Сочетание крайне необходимых человеческому организму биологически активных веществ, содержащихся в том числе и в элеутерококке, с вредным для здоровья алкоголем особенно волновало Брехмана в его научной и исследовательской деятельности. Он всегда мечтал создать и подарить людям такой спиртной напиток, который сохранял бы привлекательные для человека алкогольные качества, но не имел бы присущих всем разновидностям крепкого алкоголя основных свойств: возможного отравления организма и вызывания привыкания к нему. Тем более в своей стране, где повальное пьянство и алкоголизм стали настоящим национальным бедствием. И здесь как нельзя более к месту оказался элеутерококк. Очень быстро нужный напиток с этим чудесным таёжным растением был создан. Назвали его "Золотой рог", но, увы, до народа он доходил мало – основными потребителями нового, "здорового" алкогольного напитка в родном Владивостоке стали партийные и государственные чиновники. Постоянно "Золотой рог" продавался только в закрытом буфете приморского крайкома партии. Но Брехмана эти присущие окружающему его обществу мерзости, возведённые в государственный ранг, волновали не сильно – ведь он был исследователем, а не борцом за политические идеи. Окрылённый первым успехом в важнейшей для здоровья российской нации области, Брехман пошёл дальше. Вскоре были найдены ещё более эффективные растительные добавки в алкоголь, и на новые разработки были получены патенты в 11 странах Европы, Америки и Азии.
После многочисленных и успешных лабораторных испытаний одного из новых напитков ему удалось пробить и в 1984 году начать его широкомасштабное исследование на людях в одном из районов Магаданской области. Оно было рассчитано на два года, стало уже приносить первые удивительные результаты и обещало радикальные перемены в этой традиционно больной сфере российского бытия. Но, как это водится в России, произошло нелепое и ужасное политическое событие – печально известное горбачёвское "антиалкогольное" постановление 1985 года, которое закрыло всё начатое масштабное исследование и обратило страну в хаос самогоноварения, безудержного потребления всего и вся, хоть как-то заменяющего дурманящий эффект почти запрещённого алкоголя.
При воспоминании о тех катастрофических для его антиалкогольных исследований временах учёный остро ощутил гнетущую боль в области правой лопатки и в сердце – будто нездоровое состояние его страны в те далёкие годы удивительным образом перешло в его теперешнее физическое недомогание – и, оторвавшись от прошлого, вернулся в настоящее. Открыл глаза и присел на диване. Помимо тяжести под лопаткой и сердечной боли он отметил увеличившуюся тяжесть в дыхании и лёгкое головокружение.
– Господи, неужели это то самое, о котором я всегда старался не думать, но которое приходит к тебе независимо от того, думаешь ты об этом или нет? – спокойно спросил он неизвестно кого.
Но ответа не получил.
– Надо съездить в госпиталь, провериться, – решил он через некоторое время, уже не возвращаясь в воспоминания, а только анализируя тревожные симптомы.
С этими мыслями он набрал номер своего давнего ученика и друга, который работал в военном госпитале и с которым он проводил некоторые совместные исследования на Тихоокеанском флоте.
– Что-то случилось, Израиль Ицкович? – настороженно спросил всегда отзывчивый, особенно к Брехману, Григорий Заяц.
– Да ничего особенного, просто мне немного нездоровится, – в том же неволнительном тоне ответил Брехман, – хочу на всякий случай провериться.
– Конечно, приходите, я буду до шести вечера – так что в любое удобное для вас время.
– Ты куда, Саша? – удивилась жена, знавшая, что по пятницам он в институт не ездит и вообще после обеда собирался отдыхать.
Не в характере Брехмана было перекладывать свои проблемы на окружающих его людей. Даже если это были проблемы со здоровьем. И даже если это был самый близкий его человек. Более того, он был так воспитан и так сложил себя, что считал: именно близкого человека и не стоит расстраивать подобными неприятностями. Даже когда у него несколько лет назад было подозрение на рак, он держал всё в себе и ни слова не сказал Маргарите. Продолжал, как и всегда, напряжённо работать. К счастью, тогда всё обошлось. Вот и теперь, когда жена спросила его о причине неожиданного ухода из дома, Брехман не стал распространяться о своих мыслях и самочувствии.
– Позвонил Сергей, мой заместитель в отделе, – что-то у них там не ладится в эксперименте, не могут разобраться – я съезжу ненадолго. Думаю, обернусь за полтора часа, – только это и сказал.
Выйдя на улицу, он не почувствовал облегчения от свежего воздуха, как это обычно бывало при простом повышении у него давления. Все симптомы только обострились, и гнетущее чувство неотвратимости наваливающегося на него чего-то очень тяжёлого и незнакомого охватило с новой силой. Заканчивалась пятница, народу в трамвае было много, и все шесть остановок до госпиталя Брехману пришлось простоять – несмотря на плохое самочувствие, он не мог позволить себе попросить кого-то уступить ему место, а добровольно никто этого делать не хотел. Да он через пять минут и забыл о том, что стоит. Глядя на серую толпу на улице и людей в трамвае, для которых столько времени он работал, но жизнь их всё равно не стала лучше, он вдруг вспомнил момент, когда за рубежом отказались использовать результаты его экспериментов.
Его группа исследовала тогда всевозможные безалкогольные напитки. Они взялись за весьма популярную на Западе пепси-колу и установили, что её употребление вместе со спиртным способствует повышению привыкания к алкоголю. Более того, даже если прекращаешь пить пепси, то привыкание сохраняется долгое время. Учёный считал эту проблему не только медицинской, но и государственной, и даже общечеловеческой. Поэтому он ознакомил американскую фирму с результатами своих экспериментов и предложил приобрести лицензию на полученное его лабораторией новое вещество, позволяющее снизить вредное действие популярного напитка. Брехмана и его помощника пригласили тогда в Соединённые Штаты, устроили шикарный приём, но лицензию не приобрели – дали осторожно понять, что любое изменение (пусть даже улучшение) существующего на рынке продукта может заронить в сознание потребителя мысль о том, будто ранее этот продукт был недостаточно хорош. А это уже серьёзный скандал, и никакая фирма на такое не пойдёт. Тем более когда речь идёт о напитке, продаваемом во всём мире!
"Мир несовершенен, – подумал Брехман с горечью, – и все усилия одного человека сделать его лучше вряд ли окажутся эффективными, если сам мир к этому не готов. Однако это не значит, что тот, кто может что-то делать, должен бездействовать. И совесть моя чиста – я сделал всё, что мог…"
Но тут же вспомнился другой, куда более приятный пример его общения с Америкой, когда результаты его работ были оценены по достоинству и принесли людям пользу. Некий бизнесмен-интеллектуал из Штатов, заработавший колоссальные деньги на продаже так называемой "Кембриджской диеты", задумал выбросить на рынок нечто новое для здоровья, сделанное на основе каких-нибудь экзотических добавок. Этакий "эликсир жизни" на основе самых передовых современных разработок. Отыскав все работы Брехмана по биологически активным веществам дальневосточной тайги и по достоинству оценив их, он пригласил его в 1991 году для знакомства и консультаций в Сан-Франциско. То была сказочная история: впервые в жизни учёный общался с непрофессионалом, который прекрасно знал все его работы, разделял научные взгляды и задавал вполне профессиональные вопросы. А через год с небольшим состоялась уже презентация созданного американцем на основе дальневосточных лекарственных растений того самого задуманного им "эликсира жизни". Принимавшие препарат люди, среди которых было немало пожилых, страдающих депрессией, отсутствием воли к жизни и другими недугами, отмечали его чудесный эффект и подходили к Брехману со слезами благодарности.
"Нет, всё-таки в мире есть место справедливости и совершенству", – несколько изменил он свое предыдущее суждение, хотя сюда всё же добавлялась горечь недостаточного внимания к результатам его многолетних работ для здоровья людей в его собственной стране.
– И всё же, и всё же… В этих условиях удалось сделать почти невозможное. Удалось, нащупав основу существования человека без болезней, – по-настоящему здорового человека – определить основные принципы этого существования. Удалось внушить их нашему медицинскому сообществу и создать науку, которую в своих мечтах я видел уже очень давно… – так думал он, идя уже знакомым госпитальным парком, зеленеющим и благоухающим летней листвой и отчасти скрадывающим тяжёлую июльскую жару, что неожиданно для этого времени года опустилась на Владивосток.
В этот момент тяжесть навалилась с новой силой. Но он был учёным – исследователем, который всю свою жизнь занимался анализом наблюдаемого им: будь то сложный эксперимент над животными, действие нового препарата на собственный организм или происходящие в стране события. Поэтому, продолжая ощущать те же крайне неприятные симптомы, он и себя сделал объектом наблюдений, попытался взглянуть на себя, на всё, что с ним происходило, со стороны.
И с этой стороны он увидел усталое пожилое тело, хотя и идущее с высоко поднятой головой и гордой осанкой, но идущее медленно, тяжело. Более того, изнутри оно было подточено необратимыми возрастными и болезненными изменениями – уделом любого человеческого тела к этим годам, – периодически сигнализирующими о таком печальном факте сознанию. Причём два раза сигналы эти (подозрение на рак и случившийся пятнадцать лет назад инфаркт) были более чем серьёзными. Но провидение миловало его тогда.
– Да и как мог я тогда уйти, – отчётливо вырвалось в этот момент из потока сознания, – когда столько из задуманного ещё не было сделано?! А вот теперь уже третье предупреждение судьбы. Оно особое, сильно отличается от тех. И возможно, оно последнее.
Во власти этих странных мыслей подошёл Брехман к знакомому корпусу военного госпиталя. Главный физиолог Тихоокеанского флота Григорий Андрианович Заяц – давний его друг и соратник по научной работе – курил в этот момент на ступеньках. Подойдя к нему, Брехман протянул руку:
– Здравствуйте, Гриша…
Встречу эту Заяц запомнил навсегда – подобных у него в жизни не было.
– Добрый день, Израиль Ицкович, – ответил он. – В чём дело?
– Да что-то сердце вроде бы болит, – бесстрастно произнёс Брехман и, не останавливаясь, шагнул внутрь корпуса.
– Он прошёл мимо меня, – вспоминал потом Григорий, – как мимо шкафа… Как будто меня там не было. Хотя и поздоровался, и руку протянул, и даже обследоваться попросил, но всё это происходило как-то по инерции, и ощущение было такое, что всё для него уже ничто! Будто бы человек уезжает куда-то очень далеко и пришёл попрощаться… Естественно, мы тут же сделали ему УЗИ, ЭКГ, эхокардиограмму, и ничего катастрофического или даже очень тревожного эти обследования не показали – так, общие сердечно-сосудистые проблемы, свойственные практически любому человеку, когда ему за 70… С тем его и отпустили. Конечно, можно предположить, что после его смерти у меня многое "накрутилось" в голове с тем эпизодом, возможно даже, я действительно что-то сейчас чуть более эмоционально окрашиваю, но я отчётливо помню то необычное ощущение, которое оставила встреча с ним. Находясь рядом со мной, Брехман будто отсутствовал. Его не было уже!..
Дома царила небольшая суета – на завтра, на субботу были приглашены в гости несколько близких друзей, в том числе главный режиссёр одного из театров Владивостока Леонид Анисимов с женой. Маргарита Андреевна занималась готовкой на кухне, и некому было особенно приглядываться к Брехману. Пройдя в свой кабинет, несмотря на непроходящие ощущения сильной усталости и сонливости, он сел за письменный стол и автоматически подумал, за что бы можно было сейчас взяться поработать. И с удивлением понял, что все главные дела последнего времени в целом были сделаны: от многострадальной книги о его любимом учителе Лазареве, которую он писал почти двадцать лет, уже изданной и даже несколько недель назад подаренной вдове, до небольшой статьи "Всенародное движение за здоровый мир" для очередного валеологического конгресса. Более того, ещё раз окинув свою жизнь, он с каким-то смешанным сочетанием радости и грусти понял, что и главное дело последних лет – создание валеологии (новой науки о здоровье) – он фактически завершил. На первом национальном конгрессе по профилактической медицине, прошедшем в этом году в Ленинграде, его доклад на эту тему вызвал такой огромный интерес, что после выступления, уже в гостинице, к нему выстроилась очередь из участников конгресса, желающих выразить свою признательность и поговорить о новой науке. Он с улыбкой вспомнил, как после многочасовых этих разговоров о выстраданной им новой науке они стояли тогда вдвоём с женой в белой ленинградской ночи, вспоминали прошедшую в этом городе свою далёкую молодость и у него, опьянённого успехом и радостью, вдруг вырвалось само собой: "Подумай только, Рита, как я счастлив сейчас! Счастьем, которое только и может быть дано учёному: моя валеология живёт уже отдельно от меня, живёт своей самостоятельной жизнью…"
Тогда у него, по-мальчишески взъерошенного, купающегося в счастье, и в мыслях не было, что это может быть конец жизни, – какой конец, когда всё так здорово наконец пошло?! А сейчас вдруг такие тревожные симптомы и такие странные мысли. В них же – этих смешанных мыслях о своей жизни и теперешнем очень угнетающем физическом состоянии – незаметно прошёл вечер с ужином и традиционным сидением перед телевизором. Он ничего не говорил об этом жене – зачем расстраивать близкого человека разговорами о своих недугах и мыслях – и всё более ощущал давящую усталость и сильную сонливость. Пожелав ей около половины двенадцатого спокойной ночи и ласково попросив не увлекаться на ночь незавершённой ещё готовкой на завтрашний приём, он ушёл в свою комнату. Но не сразу потушил свет и лёг спать, а по заведённой традиции взял недочитанную книгу и попытался её почитать. В лежачем положении неприятные сердечные ощущения вроде бы поутихли, и он погрузился в чтение.
Через некоторое время он вдруг ощутил сильное сердцебиение и будто острое прикосновение холодным предметом где-то слева под ложечкой. Сразу за этим неприятно потянуло под правой лопаткой. Он осторожно встал, чтобы выпить лекарство, – и чуть не упал от головокружения. Появилась холодная испарина. Но всё же добрался до столика, где лежали медикаменты. Задыхаясь, пошарив в пакете, нашёл нужное.
– Саша, что такое? – услышал из соседней комнаты обеспокоенный голос ещё не уснувшей жены. – Что стряслось?
Вслед за этим Маргарита Андреевна появилась около его постели.
– Да как-то не по себе, Рита, – уклончиво ответил Брехман, не желая беспокоить её среди ночи.
– Что значит "не по себе"? – заволновалась она и, так и не получив от мужа вразумительного ответа, достала тонометр.
Давление оказалось нормальным – ну, может, чуть повышенным. Брехман выпил лекарство. Ничего не слыша от мужа, но ясно видя по нему, что происходит что-то нехорошее, она произнесла: "Саша, я сейчас "скорую" вызову, потерпи немного".
– Не волнуйся, сейчас всё пройдет, – был его спокойный, как всегда, ответ. – Мне уже лучше.
Он попытался улыбнуться, но это у него плохо получилось.
Маргарита Андреевна обеспокоилась ещё больше и всё же решилась вызывать врача. И дальше начались в их доме странные вещи. Телефон, который всегда исправно работал, в этот момент вдруг оказался молчащим, будто кто-то неведомый нарочно не хотел, чтобы кто-либо на этом свете вмешивался в судьбу Брехмана. Ничего не помогало, и ей пришлось бежать звонить к соседям. Когда через пять минут вернулась к мужу, он уже здорово отяжелел и не реагировал на обращения жены. Она всё поняла и тут же начала делать ему искусственное дыхание – рот в рот. Но это не помогло. В ужасе от происходящего, металась она возле бездыханного тела, не зная, что ещё сделать. Тут приехала "скорая". Врачи незамедлительно стали колоть различные лекарства, но в сознание Брехман уже не приходил. Не веря в происшедшее, Маргарита Андреевна не отходила от обездвиженного мужа. Плакала, всё вглядывалась в потерявшее жизнь дорогое лицо, трогала его застывшее, но ещё не окоченевшее тело.
– Саша, ты меня слышишь? Может быть, ты меня слышишь… – в отчаянии повторяла снова и снова, всё надеялась на чудо, когда, констатировав смерть, уже уехала "скорая" и застывшая за окном летняя ночь поглотила последние её надежды…
После ухода жены неприятная тяжесть под лопаткой и холод в области ключицы будто объединились и превратились в пронзительную боль во всей грудине и в голове. Брехман едва ощущал свои похолодевшие и ставшие вдруг сильно влажными руки и ноги. Всё тяжелее было дышать. Он старался не закрывать глаза, но теперь уже и это было неимоверно тяжело, и, когда тупая боль в груди пошла в очередную атаку, он сомкнул веки. Вроде бы невыносимее уже быть не могло, но тут боль словно спиральным обручем сдавила всё внутри, да так, что невозможно было сделать вдох, – казалось, от любого, даже самого осторожного движения, всё внутри разорвется от этой боли, стиснувшей человека мёртвой хваткой.
– Это конец, – почему-то очень спокойно решил Брехман. – Да, это конец. Но зачем же так больно?
И в следующее мгновение случилось чудо. Одновременно с очередным сжатием стального обруча внутри, от которого все его мысли о пришедшем конце и о боли рассыпались, будто хрустальный фужер при ударе о паркет, страшная, леденящая тело боль вдруг исчезла, словно её вовсе не было, а появилась во всём теле удивительная лёгкость и свобода.
– Лекарство подействовало, – облегчённо подумал Брехман и открыл глаза.
Поначалу его поразило, что, не ощущая поднятия век, он вдруг оказался будто с открытыми глазами. Но это было не единственное, что могло поразить, – он не только не ощущал собственного дыхания, но и не ощущал своего тела, которое ещё несколько секунд назад испытывало такие невыносимые муки. Более того, начав видеть столь необычным образом, первое, что он узрел – себя самого, неподвижно, с закрытыми глазами лежащего на диване. Невозможно было понять, как происходит это видение – откуда, чем и с какой точки он зрит себя самого со стороны, – но так было.
Самым же поразительным оказалось то, что Брехман вдруг каким-то непостижимым образом увидел и свою жену, кричащую что-то в телефонную трубку у соседей. И весь заснувший у спокойного моря летний город Владивосток – достаточно было ему только подумать о ночи вокруг. И он перестал думать о лекарствах, о своих тяжёлых мыслях о конце, об удивительных вещах, происходящих с ним. Захваченный пьянящим ощущением лёгкости и свободы, неожиданно ставшими доступными ему поразительными возможностями сознания, он с восторгом окунулся в неизвестный ему раньше мир, где люди и предметы, мысли и надежды, прошлое и настоящее существуют одновременно и не требуют за это никакой платы.