Дима пришёл в нашу группу в самый разгар общего энтузиазма, первых спортивных успехов и прекрасно влился в неё, поскольку был спортсменом до мозга костей. В свои девятнадцать лет успел уже серьёзно позаниматься борьбой, хоккеем и сразу пробежал стометровку за 11 секунд, что являлось нормативом первого разряда. Несомненно, мой новый товарищ был талантливым в спорте человеком, но в то же время – и немного несобранным, не полностью сконцентрированным на одном деле. Начав довольно серьёзно заниматься лёгкой атлетикой, он мог, например, в разгар интенсивных тренировок целый вечер играть во дворе в хоккей, что приводило к большой трате сил, а нередко – и к травмам. Или накануне тяжёлого тренировочного дня позволить себе хорошо посидеть в компании, приняв при этом изрядную долю алкоголя. Всё это, впрочем, абсолютно не мешало ему выходить на беговую дорожку, компенсируя нарушения режима талантом и, как нам тогда казалось, железным здоровьем. А ещё он был большим любителем побалагурить и пошутить во время тренировки, разбавляя этим монотонную и тяжёлую работу на стадионе. Именно он придумал шутливо-серьёзное завершение названия американской системы занятий: "Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц… из жизни – в смерть !". Как мне теперь кажется, в этих четырёх шутливых словах Димы, весело подхваченных нами, оказался заложен ужасный и трагический смысл того, что произошло с ним (и, как выяснилось, не только с ним) четверть века спустя.
Жизнь развела нас довольно скоро. Мне исполнилось уже тридцать лет. Став мастером спорта, серебряным призёром чемпионата СССР и обзаведясь семьёй, я принял решение закончить с большим спортом, полностью посвятив себя новой профессии – журналистике. Как биолог и человек, проведший в спорте более десяти лет, я прекрасно понимал, что после стольких лет интенсивных физических занятий мой организм перестроился на иной лад, нагрузки следует снижать постепенно и лучше вообще не прекращать их надолго. Помимо двух-трёх еженедельных занятий возле своего дома я частенько приходил на знакомый мне до последнего камешка университетский стадион, где, конечно же, время от времени встречался со старыми друзьями. В том числе и с Димой, который продолжал активно тренироваться, выступать на различных соревнованиях, стал мастером спорта СССР по лёгкой атлетике. Вскоре я с семьёй вообще надолго уехал на другой конец страны и на какое-то время потерял его из виду.
Наши более-менее регулярные встречи возобновились, когда спустя несколько лет я окончательно возвратился в Москву и снова стал посещать ставший мне родным университетский стадион, причём нередко – со своей семьей. Моя жена тоже занималась лёгкой атлетикой, познакомились мы с ней именно в нашей спортивной группе и вот теперь раз в неделю приезжали в университет на тренировку, иногда с обоими нашими сыновьями. Как-то само собой получилось, что к нашей семейной компании подключился и Дима, тоже закончивший свою спортивную карьеру. В то время я увлёкся ветеранскими соревнованиями по лёгкой атлетике, которые регулярно проводились в Москве, и мой товарищ нередко высказывал намерение присоединиться ко мне, правда, дальше разговоров у него дело не шло.
– Дима, – который раз говорил я ему, когда он, измученный, но счастливый от того, что смог продержаться со мной на равных на очередном беговом отрезке, отфыркивался после бега, – тебе следует чаще тренироваться – одного занятия в неделю совершенно недостаточно. С твоими способностями таких трёхразовых тренировок тебе за глаза хватило бы, чтобы всех там побеждать. И для здоровья было бы намного полезнее.
– Да, да, пора… – в тон мне и как-то задумчиво отвечал мой товарищ. – А то я что-то и лишний вес набрал. Но времени не хватает даже два раза в неделю заниматься.
При этом у него хватало времени для периодических загулов с друзьями по бизнесу, иногда до утра, сопровождаемых непременными возлияниями, да ещё перемежаемыми заходами в парилку. Баловался он и курением, причём мог позволить себе сигарету и до тренировки, и сразу после неё. Я всё это, конечно, осуждал, но никогда не делал этого в назидательном, категоричном тоне. В конце концов, Дима был взрослым, отвечающим за свои поступки и за свою жизнь самостоятельным человеком, со своими ценностями и режимом жизни. Слава богу, что мы ещё хоть иногда встречались на стадионе, отдавая каждый по-своему дань любимому с давних пор делу, получая от него массу положительных эмоций. Оно нужно было нам обоим. Радостные от осознания всего этого, мы расставались до следующей тренировки и шли проживать каждый свою жизнь.
В то трагическое лето я, как обычно, готовился к очередному ветеранскому чемпионату России по лёгкой атлетике и один-два раза в неделю проводил специальные тренировки на стадионе. Вдруг совершенно неожиданно, как это нередко бывало, после примерно полугодового молчания объявился Дима. Спросил, как поживаю, и, узнав, что я периодически тренируюсь на университетском стадионе, высказал желание присоединиться. Договорились на вечер ближайшей пятницы. Когда мы встретились там и подошли поприветствовать одного из знакомых нам тренеров, проводивших на стадионе занятия со своими спортсменами, то были ошарашены известием о смерти хорошо известной нам обоим спортсменки из группы, где мы вместе когда-то тренировались, которая умерла месяц назад от инсульта в возрасте всего 46 лет. Это был не просто знакомый нам обоим человек. Инна была одной из самых преданных спорту девушек, которые оказались в группе нашего тренера, когда он только начинал свою тренерскую работу. Мы все её очень любили. В разговорах о безвременно ушедшей из жизни общей знакомой и о возможных причинах её смерти прошло наше с Димой очередное занятие спортом. Было ужасно грустно и тяжело сознавать, что мы никогда больше не увидим её, не услышим её голоса. Но мы не знали тогда, что очень близкое будущее готовит нам обоим ещё более страшное испытание. Сильно расстроенные, мы расстались, договорившись встретиться через неделю на тренировке.
В намеченный день я опоздал минут на пятнадцать. Быстро переодевшись в раздевалке и выбежав на университетский стадион, тут же увидел своего товарища и его приятеля, которого он давно обещал пригласить потренироваться с нами. Они бежали разминочной трусцой по дорожке. Дима познакомил меня со своим другом Валерой, и дальше у нас всё пошло по заведённому сценарию. Я понимал, что присутствие товарища действует на Диму тонизирующе и ему хочется показать себя перед ним в лучшем виде, потому старался не заводиться и спокойно уступал товарищу всякий раз, когда он пытался опередить меня в разминочных пробежках. Пришла пора серьёзной работы – бега на двести метров. Я надел шиповки и спросил его, настроен ли он бежать со мной сегодня. Весь вид Димы подтверждал, что на этот счёт у меня не должно быть никаких сомнений. Он не только продержался за мной в одном темпе, но даже попытался обыграть на финише.
Восстанавливая дыхание после энергичного бега, мы не спеша побрели по дорожке стадиона, обмениваясь какими-то незначительными фразами на самые разные темы. В мои сегодняшние планы входило ещё раз пробежать такую же дистанцию, но скорость, с которой мы преодолели её первый раз, меня явно не устраивала. Я опасался, что Дима побежит тоже и непременно потянется за мной. Но он, похоже, и сам понял, что нужно попридержать коней, и легко согласился оставить меня одного. Итак, я почти в соревновательном режиме пролетел свою дистанцию, а мои компаньоны пробежали её значительно медленнее. Всё шло по плану. После бега мы занялись каждый своими упражнениями: я – прыжками, Дима с Валерой – гимнастикой. При этом Дима успевал ещё и о чем-то оживлённо говорить с нашим общим знакомым, который здесь тренировал группу своих учеников. День клонился к вечеру, мы находились на стадионе уже почти полтора часа, и настала пора заканчивать тренировку.
Втроём вышли мы на дорожку и очень расслабленно и спокойно – чуть быстрее обычной ходьбы – потрусили по четырёхсотметровому кругу родного университетского стадиона, наслаждаясь идущим к закату спокойным июньским днём, греясь на тёплом ещё солнце и получая большое удовольствие от того, что мы вместе здесь делали. Миновали первую стометровую прямую. Получилось так, что Дима оказался между мной и Валерой – он был хорошо знаком с обоими и так легче было поддерживать непринуждённый разговор в нашей общей компании. "Диме можно желание загадывать, находясь между двумя Валерами!" – подумал я совершенно неожиданно, без какой-либо связи с тем, чем мы здесь занимались, но тут же эта мысль и отлетела, перебитая какой-то шуткой, брошенной моим товарищем. Не спеша вбежали в первый вираж, а когда подбегали к его середине, Дима буквально на полметра отстал от нас. И вдруг краем глаза я заметил, что он падает.
"Споткнулся", – мелькнула самая первая мысль, но вслед за этим я понял, что он падает совсем не так, как это бывает при спотыкании. Обычно в подобной ситуации, внезапно теряя равновесие, человек выбрасывает вперёд ногу или руку, чтобы не упасть на землю. А здесь было нечто иное – Дима падал как подкошенный: всем телом и лицом вниз. "Нет, он не споткнулся", – сменилась первая спокойная мысль на тревожную. И тут же в районе сердца у меня как-то странно защемило. Такого тоскливого ощущения я раньше не испытывал никогда.
Он свалился на дорожку с поджатыми к поясу руками, сильно ударившись о её чёрную твёрдую резину левой стороной лица.
– Дима, Дима, что с тобой, что случилось?! – бросились мы к нему, пытаясь поднять.
Но он не только не поднимался, но и будто вообще не слышал наших тревожных вопросов. Удалось лишь перевернуть его лицом вверх. Наш товарищ, только что спокойно бежавший рядом и непринуждённо болтавший с нами, лежал теперь на дорожке стадиона с открытыми глазами, судорожно, с хрипом дыша и наполовину сжав пальцы обеих рук. Мы пытались до него достучаться – хлопали по щекам, трепали за волосы, брали за руки и сжимали пальцы, желая вызвать его ответное пожатие, но всё было напрасно. Дима никак не реагировал. Он будто один на один схватился с каким-то внезапно напавшим на него, невидимым нам страшным врагом, и борьба эта не оставляла сил ни для каких других действий, в том числе и для ответов нам.
Мы ещё не сознавали, что случилось нечто страшное и непоправимое, и поначалу пытались добиться от него хоть какой-то ответной реакции, однако все наши усилия привести Диму в чувство были напрасны. Надо было немедленно вызывать скорую помощь. Это мы сообразили очень быстро, но, как назло, мобильные телефоны вместе с вещами находились на противоположном конце стадиона, и мы с Валерой не могли оторваться от лежащего товарища, чтобы побежать за ними. К счастью, совсем недалеко от нас тренировалась группа одного из наших общих знакомых тренеров по лёгкой атлетике – и он сам, и его ребята быстро подбежали к нам, и кто-то уже набирал по мобильнику телефон "скорой". Несмотря на полную безысходность, жизнь ещё была в Диме, и, не в состоянии привести его в сознание, мы все свои силы направили на её поддержание. Для чего перевернули лежащего на боку товарища на спину и начали делать искусственное дыхание, разводя его руки в стороны и надавливая на грудную клетку в ритме дыхания. Кто-то из подбежавших молодых ребят вспомнил, как их этому недавно учили в школе на ОБЖ, и даже попытался сделать искусственное дыхание изо рта в рот. В момент переворачивания я увидел на краю губ Димы кровь и сначала подумал, что он прикусил язык или губу. Но сквозь хриплое судорожное дыхание слышались какие-то булькающие звуки в груди, и вскоре я понял, что кровь оттуда. Это был совсем плохой признак, означавший по моим биологическим познаниям кровоизлияние в лёгких. И значит, искусственное дыхание тут вряд ли поможет. Вдобавок к этому его пальцы начали синеть и холодеть. Мы пытались делать и массаж сердца. Всё было напрасно. Постепенно дыхание Димы становилось всё глуше, а пульс вообще не прослушивался. Внезапно напавший на него страшный враг, похоже, брал верх.
Машина скорой помощи появилась минут через двадцать пять после звонка. Уже по тому, как подошёл врач к Диме, осмотрел его и пытался нащупать пульс, я понял, что всё кончено. Его характерное покачивание головой в сторону медсестры после попыток найти пульс подтвердило мои опасения. Они даже не доставали никаких лекарств и не делали никаких уколов.
– Тромб, – лаконично и страшно безысходно подвёл итог врач. – Судя по всему, у него оторвался тромб и закупорил какой-то из крупных сосудов в сердце. Такое могло случиться когда угодно и где угодно.
Мы рассказали, как всё произошло и что пытались делать, чтобы помочь нашему товарищу, но врач категорично отверг наши сомнения относительно правильных или неправильных действий.
– Вы ничего бы и не сделали. Он умер практически сразу после падения. В такой ситуации помочь человеку можно только в том случае, если произошло это в больнице, да и то, если его успеют быстро доставить в реанимацию…
Последующие события того вечера прошли как в тумане. Каждое из них будто вырывается из этого тумана и быстро исчезает в нём. А через весь этот туман рефреном проходит точащая меня мысль о том, что трагедия произошла именно на тренировке. И хотя случилось это не во время интенсивного бега на двести метров, а во время бега трусцой, я никак не могу освободиться от чувства вины: будто происшедшее неким образом связано с какими-то моими действиями, а не с тем, что произошло с самим моим другом. И все выплывающие из тумана эпизоды в той или иной мере имеют отношение к этой моей вине – подтверждают или опровергают её.
Вот возникает подошедший ещё до приезда врачей один из тренеров, который отлично знает и меня, и Диму. Я почему-то ожидаю от него укоров, а он вдруг тихо говорит мне: "Вот она – эта потогонная система тренировок вашего тренера! Сначала Инна, теперь Дима… Мой тебе совет: заканчивай со своими ветеранскими соревнованиями. Надо очень спокойно и умеренно заниматься спортом в нашем возрасте. А там ведь и эмоции соревновательные, и серьёзные физические нагрузки". И я тут же решаю не бежать на предстоящих ветеранских соревнованиях, к которым готовился в последнее время и одной из подготовительных тренировок к которым была сегодняшняя. Причём не знаю и сам, почему так решаю: то ли опасаясь за собственное здоровье, то ли чтобы не оскорблять память о погибшем на стадионе друге.
Затем в памяти всплывает, как появившаяся милиция вызывает меня к себе в машину и опрашивает в качестве свидетеля. После этого вдруг – эпизод звонка Диминой жене, который не решались делать ни я, ни Валера. И в итоге звонит ей по мобильному милиционер и говорит почти не дрогнувшим голосом после уточнения фамилии, имени и родства: "Вам надо сейчас приехать в университет, где находится ваш муж… Нет-нет, ничего страшного не случилось, но вам надо приехать, чтобы забрать его… Да-да, это на стадионе… Приезжайте, мы всё объясним". Я пытаюсь представить, каково сейчас ей, и у меня это не получается.
А потом, ожидая приезда жены Димы, мы обсуждаем происшедшее с Валерой, и я, не в силах освободиться от навалившегося на меня чувства вины, корю себя за то, что зря согласился бежать с Димой двести метров. И, наконец, появление Аллы, которая, конечно же, поняла уже по разговору с милиционером, что с её мужем случилось что-то страшное. Но до того, пока не увидела его бездыханное тело на дорожке стадиона, она не верила, не хотела верить, что произошло самое страшное, самое необратимое, самое безысходное. Её успокаивает приехавший с ней её отец, и Валера, и я. Но она безутешна и сквозь ужас происшедшего и какой-то ступор говорит нам и скорее мне: "Зачем вы поехали сегодня тренироваться? Ведь он же такой неугомонный, такой азартный – он решил перед вами покрасоваться и вот…"
Уже в темноте приезжает перевозка, и на Диму, который продолжает лежать на дорожке стадиона, надевают чёрный клеёнчатый мешок и увозят. Тут я вдруг вспоминаю о своей жене – уже ведь ночь почти, я обещал быть дома около восьми и в кошмаре происшедшего не сообщил, что задерживаюсь. Звоню ей и, насколько это возможно, спокойно говорю, что со мной всё в порядке, но произошло нечто, что меня задержало, о чем расскажу, когда приеду. И только в половине первого ночи я оказываюсь дома и могу немного успокоиться, попытаться осмыслить происшедшее, рассказать обо всём Гале, которая очень хорошо знает Диму, – мы ведь вместе занимались лёгкой атлетикой в студенческие годы, а потом часто встречались на стадионе. Сделать всё это у меня получилось только после стакана водки. Но даже после него я долго не мог заснуть и только под утро забылся в сумбуре ночных мыслей, состоящих из воспоминаний о своей долгой спортивной жизни, последней нашей тренировке и картинок встреч с погибшим товарищем.
Прошедшие до похорон моего приятеля трое суток стали продолжением этого сна наяву, за исключением того, что надо было что-то делать из повседневной работы, куда-то ходить и определить место внезапной смерти Димы в моей жизни. Вот тут-то и было самое трудное – незнакомое мне доселе смешение негативных, болезненных ощущений из совершенно разных сфер человеческого бытия. Оно заключалось в том, что на меня накатывали то волны личной вины за уход из жизни друга, то волны реальной опасности за собственную жизнь. Ведь это я невольно способствовал втягиванию Димы в периодические для меня и нерегулярные для него тренировки, и вместе со мной бежал он свои последние метры по дорожке стадиона. А если бы не тренировались мы с ним время от времени, если бы не побежал он на последней тренировке со мной двухсотметровую дистанцию, соревнуясь в скорости, – кто знает, может, был бы он жив? И ведь мы с ним бок о бок, да ещё и по одной изнурительной методике тренировались в прошлом у одного тренера, а за полтора месяца до его смерти умерла Инна – ещё одна спортсменка из нашей же группы. А не ждёт ли поэтому и меня та же печальная участь? В общем, я твердо решил отказаться от участия в ветеранских соревнованиях и в первые дни после несчастья не выходил на стадион даже для лёгкой разминки.