Советская коммунистическая номенклатура боялась гуманитарных наук, потому что развивать их, не развивая обществоведение, было невозможно. А технические науки развивать надо было. Поэтому технократам давали больше участия во власти, денег, социальных благ, чем гуманитарным пластам, которые находились в очень убогом состоянии. Гуманитарный "мэйнстрим" занимали ортодоксы самого худшего разлива или диссидентствующие группы, которые мимикрировали под ортодоксию. Все, что могло и должно было развиваться, отправлялось куда-то далеко на отшиб. А те, кто делал ракеты, компьютеры и все, необходимое для защиты от Америки, – все-таки получали свою дозу кислорода. В результате, с одной стороны, советская технократия была живой и энергичной, а с другой – безумно оторванной от серьезной гуманитарной культуры. Но – это уже в-третьих – страстно охочей до оной. И, наконец, в – четвертых, – лишенной серьезного гуманитарного вкуса в силу своей технократической односторонности.
Сочетание всего этого приводило к тому, что от Стругацких они балдели на счет "раз".
– По-вашему, Стругацкие были культурным продуктом, специально оформленным для данного социального слоя?
– Да, несомненно. И вот я, в принципе, знаю, что на Западе существовали большие интеллектуальные фабрики, которые создавали литературную продукцию, в том числе "фэнтэзи", по аналитическим запискам. Я не говорю, что все "фэнтэзи" так писали, или что Станислав Лем так писал, но массовая, популярная "фэнтэзи" на Западе писалась, как правило, по заказу.
– То есть в этот стог вкусного сена была напихана целая куча иголок?
– Очень много, и они все, повторюсь, в принципе, известны. Известно, кто писал аналитические записки, и кто их потом творчески перерабатывал: на литературу, предназначенную для широкой массы, или для определенного контингента – это называлось "адресатом пропаганды"; что именно туда закладывалось и как это срабатывало.
Я не могу сказать, что способен реконструировать аналитические записки, по которым писали Стругацкие. Но и называть их людьми, чуждыми этой игре, я не берусь – мне так не кажется. У меня даже есть определенные основания считать, что это не так. Например, когда нужно разбирать конфликт между КОМКОН-2 и КОМКОН-5, то сразу видно, что эти номера связаны с соответствующими номерами управлений КГБ. Они не хотели от этого очень далеко уходить, и сами вполне купались в "спецаспектах" своего творчества. В этом была своя поэзия, и кайф от этого был: "Мы с ЭТИМ – играем". Они не были чужды этой спецтеме, как не был чужд ей, например, Редъярд Киплинг, Сомерсет Моэм и многие другие. Я не хочу сказать, что это априори плохо, но есть люди, которые бегут от такой тематики, а Стругацкие от нее не бежали и даже шли ей навстречу.
– Ну, так этот момент даже описан у них в повести "Гадкие лебеди", в ходе разговора бургомистра с писателем Виктором Баневым: "Материалы все мы вам представим, можем предоставить этакую схемку, планчик, по которому было бы желательно. А вы коснетесь опытной рукой – и все заиграет…"
– Поэтому и по ряду других причин я не могу считать их свободными от такой игры, что не является для меня ни плюсом, ни минусом. Я отношусь к этому просто как к индикатору, как к факту жизни. Но мало ли из какого сора "растут стихи, не ведая стыда", – поди ж ты, сделай из аналитической записки роман. Это надо иметь гигантский талант – пусть не художественный, но масс-культурный – сделать так, чтобы сотни тысяч людей твой продукт "заглотнули", чтобы, говоря нынешним языком, "пипл схавал". У них получилось своеобразное явление масс-культуры, претендующее на "высоколобость" и даже не чуждое этой "высоколобости" до конца. Вот с этой точки зрения творчество Стругацких было, можно сказать, гениальным, абсолютно адекватным поставленным задачам.
Все, что они делали, нашими технократами воспринималось не только как явно и безусловно "свое", но это "свое" было вдобавок пропитано какой-то гуманитарной новизной – а сопоставить эту новизну с гуманитарными революциями на Западе и понять, что осетрина уже не первой свежести, наш когнитариат не мог. И с радостью это усваивал. Они вобрали в свое сознание предложенную Стругацкими или, вернее, через Стругацких, матрицу, и она там стала работать.
– Что это за матрица?
– Она очень сложная. Как только уходишь от литературной формы к социальному феномену – сразу обнаруживается этот гигантский разрыв. Начали они просто с коммунизма. Их сила заключалась в простом принципе: вся новая метафизика будет сформирована из физики, из науки. Она не будет существовать отдельно, на каких-то собственных, метафизических принципах. Им неинтересно "дао в физике" – им интересно то, что есть в самой физике? "Квантованной протоматерии" достаточно – не надо никакого "дао". Расширяющейся Вселенной Зельдовича, "темной материи" – самих по себе уже достаточно для расшифровки всех загадок человеческого бытия…
– То есть они сначала банально льстили вашему когнитариату, ориентируя его оставаться там, где он находился, все глубже закапываясь в землю естественно-научных дисциплин? Но ведь наука – это тоже своего рода мифология и магия?
– Я всегда спрашивал своих оппонентов, зачем они используют термин "расширяющаяся Вселенная"? Они отвечали, что это метафора. Тогда я спрашивал, зачем они говорят, на сколько световых лет(?!) она ежегодно расширяется. Они отвечали, что это тем более метафора. А почему цифры – это тоже метафора? И что такое "край Вселенной"? Оказывается, нет никакого края… Ну-ну-ну… Тем не менее, теория "Большого Взрыва" считается серьезной наукой, ее признал Второй Ватиканский Собор, православные богословы активно занимаются ее наложением на традиционный креационизм, – все включаются. То есть современные ученые утратили или же потеряли ту способность, которую имели раньше, – "не измышлять гипотез" и на этой основе порождать полноценную культуру, которую я для себя называю Сверх-Модерном. Я очень надеялся на то, что коммунизм умрет, породив этот Сверх-Модерн. Но нет, все произошло не так.
Так вот, начали Стругацкие с коммунизма, а кончили, к моему прискорбию, тем, что "дешевая колбаса делается из человечины", и ничего лучшего, чем либеральное устройство общества, нет и быть не может.
– То есть "сыграли на понижение"?
– Да, и повели за собой всех на это понижение. Но это был первый этап, "коммунистический". Потом у них началась прогрессорская тема. Эта тема, в принципе, не нова. Она имеет богатую традицию, и для нее совершенно не обязательно изобретать инопланетян. Прогрессорская тема началась, когда появились колонии, в которых жили дикари. Дикари – это, по сути, человечество, находящееся на другой, более низкой, по сравнению с европейской, ступени развития. Что имеет право делать человечество, находящееся выше, с человечеством, находящимся ниже? Абстрагируемся от задачи властвования – как оно вообще должно с ним работать?
Относиться, как к равному, – невозможно. Относиться, как к ребенку, который еще вырастет? У Клиффорда Саймака есть такое произведение "Почти как люди" – в нем описано примерно то, что произошло сейчас с нами. Вот это вот – люди или не люди? Куда эту тему ни переноси, хоть в космос, хоть в будущее, – она от этого свои качества не изменит. Это гностическая тема. Она подразумевает, что никакого единого человечества нет. Прогрессор, который прилетает на другую планету, – почему он должен считать себя единым с тем человечеством, которое там находится? С одной стороны, он будет находиться вместе со всеми, а с другой – будет очень даже от них оторван…
Здесь наносится первый удар по гуманизму. А что такое гуманизм? Для меня он характеризуется фразой: "Гуманизм был скелетом нашей натуры". У нас в театре по этому поводу говорят: "Гуманизм был. Был скелетом. Скелетом натуры. Натуры нашей. Кто сожрал мясо?" Каждый раз, когда вы поднимаете проблему фундаментального антропологического диагноза: хоть в планетарном изводе, хоть в изводе Робинзона Крузо, – вы по гуманизму наносите довольно сильный удар.
Возникает теория эксперимента по отношению к человечеству. Можно ли экспериментировать с ним вплоть до уничтожения? Готовы ли мы к таким потерям на пути к будущему единству человечества? Ведь к каким-то потерям мы готовы? Где тут научная истина, а где – гуманизм? Наука ведь имеет запреты, пусть даже очень относительные. С одной стороны, доктор Менгеле – садист. А с другой – он человек, который внес безусловный вклад в науку, ученый. На кроликах вы же испытываете ваши препараты, а на низших расах – нельзя? Почему? Как только мы часть людей приравняли к кроликам – все. Вы же не обсуждаете проблемы кроликов, вам они не интересны. Пошив шапок, рецепты приготовления кроличьего рагу – вы же не применяете к этим необходимым делам принципы гуманизма? Как только вы поделили человечество, у вас возникают все эти вопросы – с дегуманизацией субъектности, дегуманизацией этоса как системы поведения и так далее.
А далее появляется уже полномасштабная гностическая концепция – в "Отягощенных злом". Пытающаяся – правда, очень неудачно, – скопировать и трансформировать "Мастера и Маргариту". Ведь если второе начало термодинамики верно, если Вселенную ждет "тепловая смерть", то это подтверждает давнюю гностическую мысль о том, что наше бытие повреждено и потому распадается. Но тут же появляется мысль о возможности существования какого-то принципиально иного, неповрежденного, нетленного бытия, на достижение которого была сориентирована вся алхимия, все гностики… И если христианина молитва "Отче наш" ведет к бессмертию, то для гностика это иллюзия: инобытие или есть в человеке изначально, или его нет.
А еще далее выяснилось, что это – такая поэзия спецслужбистского высокомерия. И даже более того. Потому что для меня как только люди переходят на позиции фундаментального неравенства людей – они переходят, я прошу прощения, грань между коммунизмом и фашизмом. Или между хилиазмом и гностикой, если угодно. Нельзя строить рай на земле и одновременно считать, что Сотворитель жизни – ничтожество и дурак. Тут очень сложный вопрос. "И последние станут первыми…" Если последние – звери, как они могут стать первыми?
То есть начали с коммунизма, потом повернули в сторону теории цивилизаций Тойнби, антропологов в штатском, довели это до космической спецухи, а в конце концов космическую спецуху вывернули в гностическую сторону. Это очень сложная эволюция…
– Знаете, Сергей Ервандович, все, что вы сейчас сказали, очень легко проецируется на "постсоветскую Россию" с ее уникальным социально-политическим строем, который все чаще определяется термином "рыночный фашизм". Так даже аббревиатуру РФ расшифровывают.
– Так вот, возникает вопрос, была ли эта сложная эволюция развитием творчества самих Стругацких, или она была задана извне, и по этой специальной "червоточине" следом за ними массово пошли наши современники? В 1993 году все эти социальные, когнитивные, метафизические особенности творчества Стругацких для меня вдруг связались в один узел. Некто Ихлов написал статью, которая была "рекомендована для медленного чтения", и там говорилось: "Поколению молодых реформаторов повезло: у них были книги братьев Стругацких… переделывать косный мир, им трудно быть богом, но приходится… Гайдар, как Румата Эсторский, вывел танки, они ударили по Белому Дому", – то есть весь мир Стругацких начал приспосабливаться под политическую ситуацию, которую надо понять.
Нельзя себе представить расстрел Вестминстера в конце ХХ века в Лондоне, или расстрел здания кнессета в Иерусалиме – чтобы приехали свои танки и начали стрелять по собственному парламенту. Расстреляли – а дальше свобода и демократия, да? Это невозможно себе представить! А у нас, когда это произошло, и народ в ответ не восстал, – он очень на многое себя обрек.
Ведь если наш народ решил сменить коммунизм на свободу, то свобода – это высокий идеал! В коммунизме была несвобода, и это была смена идеала на идеал. Это не Исав – это Иаков. Но тогда нельзя расстреливать свой парламент посреди своей столицы.
А вот после этого расстрела стало понятно, что не идеал на идеал меняли, а идеал на чечевичную похлебку. Потом, разумеется, отобрали и похлебку.
Но вот эта адресация к книгам братьев Стругацких при описании данной катастрофы в маленькой, вроде бы незначащей газетной статье меня тогда почему-то потрясла. Не знаю, почему – иногда я просто доверяю своим ощущениям. Она меня потрясла так, что изменила мою творческую судьбу как режиссера.
Я понял, что теперь, с 1994 года, мы переходим в формат спецполитики. Все. Эпоха политики кончилась. Теперь начинается другая цивилизация, другая жизнь, другая реальность. И я очень долго не понимал, почему другие не понимают этого. Но тогда эта статья стала своеобразной "точкой кристаллизации" перенасыщенного раствора моих впечатлений.
– И тогда вы решили поставить "Обитаемый остров"?
– Все, что я видел и представлял о контактах фантастики вообще и научной фантастики в частности со спецтематикой, оказалось уже спецреальностью, и мне захотелось поставить уже не Стругацких, а выявить в них аналитические записки, по которым это писалось. Или придумать эти записки – я ничего не утверждаю, я пытаюсь воссоздать смысловой скелет и поставить его на сцене. "Играем Стринберга" – была такая пьеса Дюрренматта. Так вот мы "Играем Стругацких".
Сидит человек за столом, передает аналитическую записку, говорит: "Напишите по ней текст". Другой человек садится и начинает писать текст, который потом начинает жить собственной жизнью. Это была попытка создания такой деконструктивной документалистики, там много открытий произошло, интересные образы создавались… Но поставили мы этот спектакль всего несколько раз – мои актеры просто отказывались играть.
А дальше случилось так, что в одну ночь я встал и написал драму в стихах, потом прочитал ее в театре, народ страшно оживился, и мы за год поставили спектакль "…Izнь…", который уже сыграли несколько десятков раз.
– Вот до чего доводит деконструкция Стругацких…
– Возможно. Но давайте все-таки подводить итоги и формулировать, что же это все такое, в конечном итоге. Только ли спецпроект, или нечто большее? Потому что когда мы добираемся до слов с приставкой "спец-", из них можно много чего сформулировать…
– Можно ли как-то сопоставить творчество братьев Стругацких, скажем, с творчеством Станислава Лема?
– Нет. Станислав Лем – очень жестокий человек, напрямую включенный в глобальную элиту, и очень точно знающий, что он делает: изменить формат существования человека. Он – художник достаточного уровня, чтобы его произведения были литературой.
Я понимаю, кто такой Клиффорд Саймак. Это – Ложа Плюща, довольно левая часть американской элиты. С такой степенью точности Лема я определить не могу. Но я четко вижу, что это управление по тенденциям, и такая же "народная демократия", как я – Галина Уланова.
А Стругацкие – это доморощенное явление, созданное исключительно для внутреннего потребления, очень вторичное и вдобавок далеко ушедшее от своих первоначальных задач.
– А с творчеством Ивана Ефремова? Это тоже "спецлитература"?
– Стругацкие и Ефремов находились в сложных отношениях, которые я не могу назвать лобовым конфликтом, но все-таки… А что порождало эту сложность? Может быть, разногласия двух спецслужбистских кланов, двух элитных групп? А что это за группы? Это противоречия двух философий, двух структур, способных к контрастному метафизическому существованию? Но это уже не уровень спецпроектов – это уровень параполитики, уровень субъектов, способных к миропоэтному целеполаганию.
– Можно ли сказать, что наши демократы, наши "молодые реформаторы", по большому счету, сыграли написанный или, вернее, транслированный Стругацкими сценарий преобразования реальности – и выиграли его?
– Повторюсь, мы уже перешли со спецуровня выше и глубже, на уровень метафизики, где сущности обретают имя. Так вот, в литературном отношении творчество Ивана Ефремова еще хуже, чем творчество братьев Стругацких, и лично для меня это прискорбно. Он – очень крупная личность, выдающийся ученый, мыслитель. Но не писатель, нет.
Тем не менее, сегодня всему человечеству предстоит выбор между, условно, "путем Ефремова" и, условно, "путем Стругацких". Между преодолением абсолюта Великой Тьмы и принятием этого абсолюта. Мне кажется, что вокруг этого будут строиться многие конфликты XXI века: и цивилизационные, и геополитические, и какие угодно еще.
Беседовал Владимир ВИННИКОВ
Часть II
Нет перестройке-2!
(Впервые опубликовано в газете "Завтра", 13. 06. 2012)
В 1991 году в результате катастрофы, именуемой "перестройка", рухнул СССР. И утвердилась новая – антисоветская, антикоммунистическая – Система, нам глубочайшим образом чуждая.
Но наше неприятие Системы никогда не переходило – и никогда не перейдет – в неприятие Российской Федерации, государства крайне несовершенного, и почти намертво припаянного к Системе.
Осознавая остроту нынешнего момента, мы вновь заявляем, что никакие дефекты данного государства не оправдывают перестройки-2, с ее призывами к расчленению Российской Федерации, провокационно именуемой "путинярней", "эрэфией" и так далее.
Мы заявляем, что сколь бы несовершенно, а порою и двусмысленно, ни было данное государство, долг каждого ответственного гражданина – недопущение новой перестройки, очередных ампутаций территории "во имя выздоровления". Недопущение нового ограбления распавшейся страны местными ворами и их западными покровителями.
Народ не должен потерять государство, сколь бы несовершенно оно ни было. Ибо, потеряв государство, народ потеряет все.
Исходя из этой политической аксиомы, мы будем формировать широкую оппозиционную патриотическую коалицию.
Что же касается нас самих, то мы рассматриваем это несовершенное государство как плацдарм, с которого только и может начаться наступление в том или ином направлении. "В каком бы направлении ни развивалось это наступление: советском (СССР 2.0) или общеимперском – оно возможно только при наличии такого плацдарма, – говорили мы всегда и повторяем теперь. – Исчезнет этот плацдарм – не будет ничего, кроме совокупности суррогатных идеологических гетто: псевдонационалистических, псевдокоммунистических, псевдодемократических и так далее".
Оговорив свое отношение к государству, мы переходим к анализу Системы, ценности которой никогда не разделяли, нравы которой никогда не приветствовали, частью которой никогда не были.
В ее основе – неизбежный конфликт между внутрисистемными либералами и внутрисистемными консерваторами. Каково наше отношение к такому конфликту?
Прежде всего, мы исходим из того, что именно антисоветские, антинациональные либералы рвали на части страну и смыслы, дорогие нашему сердцу, что они воспевали и реализовывали перестройку и ельцинские реформы.
Конечно, этих либералов кто-то взрастил и спустил с цепи.
Конечно, подобный элитный "кто-то" имеет отнюдь не только западную прописку.
Но понимание данных тонких и прискорбных реалий никогда не снижало и не может снизить в дальнейшем градус нашего отношения к антисоветским, антинациональным либералам.