Правовые нормы, связывающие с наличием психических расстройств определенные юридические последствия, появились очень давно. По законам Хаммурапи (XVIII в. до н. э.), договор купли-продажи раба мог быть расторгнут, если в течение месяца после его заключения у раба обнаружится болезнь "бенну" (вероятно, эпилепсия). В законодательстве Солона (VI в. до н. э.) имелись указания о непризнании завещательных актов помешанных. Римское право различало несколько видов помешательства. Сумасшедшие и безумные считались полностью лишенными дееспособности и неответственными за свои поступки. Ответственность за неправомерные действия безумных несли, согласно римскому праву, их опекуны или лица, осуществляющие за ними надзор. Идеи невменяемости и недееспособности не были чужды феодальному праву. В "Саксонском зерцале" (XIII в.) указывалось, что слабоумных и сумасшедших не следует подвергать наказанию. Если же они кому-либо причинили вред, то их опекун должен возместить его. В английском законодательстве времен Эдуарда II (1324) существовали нормы об охране имущества помешанных. В 1724 г. английский судья Трейси, опираясь на высказывания правоведа XIII в. Брэктона, предложил в качестве критерия невменяемости так называемый "критерий дикого зверя", согласно которому невменяем лишь тот, кто полностью лишен рассудка и памяти и не сознает того, что делает, подобно малолетнему, скотине или дикому зверю.
Первые упоминания о душевнобольных в русском законодательстве относятся к XII в. В Судном законе князя Владимира Мономаха в главе "О завещании" содержалось указание об исключении "бесных" из числа свидетелей. Новоуказные статьи о татебных, разбойных и убийственных делах (1669) признали "бесных" неответственными за убийство. За два последующих столетия издаются уже десятки императорских и сенатских указов, касающихся правового положения психически больных.
Несмотря на то, что врачи стали привлекаться к психиатрическому освидетельствованию еще со времен античности, их участие в установлении психических расстройств по уголовным и гражданским делам признавалось необязательным вплоть до XIX в. Считалось, что психическое заболевание, обусловливающее невменяемость или недееспособность, должно быть настолько очевидным и иметь столь многочисленные внешние проявления, что установить его наличие можно и без помощи врача. Взгляды на сумасшествие как на одержимость дьяволом приводили к тому, что сведущими лицами (экспертами) по ряду дел о преступлениях умалишенных долгое время оставались священнослужители. Например, в России в XVII–XVIII вв. местом освидетельствования умалишенных, совершивших преступление, были преимущественно монастыри. Душевнобольные, подлежащие опеке, освидетельствовались Сенатом (Указ Петра I от 6 апреля 1722 г. "О свидетельствовании дураков в Сенате"). В Высочайшей реляции по делу Ефимовича, совершившего в состоянии помешательства убийство жены (1776), в качестве эксперта назван почему-то учитель риторики. Лишь к началу XIX в. функции психиатрического освидетельствования обвиняемых были целиком возложены на врачебные управы.
XIX в. можно считать временем, когда научно-медицинские взгляды на природу помешательства становятся полностью доминирующими. Тогда же судебная психиатрия обретает, наконец, вполне современный облик. Сказанное относится к организации судебно-психиатрической экспертизы и принудительного лечения психически больных, совершивших уголовно наказуемые действия, разработке критериев невменяемости и недееспособности и пр.
Но еще в первом десятилетии XIX в. приглашение эксперта-психиатра в уголовный процесс было делом относительно редким. Переломным оказался период с 1810 по 1825 г., когда в ряде западноевропейских стран большой общественный резонанс вызвала серия сходных между собой преступлений. Это были особо тяжкие деяния (в основном убийства), совершенные в отношении родных, близких, знакомых. Отличительной чертой была внешняя безмотивность содеянного. Преступления совершались не из корысти, не под влиянием сильной страсти или болезненных иллюзий. Вместе с тем у преступников не выявлялось и признаков выраженного психического расстройства. В результате, с одной стороны, возникало подозрение, что преступник ненормален, ибо он без видимых причин совершал чудовищное преступление, посягая на те области человеческих отношений, которые считались священными. Однако, с другой стороны, заметных симптомов помешательства не обнаруживалось. Более того, преступники, как правило, заранее и тщательно готовили свои действия, проявляя подчас такую степень хитрости и изворотливости, на которую ненормальные считались неспособными. Столкнувшись с невозможностью рационального объяснения отмеченных противоречий, уголовная юстиция испытывала серьезные затруднения. И тогда на помощь судьям пришли психиатры. Они выдвинули концепцию мономании, т. е. помешательства, проявляющегося почти исключительно в совершении тяжкого преступления и не имевшего (почти не имевшего) иных внешних признаков. Тем не менее, как заявляли сами эксперты, тщательный клинический анализ каждого случая позволял поставить верный диагноз. Понятие мономании было ненаучным, и психиатры от него в скором времени отказались. Но именно благодаря этой ложной в научно-познавательном отношении концепции психиатрии удалось "закрепиться" в системе уголовной юстиции.
Значительное влияние на дальнейшее расширение сферы применения психиатрических знаний в уголовном судопроизводстве оказало учение о дегенерации французского психиатра Б. Мореля. Учение о дегенерации (вырождении) в какой-то мере противостояло теории эволюции Дарвина (обе теории появились в середине XIX в. почти одновременно). Говоря о развитии живой природы, дарвинизм обращал внимание на "прогресс в мире растений и животных". Морель сделал акцент на биологических процессах противоположного свойства. В отдельных человеческих популяциях, отмечал он, из поколения в поколение можно наблюдать нарастающие признаки вырождения - интеллектуального, морального, физического. Оно проявляется, в частности, в бесплодии, пониженной жизнеспособности детей, глухоте, слабоумии и других психических расстройствах, многообразных отклонениях в поведении. Учение Мореля имело успех и оказало существенное влияние на многие области научного знания, включая психиатрию. С этого времени представления о психических расстройствах, исключающих вменяемость, стали гораздо более разнообразными. Они уже не ограничивались случаями, когда указанные расстройства были слишком очевидными, или случаями, когда болезнь выражалась в форме мономании (влечения к совершению тяжких насильственных преступлений). Теперь, имея дело с преступлением, можно было предположить, что оно является свидетельством дегенеративного процесса. А последний обычно сопровождается иными отклонениями от нормы, в том числе психическими. Так что отныне судебно-психиатрические вопросы могли ставиться в отношении обвиняемого в любом (с точки зрения характера и тяжести) преступлении.
В XIX в. были заложены основы современной психиатрии. Весьма значительны достижения этого времени в сфере клинического описания и диагностики психических заболеваний, их классификации, выявлении этиологии (причин) отдельных форм психических болезней, а также в области содержания больных и ухода за ними. Прогресс в гуманизации психиатрии к концу столетия поистине громаден.
Но еще в первой его половине во многих психиатрических заведениях обычной была практика широкого использования насильственных, принимавших порой крайне жестокие формы, средств обращения с пациентами. К ним применялись наручники, цепи, ремни для связывания, "горячечные рубашки" и тому подобные меры, причем сроком до многих недель, месяцев и даже лет.
В 1793 г. французский психиатр Ф. Пинель распорядился о снятии цепей с обитателей дома умалишенных. Это событие считается поворотным пунктом в движении за гуманизацию психиатрии. По словам известного русского психиатра Н.Н. Баженова, благодаря Пинелю "сумасшедшие были подняты до достоинства больных". В 1839 г. английский психиатр Д. Конноли отменил применение смирительных рубашек (оставленных в арсенале психиатрии Пинелем) и провозгласил принцип "нестеснения" при больничном уходе. В 70-х гг. прошлого века в Шотландии вводится "система открытых дверей". Она заключалась в почти полной ликвидации запирающихся палат и удалении решеток. Подавляющему большинству больных разрешалось свободно передвигаться по территории больницы.
Достижения психиатрической науки и гуманизация отношении к психически больным оказывали большое влияние на судебную психиатрию. Значительный вклад в ее развитие в XIX - начале XX в. внесли такие крупные ученые и клиницисты, как И.М. Балинский, А.У. Фрезе, В.Х. Кандинский, В.П. Сербский, В.М. Бехтерев в России, В. Гризингер в Германии, Ж. Эскироль во Франции, Г. Маудсли в Англии, Р. Крафт-Эбинг в Австрии и ряд других.
Значительно более широкий круг проблем затрагивали идеи итальянского психиатра Ч. Ломброзо. Его концепция "преступного человека" ("врожденного преступника") была крайне радикальна. Она решительно пересматривала прежние взгляды на природу преступности и методы борьбы с ней и, как следствие этого, претендовала на всестороннее реформирование всей системы уголовной юстиции.
Однако реальное влияние на последнюю идею Ломброзо оказалось гораздо скромнее. Более заметно их воздействие на последующее развитие криминологии и в какой-то степени судебной психиатрии. Практически все научные концепции, признающие значимую роль биологических или медицинских факторов (генетических, психопатологических и пр.) в генезисе преступности, стали именоваться ломброзианскими.
Далее, в XIX в. появляются законодательные формулировки, применявшиеся затем в судебной и экспертной практике на протяжении более ста лет. Норма Французского уголовного кодекса 1810 г. о невменяемости ("Нет ни преступления, ни проступка, если обвиняемый во время совершения действия находился в состоянии безумия") просуществовала до 1994 г. когда во Франции вступил в силу новый уголовный закон. Введенные в 1843 г. в Англии критерии невменяемости, известные как Правила Мак-Натена, существуют в англо-американском праве и поныне.
Судебной психиатрии XX столетия присущи некоторые новые черты, не имевшие или почти не имевшие аналогов в прошлом.
Уголовное и уголовно исполнительное (исправительное) законодательство и правоприменительная практика наряду с тяжелыми психическими заболеваниями все большее внимание начинают уделять относительно неглубоким психическим расстройствам. Они учитываются при назначении наказания и выборе его вида. Организуются специализированные учреждения для осужденных с пограничными психическим нарушениями. В исправительный процесс все шире внедряются лечебно-психиатрические и психолого-коррекционные программы. Соответственно возрастает роль психиатра в уголовном судопроизводстве и во время отбывания наказания.
Отметим, что 50-е гг. знаменуются появлением и началом широкого внедрения в психиатрическую практику новых лекарственных средств (нейролептиков). Их терапевтический эффект значительно превосходит все, что применялось раньше в психиатрии с лечебными целями. Это позволило намного успешнее решать лечебно-профилактические задачи, в том числе при применении принудительных мер медицинского характера. Но под воздействием терапии в рамках психических заболеваний с традиционно тяжелым неблагоприятным течением появились вялотекущие, "стертые" формы, а также стойкие ремиссии с хорошей социальной приспособляемостью. Немалое число больных, обреченных когда-то большую часть жизни находиться в больнице, получили возможность проживать в домашних условиях. Вместе с тем данные изменения поставили перед судебными психиатрами ряд непростых проблем. Значительно усложнилась, например, судебно-психиатрическая экспертная оценка многих больных (особенно, больных шизофренией) с сохранившейся социальной адаптацией и трудоспособностью. Осложнилась задача предупреждения общественно опасных действий со стороны лиц рассматриваемой категории. Во внебольничных условиях стало сложнее контролировать и своевременно выявлять случаи ухудшения психического состояния больного, нарушений его социальной адаптации, следствием чего может явиться общественно опасное поведение.
В XX в. предпринимается попытка вывести процесс гуманизации психиатрии на качественно новый уровень. Начиная с Пинеля, реформы по гуманизации психиатрии осуществлялись с позиции патернализма. Пациент рассматривался исключительно как объект врачебной заботы и попечения. Со второй половины текущего столетия патерналистской модели взаимоотношений врача и больного в медицине противопоставляется другая - модель партнерского (или "терапевтического") сотрудничества. Она предусматривает совершенно отличную от патернализма исходную базу для отношений врача с пациентом - взаимное согласие, доверие, правдивость, взаимную ответственность. Пациент получает право на информацию о состоянии своего здоровья, о характере и цели назначаемых врачом медицинских мер. Он вправе отказаться от предлагаемой медицинской помощи, и врач обязан соблюдать это право (кроме случаев, когда есть основания для принятия недобровольных мер). Пациент вправе отказаться от уже назначенного курса лечения.
Одним из главных и наиболее наглядных элементов модели "партнерского сотрудничества" выступает принцип "информированного согласия". В соответствии с ним любое медицинское мероприятие, затрагивающее права и интересы пациента, требует согласия последнего на его проведение. Но перед тем как согласие будет дано (или не дано), пациент в доступной для него форме должен быть уведомлен о сути медицинского мероприятия, его назначении, целях, ожидаемых результатах, болевых ощущениях, побочных явлениях и т. п.
Принципы, вытекающие из модели "партнерского сотрудничества", включаются в текст закона, становясь для врача не только профессионально-этической, но и юридической обязанностью.
Эти принципы включены в международно-правовые документы, задавая уровень законотворчества в области психиатрии для национальных законодательств.
Отмеченные тенденции в современной медицине явились одним из частных проявлений гораздо более широкого правозащитного движения. Мощным импульсом для его развития послужило принятие в 1948 г. Генеральной Ассамблеей ООН "Всеобщей декларации прав человека". В связи с этим необходимо отметить, что психиатрия как ни одна другая отрасль медицины нуждается в повышенных гарантиях защиты прав пациента. Психиатрические меры (особенно недобровольные) очень серьезно посягают на свободу и автономию личности. Вместе с тем именно в психиатрии принцип автономии личности пациента сталкивается с наибольшими трудностями. Немалая часть психически больных не в состоянии в силу болезненного расстройства адекватно оценивать ситуацию, состояние своего здоровья, а также правильно понимать свой законный интерес. Установление врачом-психиатром "партнерского сотрудничества" с законным представителем недееспособного пациента не может считаться полноценной заменой этих отношений непосредственно с самим пациентом. Данная проблема очень непроста и нуждается в дальнейшем изучении.
Заметным в XX столетии стало явление, получившее название "антипсихиатрия". Она зародилась на Западе в начале 60-х гг. Исходный тезис антипсихиатров состоит в том, что психиатрию нельзя отнести к медицинской дисциплине из-за отсутствия в ее арсенале объективных методов диагностики, которыми пользуется вся медицина (например, измерение температуры тела, кровяного давления, данные лабораторных исследований). Психические заболевания диагностируются на основе анализа поведения человека. Но оно расценивается как "нормальное" или "ненормальное", только исходя из социальных критериев и оценок (моральных, религиозных, правовых). В итоге в разряд психически больных попадают люди, чье поведение противоречит принятым в данном обществе нормам.
По мнению антипсихиатров, психиатрия есть инструмент социального контроля и политического принуждения. С помощью диагноза выявляются лица, нарушающие социальные предписания. Посредством психиатрического ухода (особенно больничного), а также лечения преследуется цель добиться в конечном счете соблюдения указанных предписании. В трудах антипсихиатров психиатрия предстает орудием подавления инакомыслия, политической репрессии, морального и физического насилия. Отнесение ее к медицинской науке абсолютно неправомерно, но не случайно, так как придает этому средству политической тирании наукообразную респектабельность, выгодно отличающую ее от более откровенных и незакамуфлированных институтов политического террора, таких, как полиция или суд.
Сторонники антипсихиатрии призывали к отказу от понятий "психическая болезнь" и "психически больной", а также к полному упразднению психиатрической службы, прежде всего больничной. Взамен предлагалась организация так называемых терапевтических сообществ для содержания в них на добровольной основе лиц с психическими расстройствами, которых именовали, однако, иначе. Например, "лица, испытывающие жизненные проблемы". В сообществах отсутствовало какое-либо принуждение, распорядок дня. Упразднялось деление членов сообщества на пациентов, врачей и персонал. Все они объявлялись равноправными и должны были проживать совместно. Помощь нуждающимся в ней лицам оказывалась в основном в виде ненавязчивого партнерства и взаимной поддержки. Применение медикаментов исключалось.