Впрочем, вопрос о "терапевтическом отношении" порождает еще больше различных мнений. Фрейд построил фундаментальную теорию терапевтических отношений. При этом практикующий аналитик волен самостоятельно разрабатывать методы и методики применения данной теории к практике. В разработке вариантов терапевтического метода и методик проявляется гораздо больше терпимости, чем в модификации теории. Психоаналитики сохраняют верность строгому значению понятия переноса, который трактуется по-иному, чем излишне популяризированное понятие терапевтических отношений. Различия существуют, но акцент на различиях затушевывает общность оснований. Групповая терапия – наглядный тому пример. Она развивалась преимущественно из теории терапевтического отношения, но опиралась также и на фундаментальные теоретические представления о природе эмоциональных расстройств. Все возрастающее количество профессионалов-специалистов в области психического здоровья опирается сразу на все существующие концепции и терапевтические подходы, но два теоретических положения психоанализа остаются для них непреложными. Согласно первому, эмоциональные расстройства коренятся в отношениях между людьми. Согласно второму, терапевтическое отношение есть универсальный способ лечения эмоциональных расстройств.
Можно привести и другие иллюстрации разрыва теории и практики. Фундаментальные науки долго относились к психоанализу и психологической теории как к ненаучным дисциплинам, основанным на гипотезах, не допускающих критической научной проверки. В такой критике есть доля истины. Психоаналитики и психологи защищались, утверждая, что предметная область их исследования иная и что не все общие правила к ней применимы. Они ввели термин "общественные науки", и было проведено много исследований, чтобы доказать, что они действительно научны. Основные надежды были связаны с появлением методов научной обработки случайных и противоречивых данных. Если этот метод применяется достаточно последовательно в течение некоторого времени, то в конце концов появляются данные и факты, приемлемые с точки зрения фундаментальной науки. Однако этого не случилось. Спор продолжался на протяжении всего ХХ столетия. Психологи согласились принять допущения психоаналитиков в качестве достоверных фактов и считать, что использование научного метода вводит эту область знаний в корпус науки, но ученых-естественников переубедить не удалось. В том же состоянии исследования психического здоровья пребывают и по сей день. Как правило, руководители научных исследований и эксперты фондов по финансированию науки убеждены, что во главе угла должен стоять научный метод, и это закрепляет существующее положение вещей. Моя позиция такова: чувства невозможно подвести под формулу, чтобы на основе этого их можно было бы признать потом научным фактом. Моя позиция базируется на убежденности в том, что человеческое поведение является частью природы и так же познаваемо, предсказуемо и воспроизводимо, как и любое другое природное явление; но при этом исследования должны быть направлены на наведение мостов с другими областями науки, а не на применение естественно-научных методов к субъективным данным о человеческом поведении. Этот конфликт мне хорошо известен по собственным исследованиям в области психических заболеваний. Таким образом, я уверен, что исследования психоэмоциональных расстройств внесли свой вклад в отделение теории от практики и в представление о том, что психологическая теория строится на базе уже доказанных фактов.
При подготовке профессионала-специалиста по психиатрии существует определенная тенденция на сохранение разрыва между теорией и практикой. В начале ХХ в. популярность психоанализа росла, но психиатрия в целом, равно как и общественное мнение, относились к нему отрицательно. К 1940-1950-м годам психоаналитическая теория стала преобладать над остальными теориями. Однако студентам, обучавшимся в это время психоанализу, пришлось столкнуться с целым спектром разных "теорий", причем все они имели весьма незначительные различия и основывались на одних и тех же фундаментальных для психоанализа понятиях. Их учили, что психоаналитическая теория является научно доказанным фактом, а терапевтическое отношение – это единственно возможный способ лечения эмоциональных расстройств. Те студенты стали теперь авторитетными преподавателями. Количество же ответвлений от классического психоанализа продолжает расти. В 1950-е, а еще более в 1960-е годы было множество выступлений против психоанализа со стороны тех, кто использовал фундаментальные понятия психоанализа в теории и на практике. Сегодня мы видим перед собой "эклектика", который говорит, что единой, адекватной для всех ситуаций теории не существует, а поэтому он отбирает в каждой из них то, что лучше всего подходит для данной клинической ситуации в данный момент.
Я считаю, что все эти различия укладываются в основные рамки психоанализа, а эклектические кульбиты более важны для самого психотерапевта, чем для его пациента. Стандартные программы подготовки специалистов по психиатрии включают очень незначительное количество установочных лекций по теории в качестве дополнения к основному курсу. Большая часть времени затрачивается на обучение установлению терапевтического отношения, умению разобраться в собственных эмоциональных проблемах, выработке навыков самоконтроля во взаимоотношениях с пациентом. В результате такой подготовки получаются профессионалы, ориентированные на терапевтическое отношение, которые считают, что знают природу и происхождение эмоциональных расстройств, которые не в состоянии усомниться в теоретических основах своей предметной области и которые считают, что терапевтическое отношение является основным способом лечения эмоциональных расстройств. Общественность, страховые компании и лицензирующие органы начали принимать такую теоретическую и терапевтическую позицию и потому стали более уступчивы в вопросе страховых выплат за оказание психотерапевтических услуг. Психотерапевты, учителя, полиция, суды и всякого рода агентства социальной помощи теперь тоже склонны принимать основные допущения теории психоанализа и базирующейся на нем психотерапии.
Специалисты в области психиатрии имеют самые разные мнения относительно важности теории. На одном краю спектра мнений находится небольшая группа психотерапевтов, серьезно изучающих теорию. Значительно больше специалистов могут детально разобрать любое теоретическое положение, но используемые ими терапевтические подходы вполне могут даже противоречить этой теории. Еще больше специалистов относятся к теории как к чему-то давно устоявшемуся и общепринятому. В этом смысле они похожи на первобытных лекарей, которые знали, что болезнь вызывают "злые духи". Для них профессиональная работа заключается в нахождении все более тонких техник для выведения наружу "злых духов". На другом краю спектра – психотерапевты, которые не признают теорию вообще; они считают, что усилия теоретиков завершаются post hoc объяснениями интуитивных действий в режиме терапевтического отношения и что наилучшего результата в терапии достигает тот, кто умеет "оставаться собой" в отношениях с пациентом.
Представляя свои идеи о разрыве между теорией и практикой в профессиональной деятельности психиатров, я неизбежно заострял некоторые моменты, чтобы сделать свою позицию более ясной. Я считаю, что психоаналитическая теория, включая теорию переноса и теорию ведения терапевтической беседы, все же является единой теорией, объясняющей природу и происхождение психоэмоциональных расстройств, и что другие многочисленные теории делают упор скорее на несущественных различиях, чем на различиях в фундаментальных понятиях. Я убежден, что использование Фрейдом несогласующихся теоретических моделей имело своим результатом то, что психоанализ стал областью знания, поделенной на отсеки, а это, в свою очередь, не позволило последователям Фрейда навести теоретические мостки к общепризнанным научным дисциплинам. Психоанализ привлекал к себе людей, которые были по своему складу скорее учениками, адептами, чем учеными. Он превратился в замкнутое направление со своим собственным "научным" методом, более напоминающее догму или религию, чем науку. Психоанализ накопил достаточно новых знаний, чтобы стать частью научного движения, но практикующие психоаналитики предпочитают состоять в замкнутых эмоционально связанных группах, напоминающих семью или религиозную секту. Члены подобной замкнутой группы тратят много времени на определение своих внутригрупповых "различий" и на защиту догмы, которая в этом не нуждается. Они настолько поглощены этим внутригрупповым процессом, что не в состоянии ни породить новое знание внутри группы, ни принять знание извне, поскольку оно могло бы поколебать догму. В результате эти группы дробились на все более мелкие, а новое поколение эклектиков пытается пережить дробление с помощью своего эклектизма.
Терапевтическое отношение в широком контексте
В процессе исследования семьи были найдены некоторые характеристики эмоциональных систем, которые открыли для терапевтического отношения более широкие горизонты. Эмоциональная система – это обычно семья, но может быть и группой коллег по работе, социальной группой. Одной из главных особенностей такой системы является то, что успешное введение значимого постороннего лица в состав эмоциональной системы, находящейся в состоянии тревоги или возбуждения, может модифицировать отношения внутри системы. Имеется и другая характеристика противодействующих эмоциональных сил, которая состоит в том, что чем выше уровень напряженности или тревоги в эмоциональных системах, тем больше проявляется тенденция членов группы к сокращению внешних контактов и к внутригрупповой изоляции. Вокруг рассматриваемых характеристик расположено еще несколько переменных. Одна группа переменных имеет отношение к значимому другому. Вторая – к тому, что имеется в виду под успешным введением. Третья группа переменных касается самого введения значимого постороннего и того, насколько долго он остается внутри системы. Я выбрал термин "модификация", чтобы избежать слова "изменение", имеющего в психотерапии много различных смыслов.
Психотерапевт с его индивидуально-ориентированным подходом является типичным представителем значимого другого. Если он оказывается в состоянии поддерживать терпимые и умеренно интенсивные терапевтические отношения с пациентом, а пациент сохраняет жизнеспособный контакт с семьей, то это может успокоить и модифицировать взаимоотношения внутри семьи. Терапевтические отношения как бы оттягивают напряженность из семьи, и в результате семья может стать в некотором смысле другой. Когда психотерапевт и пациент устанавливают более тесный контакт друг с другом, пациент ослабляет интенсивность своего эмоционального контакта с семьей; при этом обстановка в семье еще более ухудшается. Психотерапевты пользуются интуитивными способами выхода из этой ситуации. Некоторые предпочитают интенсифицировать свои отношения с пациентом, переводя их из психотерапевтических в нечто вроде психотерапевтического союза, и побуждают пациента к тому, чтобы бросить вызов семье. Другие удовлетворяются оказанием поддержки пациенту. Существуют и внешние отношения, которые могут играть ту же самую роль. Это могут быть новые значимые взаимоотношения с другом, со священником, с учителем – при соблюдении некоторых условий. Не очень серьезные увлечения "на стороне" могут успокоить ситуацию в семье не менее эффективно, чем индивидуальная психотерапия. Если эта связь удерживается на адекватном эмоциональном уровне, семья может оставаться спокойной и закрывать на нее глаза. В то же время, если эмоциональный вклад в любовную интригу на стороне становится слишком большим, это может оттолкнуть пациента от семьи и увеличить внутрисемейную напряженность. В этом случае другой супруг становится сыщиком, готовым поверить в любую улику из тех, что прежде им игнорировались. Такое явление, напрямую связанное с равновесием внутри семьи, проявляется в широком спектре отношений.
Взаимоотношения со значимым другим характеризуются целым комплексом переменных. Одна из них касается важности члена семьи для всей остальной семьи. Семья быстро отреагирует на любовное увлечение на стороне того своего члена, который важен для нее своими активными внутрисемейными контактами. Такая же ситуация с неактивным, имеющим мало внутрисемейных связей членом семьи вызовет замедленную реакцию, если только ситуация на стороне не будет развиваться слишком бурно.
Другая важная переменная относится к предполагаемой, приписываемой или фактической важности "значимого другого". На одном конце континуума таких "значимых других" находятся лица, которым приписывается (или они сами приписывают ее себе) магическая или сверхъестественная значимость. Это различные жрецы вуду, харизматические лидеры и учители различных культов и духовных движений, великие целители и т. д. Подобный "значимый другой" может провозгласить себя представителем божества и утверждать, что он наделен сверхъестественными силами. Он заклинает других: "Верьте мне, доверьтесь мне, будьте со мной откровенны". Провозглашение собственной значимости и приписывание значимости – это обычно результат двустороннего процесса, но более вероятны ситуации, когда значимость приписывается, а возникший в результате этого "значимый другой" просто соответствует этому образу. Такие взаимоотношения функционируют на максимуме эмоциональности и минимуме реальности. В случае успеха перемены в человеке наступают достаточно быстро или путем одномоментного "обращения в веру".
На другом конце этого континуума – ситуации, когда оценка "значимого другого" основана на реальности, причем притворство и напряженность отношений не играют никакой роли. Основной составляющей здесь являются знания и умения. Примером таких "значимых других" является нотариус, составляющий завещания, архитектор по застройке земельного участка, профессор, способный стать проводником знаний, а не просто приятным собеседником.
В средней части континуума "значимых других" расположились целители, священники, консультанты, врачи, психотерапевты всех оттенков, люди других нужных человеку профессий, которые либо действительно важны, либо им приписывается высокая значимость. Такая мнимая значимость наиболее очевидна, когда она выступает в своем крайнем проявлении – в виде гротеска. Вообще говоря, приписанная или мнимая значимость (или незначимость) в той или иной степени присутствует в любом типе отношений, и при внимательном наблюдении ее можно всегда заметить. Ярким примером тому служат любовные взаимоотношения с образом сверхценного партнера. Так же легко обнаруживаются перемены в человеке, который влюблен. В целом приписывание сверхзначимости терапевтическим отношениям идет на пользу данному методу. Психоанализом наработаны тонкие методики развития переноса, с которым потом работают в терапевтических целях. Другие методы позволяют извлечь еще больше из феномена сверхзначимости, и прилагается гораздо меньше усилий для коррекции этой аномалии.
Другой набор переменных касается способа, с помощью которого значимый другой вводится в систему. Здесь в одном случае значимый другой заклинает, рекламирует, проповедует, обещает великие свершения – и при том без всякого приглашения. В другом случае значимый другой входит в систему только по приглашению, по словесной договоренности или даже по письменному контракту, что позволяет точнее определить реальную ситуацию. Остальные случаи значимых других располагаются между этими двумя крайними полюсами. Другие переменные относятся к временному периоду, в течение которого значимый другой остается вовлеченным в систему. Успех этой вовлеченности зависит от того, работают или нет установившиеся отношения. Если кто-то из членов семьи будет общаться со значимым другим искренне и вдумчиво и при этом без эмоциональной зависимости от него, то это будет означать, что установившиеся взаимоотношения эффективны.
Важный набор переменных касается следующей проблемы: что же на самом деле означает модификация отношений внутри семьи? Я сознательно избегаю слова "изменение" из-за слишком многозначного его использования профессионалами. Некоторые психотерапевты говорят об эмоциональной конверсии, сдвиге в настроении или переходе от грустного настроения к веселому как об "изменении" или "эмоциональном росте". Слово "рост" последние десять лет используется настолько неадекватно, что стало вовсе бессмысленным. Другие психотерапевты, напротив, не считают возможным говорить об изменениях без фундаментального, документированного структурного изменения ситуации, породившей симптомы расстройства. Между этими двумя крайностями лежат все другие проявления изменений. Специалисты в области психического здоровья обычно считают признаком изменения исчезновение симптомов.
Чем больше отношение со значимым другим опирается на высокую эмоциональность, мессианские качества, преувеличенные обещания и проповеди, тем более внезапной, даже магической может оказаться перемена и тем менее вероятно, что она окажется долговременной. Чем ниже уровень эмоциональности и чем больше эти отношения имеют дело с реальностью, тем больше вероятность того, что перемена наступит нескоро, но будет фундаментальной и долговременной. В любых отношениях есть некоторая степень эмоциональности, особенно в отношениях с людьми, профессионально оказывающими помощь, когда их сутью является услуга, а не материальный продукт. Эмоциональность может существовать вокруг харизматической личности, которой другие приписывают особую значимость. Трудно оценить эмоциональное отношение к тем публичным деятелям, которые достигли своего положения за счет высокой квалификации и особых знаний (в чем роль эмоций мала) и которые затем эксплуатируют свою репутацию (в чем уже велика роль присвоенной и приписанной значимости). Отношения врач-пациент характеризуются широким диапазоном эмоциональности. В одном случае они сводятся исключительно к услуге, и роль взаимоотношений мала; в другом случае роль
эмоциональной нагруженности чрезвычайно велика. Врач, который всем своим видом сообщает: "Не бойтесь, здесь присутствует врач", – эксплуатирует представление пациента о своей особой важности, чтобы снизить его беспокойство. Врач, говорящий: "Если бы доктора могли хоть половину из того, что им приписывают", – опирается скорее на уверенность в себе, чем на эмоцию пациента. В медицине эмоциональная нагруженность обычно настолько велика, что в особо важных исследованиях для ее контроля используется процедура плацебо.