…была персонифицирована, по сути, в аутистичном "оказывающем материнскую опеку я", которое, по-видимому, понимало и защищало лишенную сил пациентку в своем убежище, будучи в состоянии тешить ее тщеславие самой суровостью аскезы, которую та наложила на себя. На одном уровне терапевт рассматривался как помогающая фигура, а на другом как враг ее "анорексичной матери" и я. Невротическая личность пациентки весьма искусно привлекла меня к аналитической работе, которая продолжалась, пока не стали явными различия между прогрессировавшим я и все еще застрявшем в развитии примитивным анорексичным я. К этому времени симптом рвоты усилился, и она подвергла себя суровой диете, в результате которой она сильно потеряла в весе и обменные процессы ее организма были сильно нарушены, так что это стало угрожать ее жизни. Ее сопротивление анализу уменьшилось только после того, как я признал позитивное значение ее анорексичного я, защищающего ее от разочаровывающих объектов детства.
(Там же: 325)
Одним из важных открытий Гротштейна является то, как "Мадонна Скорби" превращается в успокаивающую, соблазняющую внутреннюю фигуру, которая насылает "чары" аддиктивности на Эго пациента, стремящееся к индивидуации, и поддерживает с ним в некотором роде внутренние отношения "созависимости". Этот анализ напоминает ранние работы Жане, в которых тот показал, что некоторые из даймонов, овладевших его пациентами, гипнотизируют их как бы изнутри, и его попытки применения гипнотических техник были тщетными, пока он не заручался поддержкой даймона.
Отто Кернберг и его коллеги
Кернберг и его единомышленники изображают внутренний мир пограничных пациентов населенным карикатурными, фрагментированными и гротескными репрезентациями как любящих, так и ненавидящих частичных объектов, которые взаимодействуют с искаженными стереотипными частичными репрезентациями я. Примитивные защиты удерживают эти образы частей я и частичных объектов от интеграции в целостные я и объектные репрезентации, так как сосуществование в целостном я или объектном образе чувств любви и ненависти вызвало бы гораздо больший уровень тревоги, чем тот, с которым может справиться пациент.
Частичные я и образы частичных объектов образуют диады, они становятся "ролями", которые пациент (пациентка) разыгрывает в отношениях с другими. Так как эти роли становятся экстернализоваными в переносе, аналитик получает возможность доступа во внутренние имаго. Обычно эти диады включают в себя беззащитное дитя или инфантильную репрезентацию частичного я и частичную объектную репрезентацию заботящегося "родителя". Типичными диадами являются:
любящий родитель – спонтанный раскованный ребенок
наказующий садистический родитель – плохой, отвратительный ребенок
незаботящийся, занятый самим собой родитель – нежеланный ребенок
садистический насильник – жертва насилия, и т. д.
(см.: Kernbergetal., 1989: 103)
Терапия заключается в идентификации отщепленных внутренних персонажей по мере того, как пациент проецирует их или идентифицируется с ними, в описании этих объектов и связанных с ними аффектов и после этого, в оказании пациенту поддержки в том, чтобы перенести тревогу соединения противоречивых хороших и плохих я или объектных образов. Цель этого процесса заключается в увеличении способности переносить амбивалентность. Постепенно пациент становится способен к восприятию сложности человеческого существа, которую он находит и в себе, и в терапевте, таким образом, появляется новое глубинное измерение в восприятии себя и других, которое свидетельствует о трансформации частичных объектных отношений пациента в целостные объектные отношения (там же: 122).
В подходе Кернберга к объектным отношениям представляет интерес использование таких терминов, как "карикатурный, искаженный, немодулированный" и т. д., по отношению к тому, что мы назвали элементами архетипической фантазии во внутреннем мире. Юнг ясно сознавал, что тот, кто сталкивается с противоположными образами такого рода, оказывается в области действия архетипических "нуминозных" энергий. Однако он не сформулировал достаточно четко, как эти противоположные внутренние образы проявляются в психотерапевтической ситуации, не привел описания способов их проработки, то есть гуманизации в ходе процесса, в котором повторяющееся действие проективной идентификации чередуется с интерпретацией. С этой точки зрения практические рекомендации Кернберга относительно терапии являются весьма полезными.
Дэйвис, Фроули и детский сексуальный абьюз
Следуя традициям подхода объектных отношений, разрабатываемого Кернбергом и его коллегами, Джоди Месслер Дэйвис и Мэри Гэйл Фроули недавно опубликовали работу, отражающую их взгляды на лечение взрослых пациентов, которые в детстве перенесли сексуальные домогательства или насилие (см.: Davies, Frawely, 1994). Они рассматривают переходное пространство диады терапевт/пациент как "поле", в котором иначе недоступные (диссоциированные) я- и объектные репрезентации, отщепленные в момент ранней психической травматизации, получают возможность экстернализации (проективной идентификации) вместе с принадлежащими им элементами бессознательных фантазий: так в отношениях переноса/контрпереноса происходит реконструкция "забытой" травматической ситуации. В базовых схемах, разыгрываемых обеими сторонами в пространстве, которое вместе создают пациент и терапевт, присутствуют паттерны диадических отношений между я и объектами, напоминающие детско-родительские образы Кернберга. Например:
Отстраненный, не склонный к насилию родитель – отвергаемый ребенок
садистический насильник – беспомощная, не имеющая возможности выразить свою ярость жертва
идеализированный, всемогущий спаситель – избалованный ребенок, требующий спасения
соблазнитель и соблазняемый
(Там же: 167)
Эти четыре матрицы отношений, каждая из которых представляет то, что мы назвали диадической системой самосохранения, определяют восемь "позиций", которые пациент и терапевт могут занимать во взаимодополняющих комбинациях через идентификацию или проигрывание ролей. Если пациент, к примеру, принимает на себя роль садистического насильника, то в своем контрпереносе терапевт будет испытывать бессильное чувство ярости жертвы. Усилия терапевта направлены на то, чтобы при помощи интерпретации эти матрицы отношений стали осознаваемыми, так что связанный с ними аффект мог бы быть идентифицирован, выражен и проработан. От терапевта этот процесс требует в одинаковой степени как активного вовлечения, так и нейтралитета наблюдателя.
Для терапии наиболее важным следствием идентификации пациента с садистической и склонной к насилию частью садомазохистической диады в психотерапевтических отношениях, является, как подчеркивают авторы, то, что жертвы ранней травмы часто пытаются уничтожить надежду у своих аналитиков.
В большинстве случаев, взрослые, пережившие психическую травму в детстве, боятся того, что хорошее быстро закончится, что обещания, в конце концов, будут нарушены. Как правило, ожиданию момента неизбежного разочарования эти пациенты предпочитают контроль над ситуацией. Это вмешательство помогает им овладеть усиливающейся тревогой и разбить вдребезги то, что они считают не более чем иллюзией… Идентифицируя себя с жертвой, терапевт, подобно травмированному когда-то ребенку, испытывает отчаяние и опустошение.
(Там же: 174)
В подходе Кернберга и его коллег к пациентам с пограничным расстройством вообще и в подходе Дэйвис и Фроули к детской травме в частности показано, как в поле переноса организовано то, что мы определили как диадическую, архаическую систему самосохранения, а также способы ее проработки в терапевтических отношениях. Мы бы хотели подчеркнуть, исходя из положений юнгианской психологии, что "поле" воображения, в котором проявляют себя диадические структуры системы самосохранения, не ограничено рамками переноса и контрпереноса. Сновидение и фантазия сами по себе являются таким полем. То же относится и к ящику с песком и всем средствам так называемой арт-терапии разных видов, вовлекающей пациента в процесс "активного воображения". Эти виды терапии не в меньшей степени, чем техники отношений Дэйвис и Фроули, требуют активного включения и совместного участия в игре как пациента, так и терапевта в процессе поиска способа раскрытия скрытого аффекта, который все еще не обрел словесных форм для своего выражения.
Джеймс Мастерсон
Джеймс Мастерсон (Masterson, 1981) разработал теорию развития в рамках подхода объектных отношений, в которой он описывает образование садомазохистических диад, когда нормальный процесс сепарации/индивидуации прерван психической травмой. В случае нормального развития, говорит Мастерсон, смешанный я-объектный модуль мать/ребенок проходит через промежуточную стадию, на которой происходит дифференциация из этого модуля частичных образов (хорошей и плохой я-репрезентации). Затем эти частичные образы объединяются в целостной я-репрезентации, в которой есть и хорошие, и плохие аспекты. Аналогичный процесс имеет место и в отношении объектных репрезентаций.
Проблема появляется тогда, когда мать не позволяет ребенку отделиться от нее, когда она поощряет только "хорошего" покладистого ребенка, отстраняясь от тех мыслей и желаний ребенка, которые выражают его индивидуальность и способствуют развитию я. Самовыражение наталкивается на материнское отвержение, тогда как послушание, зависимость и пассивность поощряются. Это переменчивое поощряющее/отвергающее имаго интернализируется и, вобрав в себя каждый аспект материнского объектного образа, становится репрезентацией я. "Модуль отвергающих объектных отношений (МООО)" атакует "плохого", скверного ребенка и обрушивается на него с критикой, а модуль поощряющих объектных отношений "любит" и вознаграждает "хорошего" послушного ребенка. Таким образом, перед нами описание Защитника/Преследователя и его "клиента", представленного как "плохой" и "хороший" ребенок (см. там же).
В такой ситуации подлинные потребности ребенка в самовыражении подвергаются изнутри критике (МООО), от которой он укрывается в патологическом самоуспокоении поощряющего модуля (возможно, это эквивалентно ложному я Винникотта). В терапии пограничный пациент проецирует поощряющий модуль на терапевта и ищет его одобрения за "хорошее" поведение для того, чтобы избежать отвержения-депрессии, которые влечет за собой каждый акт подлинного самовыражения. Если же терапевт конфронтирует в терапии этот паттерн, то содержанием проекции становится МООО: пациент приходит в отчаяние, чувствует себя "плохим" и т. д., а терапевт сливается с преследующим внутренним объектом. По мере того как в терапевтических отношениях один паттерн приходит на смену другому, все эти отщепленные внутренние образы проецируются и затем интерпретируются в переносе, хотя Мастерсон, как мы можем видеть, не упоминает здесь о своих контрпереносных реакциях в отличие от Дэйвис и Фроули.
Читатель заметит, что ход рассуждений Мастерсона в некоторых отношениях противоположен анализу Гантрипа, Фэйрберна или Винникотта, а именно в том, что касается определения полюса личностного духа в диаде. Гантрип и его коллеги видят презираемое беззащитное истинное я, любящее и нуждающееся, отвергаемое внутренним саботажником; Мастерсон убежден, что это активное я в процессе индивидуации, отвергаемое MOOO. Эти две позиции могли бы быть согласованы в том случае, если признать, что удовлетворение некоторых, но не всех потребностей, связанных с отношениями зависимости, служит сепарации/индивидуации. Без сомнений, личностный дух одновременно и уязвим, и стремится к самовыражению. Внутренние атаки, направленные на я, могут иметь негативные последствия и для первого, и для второго аспекта.
Джеффри Синфелд
Американский теоретик объектных отношений Джефри Синфелд объединил теории Винникотта, Фэйрберна, Кляйн, Мастерсона, Якобсон, Сирлса и других в своем описании внутренних действий того, что он обозначил как "Плохой Объект" в его разрушительных приступах ярости, бушующих во внутреннем мире пограничных и нарциссических пациентов (Sienfeld, 1990). Синфелд с большим интересом, чем Мастерсон или Кернберг, относится к роли бессознательной фантазии в формировании внутренних объектов, он придает большее значение подлинным потребностям беззащитного развивающегося я в поддерживающем окружении (и в периоде симбиотических отношений в переносе), чем потребностями в сепарации, на которых делают акцент Кернберг и Мастерсон. Он творчески использует модель "Возбуждающего Объекта" Фэйрберна, описывая последствия неудачи родителей в предоставлении удовлетворительной поддержки, функции зеркального отражения и утешения для своих детей и последующих попыток найти этому суррогатную замену в еде, изобилии игрушек, сексуальной стимуляции, деньгах и т. д., что порождает в ребенке неутолимые потребности. Последствия альянса между Возбуждающим Объектом и Плохим Объектом – неутолимость аддиктивного пристрастия, одержимость садомазохистическими фантазиями и усиление убеждения в собственной негодности.
В большинстве превосходных описаний случаев, приведенных Синфелдом, показано, как осознание пациентом своей уязвимости и стремление к внешнему "хорошему объекту" активирует "защиту против зависимости" (опять наша система самосохранения). Отчасти здесь проявляется жажда обладания, присущая внутреннему Плохому Объекту, который не хочет пострадать от утраты части я (отвратительное беззащитное детское я), уступив его потенциально хорошему объекту в лице терапевта, поэтому Плохой Объект атакует ранимые чувства (часто проецируемые на терапевта или других). Примеры этих внутренних атак на уязвимую часть я можно найти в описаниях нескольких случаев, отрывки из которых приведены в предыдущих главах.
Необходимо отметить, что никто из упомянутых выше теоретиков объектных отношений, за исключением Фэйрберна и Гантрипа, не исследовал сны и фантазии для подтверждения [списка] внутренних dramatis personæ. В большей степени они отталкивались от изучения повторяющихся паттернов интеракций пациента в рамках отношений переноса. В этой области мы находим образы, благодаря которым наше исследование не превращается в скучный и механистический инвентарный перечень внутреннего мира травмы.
Колин А. Росс
Колин А. Росс, не причисляющий себя к когорте теоретиков объектных отношений, имеет большой опыт работы с пациентами с расстройством множественной личности (РМЛ). Он наблюдал замысловатую, сложную, многоуровневую структуру внутренней личностной системы этих пациентов с ее часто непредсказуемыми переключениями и амнестическими барьерами. Он сам и обученные им специалисты были потрясены бессознательным разумом психе, ее причудливым ландшафтом и ее охранительными функциями. Росс также отмечает, что пациенты с РМЛ достоверно чаще демонстрируют паранормальные феномены, чем пациенты других диагностические групп. Благодаря знакомству с докторской диссертацией Юнга Росс понял, что симптомы диссоциативных расстройств обладают той же природой, что и явления спиритуализма, телепатии, телекинеза, ясновидения, контакты с полтергейстом и т. п.
Росс описал типы альтер-личностей, которые встречаются у пациентов с РМЛ. Одному из таких типов он присвоил название Защитник/Наблюдатель. Альтер-личности этого типа, согласно его описанию, бывают спокойными, зрелыми, рациональными и отстраненными, часто в их ведении находятся воспоминания о травматическом событии, однако эти воспоминания принадлежат исключительно информационному регистру, поэтому им ничего не известно о чувствах, физиологическом возбуждении или обрушившемся на органы чувств потоке сенсорных сигналов, сопровождавших травму (Ross, 1989: 114). Физиологическое возбуждение, сопровождающее психическую травму, указывает Росс, часто представлено в детских альтер-личностях, которые отреагируют эти воспоминания во время терапии. Защитник/Наблюдатель иногда контролирует последовательность переключения внутри личностной системы, он отвечает за то, какая именно личность появится в конкретный момент времени. По Россу, Защитник время от времени может преследовать личность-хозяина для того, чтобы, так сказать, "не выпускать ее наружу". Он может попытаться воспрепятствовать изменениям в пациенте, провоцируя кризисные ситуации: нанося ожоги сигаретами, вскрывая вены, понуждая пациента принять опасную дозу лекарства как раз в то время, когда решающие перемены уже на пороге. Наконец, личность-Защитник (теперь Преследователь) может предпринять попытку убийства личности-хозяина для того, чтобы уберечь ее от грозящих страданий в будущем (там же: 115). Здесь мы видим еще одно независимое подтверждение существования фигуры Защитника/Преследователя, принадлежащей системе самосохранения с ее сверхъестественными способностями самозащиты.