Матиас забыл свой камушек, но хочет продолжать сеанс. Он много говорит, сам комментирует все, что делает, использует такие понятия, как "большой", "маленький", "такой же", называет птиц, которые ему известны (ворона, чайка) и т. д.
Двадцать седьмой сеанс
Спустившись в приемную, я вижу, что Матиас лежит там на полу и плюет в рисунок, а его камень лежит рядом с ним.
Поднимаясь ко мне, он свистит в свисток от чайника (служащий ему игрушкой). Грязными руками он лезет в рот, мочит их слюной, а затем водит ими и "пишет" по стене.
За весь сеанс он не произносит ни слова. Рот у него открыт, а язык высунут, как во время самых первых сеансов. Он ставит стул перед дверью и подползает ко мне под стулом. Он снимает ботинок с одной ноги, затем садится, чтобы надеть его. Теперь он раскачивает стул, стоящий у него над головой. В конце концов он ушибает руку, но не жалуется.
Когда сеанс заканчивается, он не хочет уходить (вот если бы стулом можно было загородить дверь, не нужно было бы уходить). Он поднимается с пола, садится, рисует, разговаривает.
Такое впечатление, что на протяжении одного сеанса Матиас из одной возрастной категории перешел в другую. В начале сеанса он вернулся к тем средствам выражения, которые ему были свойственны в возрасте, когда он пережил разрыв и депрессию, а в конце - снова обрел свой реальный возраст.
Двадцать восьмой сеанс
Такие сеансы, как сегодня, я называю для себя "Матиас - мальчик", в отличие от первоначальных сеансов, когда видела перед собой "детеныша животного". Он подвижен и динамичен. И его все интересует: новые слова, новые предметы, инструменты и т. д.
В конце сеанса я спрашиваю, принес ли он камушек. Он заявляет, что хочет приходить ко мне, но не хочет приносить камень. То есть он предпочитает вернуться к ситуации, когда я не требовала от него символической платы.
Я объясняю ему, что в таком случае это уже не будут сеансы психоанализа. В самом начале занятий я не просила приносить его камушек, потому что думала, что он чересчур маленький. Но теперь я вижу, что ошибалась и должна была сразу потребовать от него этой платы. Перед уходом он раскладывает по местам все предметы, которыми пользовался во время сеанса, и прощается.
Двадцать девятый сеанс
Матиаса не привезли на сеанс, потому что в яслях перепутали день и час приема. Досадно! Зато пришли сотрудники социальных служб. Они говорят, что считают необходимым подыскать для Матиаса временную приемную семью, но не хотят помещать мальчика в ту же семью, в которой живет его старший брат. Они предвидят, что это будет ударом для его родителей, но так будет лучше для Матиаса.
При общении с социальными службами, которые защищают интересы ребенка, психоаналитик (я подчеркиваю: не психолог, не воспитатель, а именно психоаналитик) не должен вмешиваться в реальную жизнь ребенка и в те решения, от которых зависит его судьба, хотя порой это бывает очень нелегко!
Тридцатый сеанс
Матиас ездил в горы с другими детьми, и все прошло очень хорошо. Он снова не принес камень. Он красит в фиолетовый цвет окна грузовичка "мобил-хоум". В этом грузовичке происходит что-то таинственное: может быть, в нем едут его отец и мать? Матиас много рассуждает и в конце сеанса говорит: "Все, конец".
Я отвечаю, что согласна с ним: это действительно "конец". Курс лечения закончен. Теперь он уже вполне самостоятельно и без меня способен расти и развиваться как мальчик.
Я решила прекратить сеансы, поскольку он отказывается приносить свою символическую плату. А в таком случае это уже не анализ. Ему очень хочется, чтобы я его слушала, но в трансфере личностного общения, а это ведет к эротизации его отношений со мной, чего я никак не могу допустить. Матиас вступает в возраст, когда ребенок подвержен "Эдипову комплексу", и пусть это происходит у него с собственной матерью, а не со мной.
Я пишу записку его родителям, в которой прошу прийти ко мне, чтобы поговорить и попрощаться.
Тридцать первый сеанс
На этот последний разговор Матиас приезжает с отцом и матерью.
Он примостился на коленях у матери и будет то и дело обращаться к ней на протяжении всего сеанса. Я вижу, что он очень оживлен и в хорошей форме. Не могу сказать, что он полностью игнорирует меня, но ко мне он обратится только раз - чтобы попрощаться. Это подтверждает, что он нашел свое место в семье и научился "ладить" со своими родителями (какими бы они ни были), сохраняя при этом свою физическую и психическую независимость.
Мать находит, что он "хорошо развился" и даже учит брата (как правильно говорить); впрочем, он все время говорит, правда, по телефону не любит говорить. Пока они будут присматривать для себя домик, он поживет в приемной семье (вопреки опасениям сотрудников социальных служб они вполне благожелательно отнеслись к их решению). Матиас очень хорошо ест, прямо сидит за столом, даже в ресторане. Когда он ездил в горы, он потом сказал: домик в горах - это для папы и мамы. Когда он приходит на выходные домой, он сразу начинает заниматься кошками. Когда черепаха вытягивает голову, он ее боится ("я вот говорю: хоть у нее есть свой дом!") А старая сука съела кошку (!), но одну кошку в доме все-таки оставили. Теперь Матиас знает, кем он хочет стать: он станет доктором для кошек и собак!
Все это время Матиас играет с пластилином и лепит для матери "младенца", которого дает ей во время нашего разговора.
А мать продолжает:
- Даже когда он был еще у меня в животе, он уже знал, чего хочет. Он так много двигался, что я уставала. И акушерка посоветовала отцу: "А вы говорите с ним построже". И как только он слышал голос отца, он сразу замирал.
Матиас показал матери два одинаковых карандаша и говорит: "Одинаковые".
Отец говорит:
- Они все трое такие шумные. Когда они собираются все вместе, от них слишком много шума. Поэтому один раз забираем Матиаса, в другой раз - его брата. Вот было бы хорошо, если бы вы посмотрели его брата, чтобы развить его, как Матиаса. Но мы вас с таким трудом нашли, не знаю, когда мы еще придем, мы ведь уже как-то потерялись…
Матиас показывает матери два синих фломастера:
"Смотри, оба синие, но не совсем одинаковые…", словно стараясь ей продемонстрировать, как хорошо он разбирается в таких сложных понятиях: карандаши - одинаковые, а два фломастера похожи, как два брата. И маленький мальчик - это не детеныш животного, а сын для матери - совсем не то же самое, что ее муж…
Матиас попал в ясли, когда ему был год и пять месяцев, а сейчас ему три года и два месяца, то есть прошло уже почти два года, как он живет в яслях.
Решение хотя бы частично изолировать Матиаса от его семьи и поселить в яслях не было идеальным, но социальные службы не смогли придумать ничего лучшего. К чести сотрудников яслей, они сумели разобраться в состоянии Матиаса и понять, что в основе его дыхательных и легочных заболеваний - психические страдания. Это и позволило Матиасу пройти у меня длительный курс сеансов.
Только человек способен вознамериться полностью видоизменить себя. И только человек, какого бы он ни был возраста, способен столь глубоко воспринимать свою семейную историю и обречь себя на такие страдания.
Чтобы утешить мать и добиться нежности, грудной Матиас пытается стать котенком, обрекая себя ради этого сначала на физические страдания, а затем и на психические, так как его мучительные старания стать котенком не увенчались успехом.
Поскольку в яслях отнеслись к Матиасу с пониманием, он смог пережить несколько этапов идентификации. Отказавшись от идеи стать котенком, он проникается совершенно противоположной идеей и начинает обращаться с животными, как с младенцами (одевать их в подгузники и т. д.): теперь уже он не хочет стать, как они, а животные должны походить на-него. А на следующем этапе он уже хочет стать "доктором для кошек и собак". Кого-кого, а уж докторов он повидал очень много! Эта профессия позволит Матиасу тесно общаться с животными, а значит - и с родителями и наделит его властью, о которой он, может быть, мечтал, у себя дома, в больнице или яслях. Вот как находят иногда свое призвание…
Его отношение к матери также очень изменилось. Оказавшись сыном мамы-кошки, он - чтобы завоевать ее любовь, безуспешно пытался соперничать с мамиными кошками. Это поражение могло бы его полностью разрушить, но этого не случилось. И как мы видели, наступит день, когда трехлетний Матиас подарит матери вылепленного им из пластилина "младенца", соперничая уже с отцом, которому трудно заставить уважать себя и главное - не потеряться, но которому мать заставляла своего сына подчиняться еще в зародышевом состоянии, что бывает в семьях не так уж часто.
Матиас превосходно интегрировался в жизни и в своей семье, возможно, благодаря тому, что сумел разобраться в понятиях "такой же" и "не совсем такой же". Он понял, что правила могут изменяться в зависимости от контекста, так что скорее всего хорошо адаптируется в приемной семье - при условии, если с ним будут продолжать разговаривать о нем и его проблемах и помогут сохранить семейные связи.
Более чем двухлетнее пребывание Матиаса в яслях может показаться чрезмерно долгим. Но если учесть все обстоятельства: сохранение контактов мальчика с семьей, взвешенность и продуманность решений, которые принимались в отношении Матиаса, постоянное тяжелое материальное положение его родителей, которые все время тщетно надеяться купить себе "домик"; атмосферу в этой семье, где трое сыновей не могут собраться одновременно, так как тут же начинают драться, - то придется признать, что длительное пребывание этого ребенка в яслях было для него спасительным.
Не скрывая свои промахи и ошибки, я хотела показать трудности аналитической практики. Теоретизировать о развитии подсознания или позиции аналитика, естественно, гораздо проще, чем заниматься практической работой.
Рассказывая о своем практическом опыте, я неизбежно должна была что-то опустить, а что-то излагать более подробно, но при этом я вовсе не старалась показывать себя только в выгодном свете. Точно так же, как психоаналитик не должен подменять родителей ребенка в реальной жизни, он не имеет права выдавать себя за мага и волшебника! Мне кажется, психоаналитик не должен стыдиться сказать ребенку и читателям, что он - не всемогущ. Сеансы, проводимые с детьми, бывают иногда очень эффективными и наглядными, потому что - на глазах - у присутствующих они помогают вывести ребенка из тупика, при этом задействуются все стороны его жизни: символическая, физическая, его семейные связи. Но никто не в состоянии предсказать, каким образом эти дети смогут преодолеть испытания, которые ждут их в будущем.
ГЛАВА 4. МУКИ ОЖИДАНИЯ
…Ведь ты, друг милый мой, имея отца - так пусть и сын то ж скажет твой!
Вильям Шекспир, Сонет 13. (Перевод М.М. Чайковского)
Если правда слишком горькая, ее выблевывают.
Жюльен Грин
Во Франции сто пятнадцать тысяч детей находятся в ведении служб социальной помощи. Из них сорок семь тысяч детей доверили этим службам сами родители. И шестьдесят восемь тысяч они воспитывают по решению суда.
20 % от общего количества детей, опекаемых социальными службами (то есть двадцать три тысячи), фактически покинуты своими родителями и отношения с ними почти полностью прерваны. Но только семь тысяч семьсот из них имеют юридическое право быть усыновленными, однако далеко не все они обретают приемных родителей.
Покинутые дети оказываются в трагической ситуации. И дело не только в том, что их помещают в дома ребенка или в ясли. Они способны перенести даже то, что их покинули, а после этого не усыновили (потому что усыновление - вовсе не единственное решение в данном случае), если только этим детям помогут пережить свалившиеся на них испытания.
Самое мучительное для таких детей - это неопределенность, которая разрушительным образом сказывается на их жизненной энергии, их статусе и судьбе.
Последствия подобного тягостного ожидания известны только тем людям, которые ежедневно общаются с этими детьми.
Всех дружно умиляет "радость обретения", которую испытывает ребенок, попадая в постоянную или временную приемную семью.
Но при этом необходимо оказывать самую безотлагательную терапевтическую и социальную помощь тем покинутым детям, которых отвергли родители и которые впадают в такое отчаяние, что "отвергают самих себя" и даже перестают расти, хотя и отваживаются еще тянуться к людям, несмотря на переполняющие их страх и разочарование.
Мне тоже понадобилось время, чтобы осознать пагубные результаты мучительного ожидания и неопределенности, на которые обрекают этих покинутых детей. Я слишком доверяла профессионалам, которые посылают детей ко мне на консультации, чтобы допускать, что Служба социальной помощи детям и судебные органы не стремятся всеми силами защищать права и интересы детей (как бы это ни показалось вам наивным). Не имея специального юридического образования, я уже в процессе работы должна была изучать законы, чтобы грамотно и доходчиво объяснять детям, что такое "отказ от ребенка", рождение под буквой "X", семейный совет, полное усыновление, о чем говорится в статье 350 и т. д. Была еще одна причина, которая мешала мне внимательно следить за всеми юридическими процедурами. В то время как психотерапия, интерпретируя состояние ребенка, обязательно учитывает его актуальную жизнь (что иногда делаю и я), психоанализ, по моему мнению, никоим образом не опирается на реальность, а обращен к прошлому ребенка, как бы он ни был мал. Слушая сообщения нянечек, я вылавливала в них информацию, которая могла высветить что-то значительное в истории ребенка. Но одновременно я, конечно, "переживала" все процедурные проволочки вместе с ребенком - в той мере, в какой он выражал свои страдания. Психоаналитик не вмешивается в реальные отношения ребенка с его окружением, даже если семья или воспитательное учреждение пытаются оказать на него давление и вовлечь в свои взаимоотношения с детьми. Когда я работала с яслями Антони, это давление было минимальным, потому что там понимают функции психоаналитика.
Наиглавнейшая обязанность психоаналитика - "принять сторону ребенка". А это исключает прямое вмешательство и контакты с представителями администрации.
Только поработав с детьми, я поняла, что нарушения, которыми они страдают, тесно связаны с неопределенностью их сегодняшнего положения и ближайшего будущего. Эта неопределенность внушает им надежду на то, что - несмотря ни на что - они снова вернутся к своим настоящим родителям, вместо того чтобы распрощаться с ними навсегда и готовиться к новой жизни. Занимаясь с детьми долгие месяцы, а то и годы, я вместе с ними переживаю состояние полной беспомощности перед нашими судами, их небрежностью и безразличием (или упрямой убежденностью, что - независимо от контекста - ребенку всегда будет лучше со своими биологическими родителями) и убеждена, что это нельзя обходить молчанием, даже если в моей повседневной практике я стараюсь не выходить из своей роли. Если психоаналитик претендует на то, чтобы занимать определенное место в обществе, он должен выступать не от имени или вместо ребенка, а на его стороне и предавать гласности те печальные результаты, к которым приводит неопределенное социальное положение его пациентов.
Мне представляется, что если я промолчу и не буду свидетельствовать в защиту ребенка, я стану соучастницей негодной практики. Когда родители отказываются от детей, это ужасно, но с этим ничего не поделаешь, и дети могут преодолеть этот разрыв, особенно если им помочь. Но нельзя мириться с медлительностью и небрежностью правосудия и прочих институтов.
Любая ошибка непростительна (ни в реальной жизни, ни в символической), если мы имеем дело с ребенком, особенно до шести лет, родившемся в стране, которая взяла на себя обязательства защищать его, в том числе и от его собственных родителей.
Я не знаю, нужно ли менять законы, защищающие права несовершеннолетних, но я уверена что неукоснительное выполнение этих законов и исключение необоснованных отсрочек при принятии решений самым благотворным образом скажутся на детях: дни, месяцы, а зачастую и годы по-разному воспринимаются взрослыми и детьми, которые живут в ожидании решения своей участи. Даже для детей одного возраста время протекает совершенно по-разному, если один из них живет в спокойной семейной обстановке, а другой существует лишь благодаря надежде завязать узы любви, чтобы не только выжить, и жить. Если ребенок не учится чему-то в положенное время, особенно если он не начинает своевременно говорить, отставание в развитии ребенка может оказаться уже необратимым. Даже когда условия его жизни вполне благополучны (он обеспечен всем необходимым и внимательным уходом), его неуверенность в своем завтрашнем дне мешает ему гармонично развиваться и порождает в нем страх, отчаяние, приступы бессильного гнева. Дети, которые воспитываются в приемных семьях или детских учреждениях, также могут развиваться вполне успешно, если только они знают, что останутся в них надолго. Боль, которую причиняет разрыв семейных уз еще до того, как они упрочились, травмирует этих детей на всю жизнь.
Для того, чтобы несовершеннолетний ребенок получил право быть усыновленным, требуется: чтобы его родители или семейный совет дали согласие на его усыновление; или чтобы он стал воспитанником государства; или чтобы он получил статус покинутого ребенка (статья 350 Гражданского кодекса), если его родители не проявляют к нему никакого интереса в течение года. "Родители, которые не поддерживали необходимых отношений с ребенком ради сохранения семейных связей, признаются незаинтересованными в своем ребенке", - гласит знаменитая статья 350. То есть изредка посылаемая ребенку почтовая открытка, денежный перевод или нерегулярные телефонные звонки недостаточны "для сохранения семейных связей". Законодатели идут еще дальше: "Словесного отказа родителей дать разрешение на усыновление их ребенка или ничем не подтвержденного намерения снова забрать ребенка в семью недостаточно для отклонения ходатайства о признании ребенка покинутым".
В настоящее время дети, родившиеся под буквой "X", должны ждать три месяца, чтобы перейти под полную опеку государства и получить право быть усыновленными приемными родителями. По мнению законодателей, такой срок дает возможность родителям, отказавшимся от ребенка, изменить свое первоначальное решение, особенно если оно принималось под давлением.
В этом конкретном случае речь идет, на мой взгляд, не об "отказе" от ребенка в юридическом смысле слова: женщинам предоставляется право рожать детей анонимно, и эта анонимность распространяется и на их детей. Можно ли в этой ситуации желать, чтобы родители отказались от первоначального решения и признали ребенка? Можно ли считать такое важное решение окончательным сразу же после того, как оно было заявлено?