется "возрождением", есть оживление античного проекта; внутри данной западной цивилизации, рефлективно-традиционной, и строились рассуждения.
К конкурентам-спасителям относились ревниво. Маркс выделял Луи Наполеона как объект особого презрения, и Бисмарк тоже Наполеона III презирал; так Пушкин концентрировал презрение на историческом писателе Булгарине, а Гоген специальным образом не любил салонных импрессионистов - большой мастер не терпит профанаций.
Трудно отрицать влияние Бисмарка на мировую историю, однако многим показалось, что Маркс повлиял на мир сильнее всех прочих: он в корне изменил историю человечества. Впоследствии выяснилось, что изменения относительны, и тогда на Маркса обиделись. Бисмарк, как полагает большинство, был человеком ответственным, хотел разумного; а Маркс - шарлатан. Не дал бы немецкий еврей (так высокомерно именует Маркса англичанин Тойнби) нам своих таблеток, мы бы жили припеваючи; из-за рецептов "Капитала" совсем худо стало.
2
Невозможно признаться в любви к Марксу без того, чтобы быть заподозренным в агрессивных наклонностях. Например, поклонников Бисмарка не корят за расстрел Парижской коммуны; но славить Маркса без того, чтобы тебя обвинили в голоде Поволжья, трудно. Произносишь имя, а в глазах собеседника - а как же ГУЛАГ и экспроприация собственности? Надо открещиваться от сталинизма, отрицать концентрационные лагеря, критиковать последователей, которые учение Маркса извратили: вместо ясного утверждения "я марксист" образуется застенчивое объяснение причин, по которым ты (вопреки доводам прогресса) склонен извинять тоталитаризм. Теория идеолога либерализма Поппера, обвиняющая марксизм и гегельянство в возникновении сталинизма и фашизма, внедрение единого понятия "тоталитаризм" и использование этого понятия для определения любого общества, в котором свобода индивида ограничена коллективом, сделали разговор нелепым. С внедрением этого нейлонового, легко растяжимого и внеисторического термина возник эффект знаменитого вопроса Карлсона, заданного фрекен Бок: "Перестала ли ты пить коньяк по утрам?". Ответа на вопрос о генезисе тоталитаризма не существует; можно лишь сказать, что коньяк утром никогда не пили, следовательно, не могли перестать его пить, - иными словами, поскольку единое понятие "тоталитаризм" спекулятивно и в истории культур единого "тоталитаризма" вообще не существует, то и теория открытых/закрытых обществ несостоятельна.
Тем не менее для спасения репутации Маркса старательно разводили личности самого автора "Капитала" и его последователей.
Приводить слова Маркса о том, что он сам "не марксист", странно: Христос и не может быть католиком, а Сезанн - кубистом. Однако тот факт, что Христос не католик, не отрицает того, что католики верят в Христа; и кубисты вдохновлялись Сезанном, хотя сам художник про кубизм не слыхивал; нелепо отрицать, что марксизм, т. е. учение, основанное на работах Карла Маркса, имеет отношение к Марксу. Маркс сформулировал ряд ясных положений (история, выраженная в классовой борьбе, например), которые можно разделять. Сравнение фанатичных последователей Маркса с инквизиторами (мол, именем Христовым творили зло, но учение Христа от того не хуже) тоже не убеждает.
Спаситель переместил бесов из людей в свиней, а свиней низринул в море, но инквизиторы не обладали способностями трансгрессии, а потому жгли непосредственно людей; да, Христос ясно говорит про геенну огненную, но вам скажут, что Маркс не Бог, чтобы избирательно карать. Главный упрек Марксу состоит в том, что он взял на себя миссию пророка, возбудил паству, а пророчество не сбылось. Конечно, не все обещания Христа исполнились; а саддукеи, например, считали, что Иисус преувеличивает степень родства с Богом. Разумеется, учение каждого из конструкторов Запада было искажено: Бисмарк пришел бы не в меньший ужас от Гитлера, чем Сезанн от Малевича, а Маркс от Троцкого. Однако каждому приходится отвечать за свои собственные пророчества.
После короткого опьянения марксизмом наступила пора скепсиса, исторический цинизм сочли отрезвлением.
История - так было принято считать, пока мода на Маркса не вернулась в связи с последним кризисом капиталистического общества, - науку Маркса опровергла. Считается, что социализм покончил самоубийством, характер труда изменился, рабочий класс (как он был описан Марксом) более не существует. Экономисты недавнего времени (в пору еще цветущего финансового капитализма) любили опровергать частности экономической теории Маркса - показывали ее анахронизм. Теоретические положения опровергали фактами: компьютеризацией, кредитной экономикой, демократией на местах. Было принято говорить о новом изобретении - о "бескризисной" капиталистической экономике, о perpetuum mobile приумножения богатств, и социологи клялись, что циклическое развитие общества устранили навсегда: теперь путь лежит только вперед и вверх. Никакого иного философа не опровергали с таким удовольствием - ни Аристотеля, ни Канта не старались уличить в несоответствии реалиям нынешнего дня (хотя сделать это несложно). Желание уличить Маркса связано с тем, что его сочинения имеют для людей не умозрительный, но сугубо прикладной характер; ведь философ сказал, что хочет "изменить мир"! Отрицая или прославляя Маркса, гражданин осуществляет выбор линии поведения по отношению к себе подобным. Можно считать, что категорический императив Канта также формирует стиль поведения, но в Канте нет директивности: автор императива постоянно указывает на экстерриториальность человека, а экстерриториальность допускает в числе прочего и нежелание следовать императивам.
С Марксом иначе. Одна из особенностей его философии - отрицание экстерриториальности человека: речи о возделывании своего сада быть не может; каждый работает в общем вертограде; этим объясняются как ураганное распространение учения, так и его глобальное отрицание; и то и другое безудержно.
Есть две стихотворные строчки, передающие эту аффектацию марксизма. Первая принадлежит Маяковскому, это призыв всех людей на борьбу: "…а если у которого нету рук - пришел чтоб и бился лбом бы!" - именно так, истово, из последних сил, отдавая все свое существо борьбе, надлежит следовать марксизму. Вторая цитата - строка советского диссидента Галича: "…бойтесь <…> того, кто скажет: "Я знаю, как надо!", кто скажет: "Всем, кто пойдет за мной, рай на земле - награда"". Назидательности и директивности "я знаю, как надо" Марксу простить не смогли, тем более что развитие событий не всегда совпадало с его прогнозами.
Тем больший ажиотаж вызвало то, что пузырь "бескризисной" экономической модели лопнул. Неужели немецкий еврей все-таки прав? И взоры растерянной общественности обратились к оплеванному пророку. Уж слишком напористо он говорил, вот если бы он был вежливым, мы бы послушали.
Марксу действительно присущ безапелляционный назидательный тон, оскорбительный для мещанина, чувствующего себя самодостаточным; уже в ранних работах Маркс говорит, как отцы церкви. Тоном утверждения очевидной истины говорил и сам Христос - это оскорбляло книжников, имевших основания полагать, что они тоже знакомы с предметом. Маркс уже в возрасте семнадцати лет написал (в сочинении на тему выбора профессии), что хочет, как Христос, служить всем людям сразу, сообразно намерению формировались и амбиции. Это ошеломляющее по претенциозности заявление; среди интеллигентных людей такое делать не принято. Эту претензию Марксу не простили сегодняшние книжники (читай: софистепы, читай: экономисты, читай: обыватели). Критика Маркса Хайеком, равно как и критика Христа первосвященником Каиафой, базируется на принципиальном различии понимания гносеологии: то, что есть знание для Каиафы, для Христа не есть знание вообще; то, что образует референтную группу аргументов Хайека, для Маркса - набор несущественных слов.
Очевидно, что Маркс и Христос оперируют иным представлением об истине, нежели их оппоненты. В случае Христа тезис общеизвестен: "Не человек для субботы, но суббота для человека", в случае Маркса дело обстоит точно так же. Особенность историософского (это заезженное слово, ставшее пустым; в данном случае слово "историософский" обозначает такой подход к историческим фактам, который формирует категориальное суждение о реальности) анализа Маркса в том, что он использует лишь те категории, которые добываются из самой истории. Эта фраза звучит парадоксально, поскольку философская категория - понятие, вообще говоря, идеальное; однако Маркс добывает категории опытным путем (об этом методе А. Зиновьев написал работу "Восхождение от абстрактного к конкретному", и Г. Лукач посвятил ему немало страниц). Цитата из ранней работы Маркса "Немецкая идеология": "Абстракции сами по себе не имеют ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы обеспечить упорядочение исторического материала". Процесс формирования категорий и оснований исторического суждения (именно этому посвящен первый том "Капитала") имеет ту особенность, что действительности и история не существуют отдельно от нашего сознания. Само сознание, сам процесс мышления также выступает компонентом той самой реальности, которая должна стать основанием для выработки суждения о реальности.
Знаменитый раздел первой главы "Капитала", посвященный товарному фетишизму (тот самый, про который Ленин говорил, будто его невозможно понять, не освоив предварительно Гегеля), представляет собой основание для философского понимания политэкономии Маркса: Маркс использовал термины политэкономии как философские категории, в этом особенность данной книги. Политэкономия есть реальность капиталистических расчетов; философия - абстрактное категориальное мышление; Маркс их сопрягает. Можно пояснить этот метод на примере картин Сезанна.
Как известно (постулировано многократно), Сезанн трактует природу на основе куба, конуса и шара, геометрическими умозрительными формами измеряется зримый мир. Эти формы суть категории мышления; однако категории эти привнесены в холст не механически (как то будут делать кубисты), но извлечены методом наблюдений из самих изображаемых предметов, из дома, из облака, из дерева. Художник изображает дерево посредством того, что находит геометрическую классическую форму, к которой это реальное дерево стремится, и в дальнейшем исходит из того, что уточняет саму умозрительную форму - а реальное дерево рисуется как бы попутно. Сезанну принадлежит чрезвычайно парадоксальная и вместе с тем исключительно точная характеристика своего метода: "по мере того как пишешь (масляными красками. - М. К.), рисуешь". Как прикажете числить данный метод - по ведомству идеализма или материализма? Веками художники наносили на холст рисунок, который заполняли цветом, Сезанн предлагает делать это одновременно. Для сравнения: классик Пуссен использует идеальный канон для изображения неидеальной реальности, интерпретирует реальность в связи с умозрительными правилами; он сначала рисует основу, потом ее раскрашивает. Импрессионисты следуют тому впечатлению реальности, которое осталось на сетчатке глаза: они пишут цветные пятна и рисунка не знают, потому что глаз рисунка не способен увидеть, рисунок - это абстрактный закон. Сезанн же формирует умозрительное правило изображения реальности, исходя из того закона, который содержится в самой реальности: это метод, постоянно уточняющий сам себя. Иными словами, картина Сезанна сама становится частью природы, растет совсем как дерево, но растет осмысленно. Теперь представьте себе критику Сезанна, осуществленную с позиции импрессиониста, который скажет, что в лучах заката крона дерева теряет четкий контур, и этот факт восприятия отменяет законодательную форму конуса, в который крона вписана на картине. Импрессионист будет настаивать, что факт реальности - его "видение", импрессионизм будет уверять, что Сезанн всего лишь "видит" иначе, нежели он, и Сезанн вменяет свое частное видение как общий закон. Живописец академический (болонской, предположим, школы) скажет, что существует закон изображения дерева: следует рисунком передать его типическую форму, потом найти цвет, соответствующий природной окраске листа, затем соединить результаты в едином предмете. Импрессионист (эмпирик) и академист (метафизик) будут критиковать диалектику Сезанна бесконечно - и оба будут правы; но к сезанновскому методу их критика отношения не имеет. Сезанн открыл иной метод изображения - как и Маркс открыл иной метод философского описания реальности, именно потому, что его намерением было "оживить Пуссена на природе", и в данном предложении важно каждое слово. Критику марксизма трудно поверить в то, что Маркс отнюдь не желал внедрить "диктатуру пролетариата", диктатура совсем не его цель. Пролетариат объективно стал в некий исторический момент тем классом, который перестал зависеть от продукта труда, соответственно, его развитие должно было обеспечить освобождение всех людей от этой зависимости. Тот факт, что пролетариат в дальнейшем мимикрировал, тот факт, что пролетариата, описанного Марксом, более не существует, не меняют в высказывании Маркса ровно ничего - как не изменят ничего в методе Сезанна закатное освещение дерева или тот факт, что данное дерево спилили. Речь шла не собственно о пролетариате, речь шла не собственно о данном дереве - хотя и о них тоже; это сочетание конкретики и законообразования, т. е. то, что отличает диалектику от метафизики, понять непросто.