Лев помогает Жео играть в лото: "Это сюда, я думаю". Жео показывает второй такой же картон. Лев: "Если потеряешь один, тогда один останется". Затем: "У тебя три одинаковых" или: "Видите, как надо делать".
Воспитательница Л. называет Ара: "Роже". Пи: "Его не зовут Роже".
Ясно, что такие высказывания значительно отличаются от монолога вдвоем. Здесь ребенок хочет что-то сообщить собеседнику. Он говорит не с точки зрения этого последнего, а уже со своей собственной. В итоге ребенок старается быть понятым и настаивает на своем, если не достигает цели, в то время как в коллективном монологе ему безразлично, куда попадет брошенное слово.
Конечно, в рамках адаптированной информации ребенок может говорить о самом себе так же, как и о любой вещи. Достаточно, чтобы его высказывания были адаптированы, как в следующих двух примерах:
Эз и Пи. "У меня будет завтра один [трамвайный абонемент]. - У меня он будет сегодня днем".
Эз и Пи строят вместе церковь из кубиков: "Из этого можно сделать параллели. - Я хочу поставить параллели".
Теперь мы можем уточнить критерии, которые позволят отличить коллективный монолог от адаптированной информации. Коллективный монолог имеет место всякий раз, когда ребенок говорит о себе, за исключением тех случаев, когда ребенок говорит о себе во время совместной работы с собеседником (как в предыдущем примере постройки церкви) и за исключением диалогов. Мы допускаем, что диалог будет иметь место, когда собеседник отвечает на предложение, говоря о предмете, о котором идет речь в этом предложении (как в предыдущем примере о трамвайном абонементе), не говоря чепухи, как в коллективном монологе.
Итак, адаптированная информация имеет место всякий раз, когда ребенок сообщает собеседнику о чем-либо другом, кроме себя, или когда он, говоря о себе, затевает сотрудничество или просто диалог; но пока ребенок говорит о себе, не сотрудничая с собеседником и не затевая диалога, мы имеем коллективный монолог.
Эти определения и неудачные попытки с помощью коллективного монолога приобщить других к действию говорящего делают еще более удивительным тот факт, что у Пи и Льва число высказываний в форме адаптированной информации вдвое меньше, чем коллективных монологов.
Сейчас мы увидим это в точных цифрах. Выясним сначала, о чем осведомляют друг друга оба наши испытуемые и как они спорят в тех редких случаях, когда можно говорить о детских спорах.
Что касается первого из этих пунктов, то следует отметить отсутствие между детьми какого бы то ни было объяснения, в собственном смысле этого слова, если понимать под объяснением причинное объяснение - такое, которое отвечает на вопрос "почему" в смысле "по какой причине" или "на каком основании". Все отмеченные случаи сообщений, которые могли бы походить на объяснения, - статические, то есть описательные и чуждые стремлению изложить причину явлений.
Вот примеры этих статических, или описательных, сообщений:
Лев и Пи. "Это 420"; "Нет, 10 часов"; "Крыша не такая [говоря о рисунке]"; "Это деревня, большая деревня" и т. д.
Даже при разговоре детей между собой о явлениях природы их взаимные сообщения не касаются причинности:
Лев. "Гром, он катится. - Нет, он не катится. - Это вода. - Но нет, он не катится. - Гром, что это такое? - Гром это... (не заканчивает)".
Это отсутствие причинных объяснений должно быть особенно отмечено, когда речь идет о машинах, автомобилях, велосипедах и т. д., о которых дети говорят иногда между собой, но всегда в этом же статическом ракурсе:
Лев. "Это та же самая рельса"; "Смешной экипаж, автомобиль"; "Велосипед для двух людей".
А ведь каждый из детей в отдельности способен объяснить механизм велосипеда: Пи - удовлетворительно, а Лев - очень хорошо. У каждого из них множество представлений о механике, но они между собой о них не говорят. Причинные связи остаются невысказанными, и каждый думает о них про себя, вероятно, потому, что ребенок мыслит их скорее образами, чем словами. Одна лишь статическая сущность выражена при помощи слов.
Это свойство особенно поразительно, когда дело идет о сотрудничестве детей в общей игре.
Вот, например, Пи и Эз, занятые совместным рисованием дома.
Пи. "Там нужно кнопочку для света, нужно кнопочку для света..."; "Потом я сделаю этричество..."; "Два этричества, смотри. Будет два этричества. Там все площадки этрические".
Впоследствии мы увидим некоторые подтверждения гипотезы, согласно которой причинное "почему" вовсе не является объектом разговора детей. В частности, в главе III мы увидим, что объяснения, вызванные ребенком у ребенка от 6 до 8 лет, дурно понимаются в том, что касается отношения причинности. Так что вопросы причинности сохраняются в разговорах детей со взрослыми или младших со старшими. Иначе говоря, у детей большая часть из этих вопросов остается в области интимного и неформулируемого размышления.
Вот те из рассуждений ребенка с ребенком, отмеченные нами у Льва и Пи, которые более всего походят на причинное объяснение; они остаются почти исключительно описательными:
Лев. "Надо бы немного воды. Она очень тверда, зеленая краска, очень тверда..."; "Из картона, ты не знаешь? Ты умеешь это делать, но это немного трудно для тебя, для всех".
В отношении же характера споров между детьми замечательно то, что здесь наблюдается полнейшее соответствие с описанным явлением: как наши оба испытуемые не сообщают друг другу своих размышлений, касающихся причины и основания явлений, точно так же они и не мотивируют в споре своих утверждений посредством логических "потому что" или "так как". Спор у них, за двумя лишь исключениями, состоит из простого столкновения утверждений без логического оправдания. Он принадлежит к типу, который мы в нашем труде о стадиях разговора между детьми (см. следующую главу) назовем "примитивным спором" и охарактеризуем именно отсутствием мотивировки.
Только что приведенный пример (прения между Львом и ребенком того же возраста по поводу грома) очень ясно это доказывает. Вот три других примера, первые два - очень четкие, третий - промежуточный:
Пи. (Эз говорит Пи): "Ты со мной поженишься. - Я не поженюсь с тобой. - Нет, ты со мной поженишься. - Нет. - Да..." и т.д.
Лев. "Посмотри, какое у меня будет хорошенькое 6. - Да это 6, но, по правде, это - 9. - Нет, это 6. Ноль. - Ты говоришь ноль, а это неправда, это 9. Это правда. - Нет. - Да. - Это было уже раньше сделано. - А вот нет, лгунишка! Он - сумасшедший".
Лев. (Смотрит на то, что делает Ге): "Две луны. - Нет, два солнца. - Солнца не такие, не со ртом. Солнца наверху, вот такие. - Они круглые. - Они круглые, но у них нет глаз, рта. - Но нет, они же видят. - Нет, это только Боженька видит".
Два первые из этих споров - только простые столкновения противоположных утверждений, без взаимных уступок и мотивировки. Последний более сложен. Конечно, когда Лев говорит: "Только Боженька..." или "Они - вот такие", - в его предложениях есть начало доказательства, нечто большее, чем простое утверждение. Но нет никакого ясного обоснования, никакой попытки доказать. Ге утверждает, а Лев отрицает. Ге не старается привести оснований, почему он думает, что у солнца есть глаза, не говорит, например, что он видел картинки, которые навели его на эту мысль, и т. п. Лев, со своей стороны, не становится на точку зрения Ге и не защищает своей посредством ясных доводов. В общем, есть только простое столкновение, довольно отличное от последующих двух маленьких споров, из которых один, впрочем, спор ребенка со взрослым.
Вот единственные записанные примеры, когда ребенок старается доказать свое утверждение. Их следует старательно отметить, принимая во внимание редкость этого явления до 7 или 8 лет:
Лев обращается к воспитательнице Г.: "Ты ела краску. - Нет, какую? - Белую краску. - Нет. - Нет да, потому, что она у тебя на губах".
Здесь отмечается правильное употребление "Потому что" в 6 с половиной лет. В трех списках полного словаря, созданного Декедр, "потому что" употреблено ребенком в 7 лет, но еще не употребляется ребенком 5 лет.
Вот другой случай, также со Львом:
"Это 420. - Но это не номер дома. - Почему? - Номер дома, он на дверях".
Здесь можно отметить употребление "почему" в смысле "на каком основании" (см. главу V). Так что ясно видно, насколько эти споры выше предыдущих.
Итак, из всех этих фактов мы можем заключить следующее:
1. Адаптированная информация составляет с большинством вопросов и ответов, как мы увидим дальше, единственные категории речи ребенка, функция которых - сообщать интеллектуальную мысль; это противоположность различным функциям эгоцентрических категорий.
2. Что же касается того, как часто встречается адаптированная информация, то у Льва она составляет 13%, а у Пи - 14%; это следует отметить, поскольку это показывает, как мало социальна интеллектуальная пытливость ребенка. Данные цифры тем более поразительны, что коллективный монолог составляет 23 и 30% всей речи тех же испытуемых.
3. Кроме того, эти сообщения ребенка ребенку статичны в том смысле, что они не имеют никакого отношения к причинности, даже когда дело идет о материале, которым пользуются дети во время своей работы, о многочисленных предметах природы или технических предметах, которые они любят рисовать или воспроизводить в своих постройках и т. д. (звери, звезды, автомобили, велосипеды и т. п.).
4. Споры между детьми, за двумя только исключениями, принадлежат к низшему типу в том смысле, что они составляют просто столкновение противоположных утверждений без ясных доводов.
§ 7. Критика и насмешка
Социализированный язык детей, носящий неинтеллектуальный характер, за исключением вопросов и ответов, может быть разделен на две категории, очень просто различаемые: приказания, с одной стороны, и критика и насмешка - с другой. Эти категории не представляют ничего особенного у детей. Интересно лишь их процентное отношение.
Вот несколько примеров критики, насмешки, Schadenfreude и т. п., которые с первого взгляда могли бы быть отнесены к адаптированной информации, но которые, быть может, следует выделить потому, что их функция - не сообщать мысль, а удовлетворять интеллектуальные инстинкты, такие, как страсть к драке, самолюбие, соревнование и т. д.
Лев. "Ты ставишь не посередине [тарелку на стол]"; "Неправильно"; "Э! Это не годится"; "Это не их дом, мы его сделали"; "Сова не такая. Посмотрите, что делает Пи!"; "Я хорошо знаю, что он не может!"; "Наш куда красивее"; "У меня карандаш куда больше, чем у тебя"; "Но я все-таки сильнее" и т. д.
Действительно, приведенные фразы имеют то общее с адаптированной информацией, что они обращены к отдельному собеседнику, что они на него воздействуют, вызывают соревнование, реплики и даже ссоры. Именно этот факт и вынуждает нас отнести к социализированной речи те из этих фраз (последние), которые начинаются с "я" и похожи на коллективный монолог. С другой стороны, такие фразы от настоящей информации отличаются тем, что даже критика, по-видимому, объективная, заключает весьма субъективные оценочные суждения. Это не констатации. В них есть страсть к борьбе, желание утвердить свое собственное превосходство, насмешка и т. д. Таким образом, это отдельная категория, имеющая право на существование.
Данная группа, впрочем, невелика: 3% у Льва и 7% у Пи. Возможно, что речь идет об индивидуальных типах, и, если эта категория будет слишком слабо представлена в последующем материале, ее, быть может, надо слить с предыдущей.
§ 8. Приказания, просьбы, угрозы
Почему число случаев адаптированной информации так незначительно по отношению к эгоцентрическим формам языка и, в особенности по отношению к коллективному монологу? Причина этого проста. С самого начала ребенок общается к себе подобными не для того, чтобы сообща думать и обмениваться размышлениями, а для того, чтобы играть. Вследствие этого доля интеллектуального обмена доводится до пределов крайней необходимости. Остальная часть речи будет служить действию, и состоять из приказаний и т. п.
Отсюда следует, что необходимо завести особую рубрику для приказаний и угроз, такую, какую мы только что сделали для критики. Фразы этой категории, впрочем, легко узнать:
Лев (перед магазином). "Не ходить сюда, не ходить, не заплатив. Я скажу Же! [Если ты пойдешь]"; "Иди сюда, месье, паспорт"; "Дай мне синий"; "Ты сделаешь знамя"; "Иди, Ро, на... Ты будешь вагоном" и т. п.
Пи. "Эз, посмотри на саламандру"; "Подвиньтесь, я не смогу увидеть" и т. п. По поводу крыши: "Нет, сними ее, сними ее, потому что я хочу поставить свою" и т. д.
Нет смысла умножать примеры. Единственным сомнительным пунктом в классификации является различие просьб, сливающихся с приказаниями, и вопросов, содержащих подразумеваемую просьбу. Мы условимся называть просьбами (prières) и отнесем к настоящей категории все просьбы, которые не выражены в вопросительной форме, а к следующей категории отнесем все выраженные в вопросительной форме просьбы (demandes). Вот примеры просьб (prières):
Лев. "Пожалуйста, желтую краску"; "Мне бы хотелось немного воды" и т. д.
Пи. "Резинку, мадемуазель, мне бы хотелось резинку!"
Напротив, мы отнесем к просьбам-требованиям (demandes) такие фразы: "Эз, поможешь ли ты мне?", "Могу ли я ее видеть?" и т. п. Это различие, конечно, искусственное. Но между вопросительным требованием и вопросом, относящимся к непосредственным действиям, существует много переходов. Поэтому, очевидно, следует отличать приказания от вопросов и не нужно смущаться некоторой искусственностью классификации: надо только договориться насчет условностей и не буквально истолковывать статические данные, остальное неважно. Впрочем, впоследствии для нас самым полезным будет как раз не численное взаимоотношение приказаний и вопросов, а численное соотношение всего социализированного языка и языка эгоцентрического. Насчет этих основных различий легко договориться.
Процентное отношение настоящей категории равно 10% у Льва и 15% у Пи. Диалог и информация у них же равнялись 12 и 14%.
§ 9. Вопросы и ответы
Поставим себе предварительную задачу в отношении этих двух категорий, обсуждать которые мы будем одновременно: относятся ли обе они к социализированному языку? Что касается ответов, то тут нет никаких сомнений. В самом деле, мы называем ответом адаптированное высказывание, данное собеседником, после того как он услышал и понял вопрос. Например:
Лев. "Это какой цвет? - Желтый, коричневый"; "Что ты делаешь, Лев? - Лодку" и т. д.
Мы присоединяем к ответам отказы и согласия, которые являются ответами, данными уже не на вопросы констатирующего характера, а на приказания и просьбы:
"Ты мне снова дашь [билет]. - (Лев): Нет, мне не надо. Я в лодке".
Эти две группы, представляющие ответы, очевидно, являются частью социализированной речи. Если мы из них составим особую категорию, вместо того чтобы соединить их с адаптированной информацией, то, прежде всего потому, что ответы не составляют части свободной речи ребенка: достаточно, чтобы соседи его перебивали все время или чтобы взрослые его спрашивали, и процент социализированной речи ребенка легко повышается. Поэтому-то из тех расчетов, которые будут даны в следующем параграфе, мы исключаем ответы. Все высказывания детей, вызванные взрослыми, будут благодаря этому устранены. Впрочем, ответы составляют только 18% речи Льва и 14% - Пи.
Что касается психологического содержания ответов ребенка ребенку, то оно крайне интересно и само по себе было бы достаточным, чтобы составить из категорий "ответы" категорию, отличную от информации. Оно и впрямь тесно слито с содержанием вопроса, что вполне естественно; поэтому мы и будем разбирать эти две проблемы одновременно.
Принадлежат ли вопросы, задаваемые детьми друг другу, к социализированной речи? Как это ни странно, но подобный вопрос можно себе задать. В самом деле, некоторое количество детских высказываний облечено в вопросительную форму, не будучи вовсе вопросами, обращенными к собеседнику. Доказательством может служить то, что ребенок не слушает ответа и даже не ждет его: он сам себе отвечает. Этот факт наблюдается очень часто между 3 и 5 годами. В возрасте наших испытуемых он встречается реже. Когда это случалось, мы относили эти псевдовопросы к монологу или к информации. (Пример: "Мaдeмуaзeль, половина - это верно? Да, посмотрите". - Лев.) Итак, мы будем здесь говорить лишь о вопросах в собственном смысле.