Юность греческих божеств - результат трансформации, но трансформации, отличной от той, которую можно вывести из художественных памятников как таковых. В памятниках царствование бородатых богов предшествует эпохе юношей. Теперь же мы видим, что царствование ребенка еще более древнее. Образ Предвечного Младенца пробивается наружу трансформированным в идеальный образ юноши. То, что такая трансформация возможна, подразумевается в значении греческого слова "мальчик", и поэтому также засвидетельствована этимологией. Дитя, предположительно мужского пола, находясь еще в чреве матери, называется κούρος; также и эфеб - юноша, способный носить оружие,- называется κούρος. Сам Эрос появляется на хорошо известных росписях ваз как крылатый эфеб. Божественных юношей классического греческого искусства - классический идеал Аполлона, Гермеса и юного Диониса - не следует воспринимать как признак общего омолаживания греческого мира. Дело вовсе не в том, что бородатые божества вернулись назад в своем развитии (даже в Илиаде Гермес предстает юношей), но просто идеализированный эфеб "атонального" возраста придает значимость божественному младенцу в несколько более зрелой форме, более соответствующей сущности божеств, нежели взрослый человек. Также свойства гермафродита, присущие Предвечному Младенцу, получили признание, когда в греческой культуре появился идеал нимфоподобного мальчика. Это было своего рода вторичное появление двуполого Предвечного Младенца в секуляризованной форме.
9. Дионис
Невозможно рассмотреть здесь всех богов-младенцев раннего и позднего средиземноморского мира. Тем не менее кроме Зевса, Аполлона и Гермеса мы должны вспомнить одного из величайших - Диониса.
В. Ф. Отто в своей книге об этом божестве посвящает превосходную главу глубокой связи Диониса с "влажной стихией". Здесь достаточно только суммировать наиболее важное. "Илиада" говорит о море как о пристанище Диониса, где Фетида опекает юного бога. Согласно лаконийскому варианту мифологемы, Дионис-ребенок был прибит к берегу в сундуке со своей мертвой матерью. Другая опекунья Диониса, Ино, мать бога-младенца Палемона, также появляется как морская богиня. В культе Диониса на Лерне его призывают появиться из глубины. Он также известен как Πελάγιος ("он из моря") Λιμναίος ("он из озера") и Λιμναγένης ("рожденный озером"). Его богоявление на корабле в виде мальчика, согласно гомеровскому гимну, выделяет его в том же смысле, что и Аполлона Дельфийского. Лишь один момент остается для нас не проясненным: как может кто-либо (даже бог) выйти из глубины моря на корабле, который плывет по воде?
Итак мы знаем, что основная стихия, чьим символом является (и только символом) море, обладает той особенностью, что плыть по морю и выходить из него означает здесь одно и то же. Оба действия подразумевают состояние еще-неотделенности из небытия. Изображение на монетах мальчика, плывущего верхом на дельфине, классическое греческое выражение Предвечного Младенца-бога - иногда представляет его крылатым, иногда - держащим в руке лиру, иногда - с дубинкой Геракла. Соответственно, его следует рассматривать то как Эроса, то как Аполлона, то как Гермеса или Геракла. Мы должны видеть в нем этих божеств как еще не вышедших из чрева вселенной и плывущих в зародышевом состоянии по изначальным водам. Не зря купидоны поздней античности имеют атрибуты великих богов; не случайно их действия охватывают (как на фресках помпейского дома Веттиев) всю гамму существования. Они являются основным тоном, который мир поздней античности, глухой ко всем тонким мелодиям, еще мог воспринимать. Предвечный Младенец (если продолжить метафору) является единым тоном, состоящим из всех нот сразу, лейтмотивом, развивающимся во всех остальных божественных "образах". Он развивается, прежде всего, в полярно противоположного ему Зевса. Ибо "самый большой мальчик" критского гимна - это, так сказать, собирательное воплощение всех недифференцированных возможностей, а также всех возможностей, реализовавшихся в чистых формах богов.
Таким образом, Зевс стоит ближе всего к Предвечному Младенцу как его полярная противоположность, ибо один полюс всегда подразумевает возможность другого; и вместе они формируют высшее единство, как в случае с Зевсом-ребенком и Зевсом-Отцом. Дионис находится в иных отношениях с Предвечным Младенцем. Он настолько близок к нему, что (продолжим нашу акустическую метафору) он является обертоном к основному тону. Мальчик, плывущий верхом на дельфине, чаще изображается с атрибутами Диониса, чем какого-либо другого бога. Ни в одном греческом культе, за исключением культа Зевса, детство не является столь важным, как в культе Диониса. Здесь мы имеем то же тождество, с которым мы встречались в сфере Гермеса. Там бог и герма были одним и тем же; здесь нечто прячут в корзине для провеивания зерна и называют его Λικνίτης - "дремлющим в корзине для провеивания зерна". Это Дионис-ребенок, подобно тому как Килленическая эмблема была Гермесом-ребенком. Каким-то непонятным или понятным только с мифологической точки зрения образом Дионис тождествен, с одной стороны, эмблеме, которую носили по кругу при отправлении его культа, и символу, скрытому в корзине, а именно - фаллосу; с другой же стороны, Дионис тождествен также "бородатому богу", который в одной из своих форм является "мужчиной и женщиной" в одном лице. Во-первых, Дионис был двуполым не только в "женоподобных" поздних изображениях. Округлые фигуры его архаических спутниц, демонических танцоров, ему принадлежавших,- только отражение его гермафродитической природы. Дионис - низкая нота в нотном ряду божеств, но мы еще не проникли в его глубочайшие вибрации. Мы хотим, чтобы они прозвучали в заключение.
"Старый и хитрый Вяйнамейнен" приветствовал маленького медного человечка, вышедшего из волн, странными словами: "Чуть покойника ты краше, чуть погибшего сильнее!" Очевидно, он намекает на родство пришедшего с душами мертвых, которые обитают в воде. Душевный аспект Гермеса Психопомпа, пастуха душ, очевиден: как божество он не в меньшей степени призрак, чем ребенок. Аполлон в древнеиталийском образе проявляет те же темные стороны, что и Ведиовис, Юпитер Подземного Мира. В Зевсе-ребенке критян, вскормленном роем маленьких существ, которые были душами, то есть вскормленном пчелами, было что-то от бога мертвых; и его критская пещера, и его другое святилище на юре Ликаон были местом мертвых. На Крите даже показывали его могилу. Состояние, подмеченное в образе Ребенка, которое мы описали как "еще-неотделенность из небытия, но все же бытие", мы можем также назвать "еще-неотделенностью от бытия, но все же небытием". Таково состояние умершего, выраженное фигурами юношей-божеств на античных могильных плитах: мальчиком в плаще и капюшоне, genius cucullatus , а также бесчисленными купидонами. Морские боги и дельфины на могилах и саркофагах носят тот же характер. И здесь, в этом мире склепов, мы подходим к самому непонятному из всей непонятости, окружающей Диониса. Все его символы также появляются на могилах. То, что люди античности пытались передать с их помощью, было не просто неустойчивым равновесием двух аспектов одного и того же состояния, колебанием новорожденного и умершего между бытием и небытием, но уверенностью в том, что ведущая вниз тропинка меняет направление и ведет вверх, к Божеству, и что самая сильная воля родится из самой слабой.
Но о чем же наше исследование? О младенце-сироте Фольклора или о разорванном Дионисе-ребенке? Что нас интересует? Первобытный сон, видение, нечто, связанное с ушедшей в прошлое религией, или древняя философема? А, может быть, мы пытаемся воскресить в памяти мелодию и картину незапамятной древности? Пусть этот вопрос останется нерешенным, непроясненным до конца в своей сущности. Ибо это было нашим предметом: нечто неустановившееся, не отделившееся от изначального, Предвечный Младенец.
ПСИХОЛОГИЯ АРХЕТИПА МЛАДЕНЦА
I
Введение
Автор сопутствующего очерка по мифологии "младенца", или бога-младенца, попросил меня сделать психологический комментарий к предмету его исследования. Я рад выполнить его просьбу, хотя это предприятие кажется мне несколько рискованным, ввиду чрезвычайной значимости мотива младенца в мифологии. Сам Кереньи отмечает, что этот мотив встречается в Греции и Риме, проводя параллели с индийскими, финскими и другими источниками и указывая тем самым, что границы данной темы могут быть раздвинуты. Хотя всестороннее описание в принципе ничего не решило бы, тем не менее сам факт широчайшей, всемирной распространенности этого мотива произвел бы ошеломляющее впечатление. До сих пор мифологические мотивы обычно изучались обособленными областями науки, такими как мифология, этнология, история культуры и сравнительная история религии, что не особенно способствовало осознанию их универсальности; психологические же проблемы, возникавшие в связи с этой универсальностыо, можно было легко отставить в сторону с помощью гипотезы о миграции. Поэтому идеи Адольфа Бастиана не пользовались особым успехом в свое время. Уже тогда был накоплен достаточный эмпирический материал для далеко идущих психологических выводов; не хватало лишь необходимых предпосылок. Психологические знания той поры, хотя и включали в свою компетенцию мифотворчество (о чем свидетельствует "Völkerpsychologie" Вундта), были не в состоянии представить этот процесс как живую функцию, реально присутствующую в душе цивилизованного человека, равно как и не могли осмыслить мифологические мотивы в качестве ее структурных элементов. Поскольку психология исторически была прежде всего метафизикой, затем изучением чувств и их функций, а позднее - сознания и его функций, она отождествила свой предмет с сознательной душой и ее содержаниями, тем самым полностью игнорируя существование бессознательной души. Хотя различные философы (среди них Лейбниц, Кант и Шеллинг) уже ясно указали на проблему темной стороны души, только лишь врач, которого подтолкнул естественнонаучный и медицинский опыт, указал на бессознательное как на существенную основу души. Этим врачом был К.Г.Карус, видный предшественник Эдуарда фон Гартмана. В более близкое нам время именно медицинская психология опять вплотную подошла к проблеме бессознательного без всяких философских предпосылок. Благодаря многочисленным исследованиям стало понятно, что без гипотезы о темной стороне души, т.е. о бессознательном, психопатология неврозов и многих психозов обойтись не может. То же можно сказать и о психологии сновидений, которая является настоящей terra intermedia* между нормальной и патологической психологией. В сновидениях, как и в продуктах психоза, присутствуют бесчисленные взаимосвязи, параллели которым можно найти только среди мифологических комбинаций идей (или, возможно, в некоторых поэтических творениях, для которых нередко характерны заимствования - не всегда сознательные - из мифов). Если бы основательное исследование показало, что в большинстве таких случаев дело всего лишь в забытых знаниях, врачу не пришлось бы заниматься пространными исследованиями индивидуальных и коллективных параллелей. Но, в действительности, типические мифологемы наблюдались у тех индивидов, в отношении которых не может быть и речи ни о каких знаниях такого рода и где опосредованное влияние (религиозные идеи, которые могли бы быть им известны, или обороты разговорного языка) было невозможно. Такие заключения заставили нас предположить, что мы, скорее всего, имеем дело с "автохтонными" возвращениями, независимыми от какой бы то ни было традиции, и что, следовательно, в бессознательной психике должны присутствовать "мифообразующие" структурные элементы.
*Промежуточная земля (лат.).
Эти продукты никогда (или, по крайней мере, крайне редко) не являются оформленными мифами, скорее это мифологические компоненты, которые ввиду их типической природы мы можем назвать "мотивами", "первообразами", "типами" или - как назвал их я - архетипами. Превосходный пример - архетип младенца. В настоящее время мы рискнем выдвинуть формулу, согласно которой архетипы появляются в мифах и сказках точно так же, как и в сновидениях и продуктах фантазии психотиков. В первом случае они заключены в упорядоченный и непосредственно понятный контекст, а во втором - это обычно невразумительная, иррациональная, чтобы не сказать бредовая последовательность образов, которая, однако, не лишена некой скрытой связности. У индивида архетипы предстают как непроизвольные выявления бессознательных процессов, о существовании и смысле которых можно только догадываться, тогда как миф имеет дело с традиционными формами неизмеримой древности. Они уходят корнями в доисторический мир, духовные предпосылки и обычные условия которого мы все еще можем наблюдать у примитивных народов. Мифы на этом уровне - это, как правило, история племени, передаваемая из уст в уста, из поколения в поколение. Примитивный склад ума отличается от цивилизованного основном тем, что сознание намного менее развито в плане протяженности и интенсивности. Такие функции, как мышление, воля и т.п., еще не дифференцированы; они досознательны. Например, в случае с мышлением это проявляется том обстоятельстве, что дикарь не мыслит сознательно - eго мысли появляются сами. Дикарь не может утверждать, что он думает; скорее это "что-то думает в нем". Спонтанность акта мышления каузально зависит не от его сознания, но от его бессознательного. Более того, он не способен ни на какое сознательное усилие воли, он должен предварительно привести себя в "настроение воления" или позволить привести себя к нему отсюда его rites d'entree et de sortie. Сознанию дикаря угрожает всемогущее бессознательное: отсюда его страх перед магическими воздействиями, которые могут в любой момент стать ему поперек дороги; и поэтому он окружен неизвестными силами и должен как можно лучше к ним приспособиться. По причине неизменно сумеречного состояния его сознания зачастую невозможно выяснить, только ли приснилось ему что-то или же он пережил это в действительности. Спонтанное появление бессознательного и его архетипов везде прорывается в его сознание, и мифический мир его предков - например, alchera или bugari австралийских аборигенов - это действительность, не менее, если не более реальная, нежели материальный мир. Из его бессознательного говорит не тот мир, который мы знаем, а неведомый мир псюхе, о котором нам известно, что он отражает мир только частично, а, с другой стороны, частично же формирует этот эмпирический мир в соответствии со своими собственными психическими предположениями. Архетип исходит не из физических фактов, но описывает то, как душа переживает психический факт; при этом душа часто действует столь самовластно, что даже отрицает осязаемую реальность или выдвигает утверждения, которые ее игнорируют.
Примитивная ментальность не изобретает мифы, она их переживает. Мифы - это изначальные проявления досознательной души, непроизвольные высказывания о событиях в бессознательной психике, но менее всего аллегории физических процессов. Такие аллегории были бы праздным развлечением для ненаучного интеллекта. Мифы, напротив, имеют жизненно важное значение. Они не просто презентируют психическую жизнь примитивного племени, они есть сама эта жизнь. И если племя теряет свое мифологическое наследие, оно незамедлительно распадается и разлагается, как человек, который потерял бы свою душу. Мифология племени - это его живая религия, потеря которой - всегда и везде, даже среди цивилизованных народов,- является моральной катастрофой. Религия же - это живительная связь с душевными процессами, независимыми от сознания и происходящими за его пределами, в темных глубинах души. Многие из этих бессознательных процессов могут быть косвенно вызваны сознанием, но никогда - сознательным выбором. Другие, по-видимому, возникают спонтанно, т.е. без какой бы то ни было видимой или поддающейся определению причины.
Современная психология рассматривает продукты бессознательного творчества фантазии как самовыражение того, что происходит в бессознательном, или как высказывание бессознательной души о самой себе. Они подразделяются на две категории. Во-первых, это фантазии (и сновидения) индивидуального характера, которые несомненно восходят к личному опыту, забытому или вытесненному из сознаниями поэтому вполне объяснимы с помощью индивидуального анамнеза, вторых, это фантазии (и сновидения) внеличного характера не сводимые к переживаниям, относящимся к прошлому индивида, и поэтому не объяснимые исходя из индивидуального опыта. Эти образы фантазии, бесспорно, имеют свои ближайшие аналоги среди мифологических типов. Поэтому мы должны допустить, что они соответствуют определенным коллективным (и внеличным) структурным элементам человеческой души как таковой и, подобно морфологическим элемента человеческого тела, передаются по наследству. И хотя традиция и передача посредством миграции несомненно играют какую-то роль, во множестве случаев такое объяснение недостаточно, что склоняет нас к гипотезе "автохтонного" выявления. Такого рода случаи настолько многочисленны, что мы обязаны признать существование некоего коллективного психического субстрата. Этот субстрат я назвал коллективным бессознательным.