Установив роль, которую играют структурные концепции в объяснении и описании развития механизмов, мы должны вернуться и рассмотреть, насколько наше знание экономического функционирования, в частности распределения инстинктивных зарядов, воздействует на структурные, или Эго-кониепции. Для этого нам лучше всего рассмотреть концепцию интроекции
Мне хорошо известно, что нет общего согласия относительно точного значения термина "интроекция", а также что термины "интроекция" и "идентификация" часто употребляются, как если бы они были взаимозаменяемыми. Кстати, такое отсутствие согласия, что хорошо показал Фоулкс в своем обзоре данного предмета, указывает на необходимость тщательно сравнить эти термины, прежде чем использовать их в интересах реконструкции. Я предположил бы, однако, что развитийные аспекты интроекции (или идентификации) могут быть поняты только при рассмотрении их на трех различных уровнях: (1) с точки зрения фундаментального психического функционирования, (2) с точки зрения зачаточной или первичной динамической фазы развития и (3) с точки зрения организованного функционирования, подразумевающего существование четко определенных структурных отношений.
С точки зрения фундаментального функционирования, мы можем видеть, что проекция может быть прослежена в обратном порядке до регрессивных действий, а интроекция – до прогрессивных (развитийных) действий инстинктивной энергии, происходящих соответственно во время сна или бодрствования. В первом случае диапазон психического аппарата сужается, а следы памяти снова редуцируются до своих перцептивных элементов; во втором случае диапазон психического аппарата расширяется, и становятся возможными все более сложные действия катексиса (интрапсихические действия).
Здесь мы можем дать определение того, что Фрейд называл первичной идентификацией. Это больше реконструкция, чем фундаментальная концепция, или даже скорее состояние психики, чем механизм. Она представляет то, что, по мнению наблюдателя, является отношением нарциссического младенца, к тому, что наблюдателю известно как объекты данного младенца. Когда мы говорим, что в начале младенец не имеет фиксированного опознавания различия между "self" и "not-self", то подразумеваем, что действие либидинозных и агрессивных энергий (катексисов) происходит между разными точками в первичной нарциссической системе организации, основанной на примордиальных (зачаточных. – Прим. пер.) следах памяти. Ни больше, ни меньше. Не может быть постулирована организованная структура в смысле дифференциации эго-объект или дифференциации Эго – Супер-Эго, если, конечно, мы не примем концепцию элементарных (rudimentary) ядер Эго, а в таком случае мы не сможем говорить о "центральных" психических "позициях" в первые месяцы жизни. Несоразмерность между доминирующей субъект-объектной идентичностью и немощной регулирующей силой ядра Эго слишком велика.
Так вот, считаем ли мы интроекцию и идентификацию смежными, либо рассматриваем в качестве ранней и поздней фазы одного и того же механизма, либо считаем их в целом разными механизмами, но их самые ранние фазы возникают из недифференцированного состояния первичной идентификации, и усиливаются частыми и продолжительными регрессиями к первичной идентификации, случающимися в младенческой жизни. И здесь я напомню вам, что младенец спит большую часть суток. Как бы мы ни называли данный механизм, его функция по сути динамическая, а именно заключается в перераспределении катексисов. Как подразумевает Фенихель в своей работе об инстинктивных компонентах интроекции, это превратности инстинкта. Это еще и поворот в сторону от регрессии и проекции. Так же как регрессия, обращение и отражение инстинкта – это феномены фрустрации, действующие вначале без организации Эго. Данный взгляд соответствует определению, данному Фоулком, который описывает интроекцию как деятельность, а идентификацию – как более-менее статичный термин, касающийся формы Эго.
Повторим: появление младенца из первичной идентификации – состояния, в котором (с точки зрения наблюдателя) субъект и объект одновременно ассоциируются с одним и тем же аффектом, – возвещает о первичной динамической фазе интроекции. Сколько продлится данная фаза, мы рассмотрим чуть позже, но она явно заканчивается с развитием настоящей структуры Эго. А Эго, или, как я предпочитаю говорить, ядра Эго, не могут сформироваться прежде, чем будет установлена дифференциация объектов. И Эго не может расшириться, пока объекты не будут оставлены. Говоря проще, влияние интроекции на структурное развитие не может быть осуществлено до того, как объект был найден и после длительного периода тщетных преследований или реального использования, в конце концов, потерян. Столкнувшись с необходимостью преодоления травмы от потери объекта, Эго, или, как я предпочел бы назвать, конкретное заинтересованное ядро Эго, с помощью регрессии реактивирует ту фазу, на которой оно в аффективном переживании было неразрывно связано со своим объектом. Имаго объекта приобретает и оставляет за собой, таким образом, статус системы Эго. По мере того как сменяется психобиологическая череда объектов инфантильных компонентов инстинктов (а, в свою очередь, каждый объект оставляется или соответствующий импульс вытесняется), структура Эго развивается за счет интроекции. Короче говоря, исходная динамическая и компенсаторная функции интроекции используются слабой системой Эго для собственного усиления.
Что касается отношения интроекции к собственно идентификации – например, проистекает ли идентификация полностью или частично из интроекции или возникает независимо на стадии первичной идентификации, – то я бы предложил не углубляться в данный вопрос, отметив только, что обсуждение подобных проблем должно определяться некоторыми фундаментальными соображениями. В частности, мы должны признать психобиологическую необходимость того, что некоторые составляющие импульса к объектам могут быть оставлены без полного отказа от всех других компонентов и без обременения тем самым Эго фиксированной интроекцией. Ибо, как мы знаем из клинического опыта, интроекция мешает, равно как и помогает, адаптации. Характеристикой структурной интроекции является ее ригидность. Адаптация требует таких отношений к объектам, которые были бы достаточно стабильными, но не неизменными. Идентификация удовлетворяет данному условию. В самом деле, мы часто бойко рассуждаем об анализировании интроекции, когда фактически просто раскрываем ранние идентификации. Из чего можно заключить, что я выступаю за придание разного значения и функций концепциям интроекции и идентификации.
Непосредственно же меня интересуют более фундаментальные проблемы: во-первых, на какой стадии или в какой период развития мы можем с полным основанием допустить существование структурных изменений как следствие интроекции? И, во-вторых, когда мы можем говорить об образовании Супер-Эго? Так вот, если мы предположим, что структурные изменения следуют за отказом от инстинктивных объектов, и если к тому же мы предположим, что оральные компоненты инстинкта главенствуют до прорезывания зубов или во всяком случае до нормального установления самостоятельного приема твердой пищи, то легко сказать, что структурные аспекты интроекции появляются лишь к концу первого года жизни. Но так как младенец сразу включается в активную борьбу с новым главенствующим инфантильным инстинктом, а именно с анально-садистическим главенством, то мы не можем говорить о Супер-Эго в смысле непосредственного и эффективного регулятора Эго. Самое большее – мы можем постулировать закладывание примитивного орального ядра Cynep-Эго, которое позже становится частью много более широкой организации Супер-Эго. И неуместно, и ошибочно говорить о регуляторе Эго до того, как имел место эффективный эго-синтез, а он не может считаться состоявшимся во время, когда младенец стремительно переходит от одной фазы главенства к другой. Применяя к психическому развитию концептуальный подход, мы должны предположить, что максимальная травма и поэтому максимальная потребность в компенсации путем интроекции должна происходить, когда биологически детерминированные серии инфантильных толчков инстинкта приближаются к своему биологически предопределенному концу. Если бы не было латентного периода, если бы инфантильные сексуальные позывы сразу бы переходили во взрослые формы и были способны быть немедленно удовлетворенными или фрустрированными взрослыми объектами, то ситуация могла бы быть иной. Эдипова фрустрация, и здесь я использую термин эдипова в смысле, первоначально приписанном ему Фрейдом, является, так сказать, величайшей эмоциональной травмой по той простой причине, что инфантильный генитальный толчок между тремя и пятью годами является последним, самым большим и изощренным из инфантильных толчков. Не развивается никаких новых главенств, чтобы побудить смещение энергии или поддерживать пусть даже и несбыточные надежды на исполнение. Эдипова ситуация Фрейда, необходимо подтвердить еще раз, является подлинной центральной позицией психического развития – контроль и овладение ею, ее сублимация составляют главные задачи по сдерживанию и созиданию, которые Супер-Эго ставит перед Эго.
Но подтверждение доминирующего клинического значения фрейдовской генитальной эдиповой ситуации не помогает нам точно определить период, когда мы впервые можем говорить о Супер-Эго как об организации, отличной от ядерной части данной более поздней структуры. Пока из прямого анализа детей надежных доказательств по данному вопросу у нас нет, и более чем вероятно, что окончательный критерий будет скорее теоретическим, чем клиническим. Тем не менее, целесообразно поискать как можно больше клинических указаний. Среди них я бы придал выдающееся значение развитию аффекта, поскольку изучение аффекта обеспечивает нас самым надежным мерилом сдерживания инстинкта А поскольку достоверно установлено, что чувство вины является признаком деятельности Супер-Эго. то первым шагом в исследовании будет определить момент, когда можно говорить о чувстве вины или любых прямых производных чувства вины.
Но как только мы поставили перед собой такую клиническую задачу, мы сталкиваемся с трудностями и западнями, которые можно избежать лишь при тщательном использовании фундаментальных концепций. Нам следует предположить, что есть определенные первичные аффекты, которые вызываются определенными качествами и количествами немодифицированного инстинктивного возбуждения. Данные первичные аффекты могут, конечно, быть классифицированы несколькими способами: например, в терминах удовольствия или боли, либо согласно различающимся субъективным описаниям детей и взрослых. Мы также можем говорить о них как об аффектах напряжения или разрядки либо, напротив, как о стремящихся к чему-то или реактивных по происхождению. Но как бы их ни классифицировать, есть немного первичных аффектов, о которых мы можем говорить с какой-то определенностью, и среди них самый выдающийся – тревога. С другой стороны, чувство вины по определению является вторичным, или производным, аффектом, который, однако, с тревогой поддерживает тесную связь и который часто описывается как интернализованная тревога или тревога Супер-Эго, переживаемая Эго. Поэтому суть вопроса лежит в более или менее точном различии между стадиями тревоги и стадиями вины при развитии.
Так вот, в случае постинфантильных стадий развития наложение друг на друга или переход между чувствами тревоги и вины легко описать как "социальную тревогу" и утверждать, что подлинное чувство вины переживается в отсутствии социального объекта. Но ситуация в младенчестве более сложная. В течение первых двух лет жизни младенец находится почти под непрерывным наблюдением родительских объектов или замещающих их лиц – это состояние может вызывать реакцию, "подобную чувству вины", как это бывает у некоторых домашних животных. Другими словами, если ребенок пребывал под постоянным наблюдением лиц достаточно сильных, чтобы вызывать страх телесных повреждений или страх потери любви, лиц, имеющих достаточно власти, чтобы запрещать или побуждать, вознаграждать или наказывать за определенное отношение и поведение, то внешняя тревога как решающий фактор развития сохранится. Поэтому мы можем предполагать, что способность ходить самостоятельно, знаменующая последний этап дифференциации "Я - объект", также сигнализирует о действии подлинного и реального чувства вины.
Это предположение полностью согласуется с экономическим принципом функционирования. Согласуется оно также и с нашими знаниями о психической структуре. Как фаза первичной идентификации должна предшествовать формированию Эго, так и период первичной недифференцированной тревоги должен предварять развитие чувства вины. Невозможно почувствовать вину, покуда вызванные инстинктами аффекты связаны (с точки зрения наблюдателя) с объектами столь же близко, как и (по ощущениям младенца) с "самостью" ("self"). Маловероятно, на самом деле, что чувство вины может возникнуть прежде перехода младенца от орального главенства к анальному, т. е. пока за реальной и окончательной потерей важного первичного объекта не последует угроза потери замещенного объекта. Хотя главная функция чувства вины заключается в защите Эго от эндопсихической угрозы, чувство вины служит также поддержанию одних объектных отношений ценой жертвования другими. Наконец, бессмысленно говорить о чувстве вины до того, как был выстроен организованный контркатексис – критерий, помогающий датировать начальное развитие чувства вины периодом между возникновением чувства отвращения и ранними формами реактивных образований, т. е. когда предсознательная система уже организовалась. Несомненно, что за несколько месяцев до данного периода уже возникают некоторые изолированные, или, возможно, лучше сказать быстротечные, реакции вины. Но, как было отмечено при рассмотрении первичных и вторичных процессов, данный вопрос касается не спорадических ранних манифестаций процесса или наложения его первичной и вторичной фаз, а периода, когда может быть постулирована действующая вторичная система защиты. Без сомнения, похожие на вину чувства могут возникать к концу первого года; без сомнения, чувства вины и тревоги частично совпадают до своего окончательного разделения, но это не оправдывает утверждения об установлении центральных (т. е. контролирующих) защит или позиций, связанных с чувством вины, между третьим и шестым месяцами жизни.
В самом деле, при рассмотрении гипотетических реконструкций, предполагающих существование в первые полгода жизни центральных и организующих систем, связанных с чувством вины, нельзя не подумать о том, что поиск структуры Супер-Эго в этот период был продиктован заранее составленной теорией, и чувство вины было смещено наблюдателем в прошлое; и важно отметить, что этот процесс можно постоянно наблюдать при анализе лиц любого возраста. Чрезвычайно трудно различать продукты фиксаций и регрессий – из этого обстоятельства психоаналитические пациенты извлекают выгоду, когда бессознательно стараются ввести в заблуждение своих аналитиков. Но метапсихологи не должны обманываться, исходя из материалов своих наблюдений. При существовании расхождений между гипотетическими реконструкциями и фундаментальными концепциями, применимыми к данному периоду, закону экономики гипотезы должен отдаваться полный приоритет.