В обсуждении уникальности жизненного цикла человека мы рассмотрим характерные черты человеческой социальной организации и половой анатомии, физиологии и поведения. Как уже отмечалось, среди черт, из-за которых мы кажемся странными по сравнению с остальными животными, можно назвать наши общества, состоящие из номинально моногамных пар, анатомию наших гениталий, а также наше постоянное стремление к занятиям сексом, которые происходят у нас в уединении. Характер нашей половой жизни отражается не только в особенностях гениталий, но и в сравнительной величине тела у мужчин и женщин (они намного менее отличаются, чем тела самцов и самок у горилл или орангутангов). Мы увидим, что некоторые из этих привычных черт, являющихся при этом нашими отличительными признаками, можно с уверенностью связать с определенными функциями, тогда как причины возникновения других остаются неизвестными.
Если писать о жизненном цикле человека откровенно, то совершенно невозможно просто отметить нашу номинальную моногамию и на этом остановиться. Очевидно, что внебрачный секс находится в большой зависимости от воспитания, которое получил каждый конкретный индивидуум, а также от норм, принятых в обществе, в котором он живет. И даже принимая во внимание это культурное влияние, все же требуется объяснить тот факт, что и институт брака, и случаи внебрачных связей наблюдались и наблюдаются во всех человеческих обществах, но при этом внебрачного секса не знают гиббоны, хотя некая форма "брака" у них практикуется (под браком подразумевается образование долговременных пар, состоящих из самца и самки и нацеленных на воспитание потомства); и что в отношении шимпанзе понятие внебрачных связей не имеет смысла, поскольку "брак" у них не практикуется. Таким образом, для адекватного описания уникального жизненного цикла человека необходимо рассмотреть наблюдаемое у нас сочетание брака и внебрачных связей. Как будет показано далее, в животном мире существуют прецеденты, позволяющие разобраться в эволюционном предназначении наблюдающейся у нас комбинации брака и внебрачных отношений: оказывается, что у мужчин и женщин отношение к внебрачному сексу отличается таким же образом, как у гусынь и гусаков.
Мы рассмотрим еще одну отличительную черту жизненного цикла человека, а именно то, как мы выбираем для себя половых партнеров, как тех, с кем вступаем в брак, так и остальных. Эта проблема практически не возникает в стае павианов, где выбора фактически не происходит: каждый самец стремится спариваться с каждой самкой, едва у нее начинается течка. Хотя у обыкновенных шимпанзе в некоторой степени практикуется выбор половых партнеров, в их поведении при этом все же проявляется намного меньше избирательности, чем у человека, и в своих неразборчивых связях они оказываются намного ближе, чем люди, к павианам. Выбор партнера является решением, имеющим важнейшие последствия для жизненного цикла человека, поскольку женатые пары не только ведут половую жизнь, но и совместно воспитывают потомство. Именно потому, что уход за человеческими детьми требует столь серьезного и длительного вложения сил со стороны родителей, нам приходится того, с кем мы будем совместно вносить эти "инвестиции", выбирать намного тщательнее, чем это делают павианы. Тем не менее будет показано, что мы можем найти в животном мире прецеденты выбора половых партнеров, происходящего таким же образом, как у людей, но наблюдается такое не у приматов, а у крыс и птиц.
Такого рода критерий выбора партнеров, на наш взгляд, сыграл важную роль в формировании межрасовых различий. Люди, родившиеся в разных частях земного шара, будут иметь значительно отличающуюся внешность, как и гориллы, орангутанги и любой другой вид животных, ареал обитания которых достаточно обширен. В некоторой степени различия внешности людей из разных географических областей отражают, без сомнений, естественный отбор, приспосабливающий нас к местному климату, точно так же, как у куньих, обитающих в районах, где выпадает снег, зимой шерсть становится белой, позволяя им лучше маскироваться и получить больше шансов на выживание. Но в шестой главе я покажу, что, как и утверждал Дарвин, внешние различия людей, населяющих разные географические зоны, возникли главным образом в силу полового отбора, то есть свойственных человеку методов выбора полового партнера.
Завершит разговор об особенностях нашего жизненного цикла рассмотрение вопроса о том, почему завершаться должна и сама наша жизнь. Старение является еще одной чертой нашего жизненного цикла, которая столь привычна, что мы воспринимаем ее, как нечто, само собой разумеющееся: все мы, конечно же, состаримся и когда-нибудь умрем. То же самое происходит со всеми особями всех видов животных, но у различных видов старение происходит в очень разном темпе. Наша продолжительность жизни весьма высока по сравнению с другими животными, к тому же она увеличилась примерно в тот период, когда кроманьонцы сменили неандертальцев. Большая продолжительность жизни сыграла и играет важную роль в человеческом поведении, поскольку она делает возможным эффективную передачу приобретенных умений от поколения к поколению. Но и люди тоже стареют. Почему же старение неизбежно, если мы обладаем столь значительной возможностью самовосстановления?
В этом вопросе, в намного большей степени, чем в других, обсуждаемых в этой книге, становится понятно, насколько важно рассматривать явления с точки зрения эволюционного компромисса. Если судить только с точки зрения возможности оставить после себя большее число потомков, то может показаться, что нам невыгодно вкладываться в механизмы самовосстановления, необходимые для того, чтобы жить дольше. Мы увидим, что понятие компромисса позволяет разобраться и в той загадке, которую представляет собой менопауза: это прекращение деторождения парадоксальным образом запрограммировано естественным отбором, и в результате женщины могут оставить после себя большее число выживших потомков.
Глава 3. Эволюция человеческой сексуальности
Не проходит и недели, как публикуется еще одна книга о сексе. Наше желание читать о сексе уступает только нашему желанию им заниматься. Вы, возможно, полагаете, что основные факты, касающиеся человеческой сексуальности, должны быть знакомы неспециалисту и понятны ученым. Попробуйте проверить свою осведомленность в этом отношении, ответив на пять простых вопросов.
Среди всех видов человекообразных обезьян и человека какой вид обладает пенисом значительно большим, чем у остальных видов, и для чего это ему нужно?
Зачем мужчинам нужно быть крупнее женщин?
Почему мужчинам не мешает то, что яички у них намного меньше, чем у шимпанзе?
Почему люди совокупляются в уединенной обстановке, тогда как все остальные общественные животные делают это в присутствии прочих?
Почему у женщин, в отличие от самок почти всех млекопитающих, невозможно легко заметить наступление дней, когда возможно зачатие, и сексуальная восприимчивость не ограничивается днями возможного зачатия?
Если на первый вопрос вы ответили "горилла", то можете считать, что сели в лужу; правильный ответ "человек". Если у вас есть какие-либо аргументированные ответы на остальные четыре вопроса, то опубликуйте их; ученые все еще обсуждают несколько альтернативных теорий.
Эти пять вопросов показывают, насколько сложно объяснить наиболее очевидные факты нашей половой анатомии и физиологии. Отчасти проблема состоит в неловкости, которую вызывает у нас разговор о сексе: лишь недавно ученые начали серьезно исследовать этот вопрос, и им все еще сложно быть объективными. Другая сложность состоит в том, что, в отличие от таких особенностей человека, как уровень содержания холестерина в потребляемой нами пище или манера чистить зубы, наши сексуальные привычки не могут изучаться путем контролируемых экспериментов. Наконец, половые органы существуют не обособленно, а приспособились к социальным привычкам и жизненному циклу их владельцев, а привычки и жизненный цикл, в свою очередь, приспособлены к привычному способу добывания пищи. В нашем конкретном случае это означает, помимо прочего, что эволюция человеческих половых органов тесно переплетается с эволюцией применения человеком орудий труда, увеличением объема мозга, изменением практики воспитания детей. Таким образом, наше превращение из просто одного вида крупных млекопитающих в уникальный вид - человека - потребовало изменения не только формы нашего таза и черепа, но и нашей сексуальности.
Зная, как питается животное, биологи часто могут предугадать систему спаривания этого животного и анатомические особенности его гениталий. Если мы желаем понять, как человеческая сексуальность стала такой, какая она есть, нужно для начала разобраться с эволюцией нашей диеты и нашего общества. В течение последних нескольких миллионов лет мы отошли от вегетарианской диеты наших предков-обезьян и превратились в общественных плотоядных, хотя некоторые люди являются вегетарианцами. При этом наши зубы и когти остались обезьяньими, а не тигриными. Наши успехи в охоте определялись не этим, а большим мозгом: используя инструменты и координируя усилия внутри группы, наши предки были способны успешно охотиться, несмотря на анатомические особенности, недостаточно приспособленные для этого, и регулярно делились пищей друг с другом. Наши возможности по сбору корней и ягод также стали зависеть от орудий труда, вследствие чего человеку требовался большой мозг.
В результате этого человеческим детям для усвоения необходимых знаний и получения достаточного опыта, которые позволяли стать успешными охотниками и собирателями, требовалось много лет, точно так же, как в наше время нужно учиться много лет, чтобы стать фермером или программистом. В течение этих многих лет после отлучения от груди наши дети остаются слишком глупыми и беспомощными, чтобы самостоятельно добывать себе пищу; ее приносят родители, от которых дети полностью зависят в этом отношении. Такое положение дел кажется нам столь естественным, что мы забываем: младенцы-обезьяны находят себе пропитание сразу после отлучения от груди.
Среди причин, по которым человеческие младенцы совершенно не в состоянии добывать себе пропитание, можно выделить причины технического и умственного характера. Во-первых, изготовление орудий, требующихся для добывания пищи, и их применение по назначению требуют развитой тонкой моторики, для наработки которой детям необходимы годы. Мои сыновья в три года все еще не умели завязывать шнурки; точно так же и трехлетние дети охотников и собирателей не умели заточить каменный топор, сплести сеть или выдолбить лодку. Во-вторых, мы намного больше, чем остальные животные, полагаемся на наши умственные способности в добывании пищи, поскольку наш рацион намного разнообразнее, и используем мы намного больше видов сложных приемов добывания пищи. Так, например, жители Новой Гвинеи, с которыми я работаю, знают, как правило, отдельные названия для примерно тысячи различных видов растений и животных, распространенных в окрестностях. Они помнят некоторые сведения о местах произрастания или обитания каждого из этих видов, о его жизненном цикле, как его распознать, съедобно ли это растение или животное или может ли найти еще какое-либо применение, и как его лучше всего ловить/собирать. На освоение всей этой информации требуются годы.
Отлученные от груди человеческие младенцы не могут сами себя обеспечивать из-за того, что им не хватает технических и интеллектуальных навыков. Им нужны взрослые, которые их научат, а также будут кормить в течение одного или двух десятков лет, пока происходит обучение. Как и многие другие человеческие особенности, эти проблемы имеют прецеденты в животном мире. У львов и многих других видов детеныши должны учиться охоте у своих родителей. Шимпанзе также питаются разнообразной пищей, применяют различные приемы добывания корма и помогают детенышам находить пропитание, при этом обыкновенные (но не карликовые) шимпанзе в некоторой степени применяют инструменты. Наша особенность не является уникальной чертой, дело в том, в какой степени она проявляется: нам требуются намного более сложные навыки, чем львам или шимпанзе, и, следовательно, бремя родительских обязанностей оказывается намного тяжелее, чем у них.
В силу таких значительных родительских обязанностей для выживания потомства оказывается важна забота со стороны не только матери, но и отца. Отцы-орангутанги ничего не дают своим отпрыскам, кроме затраченной при зачатии спермы; отцы-гориллы, шимпанзе и гиббоны идут дальше и обеспечивают потомство защитой; но отцы в племенах охотников и собирателей и дают детям пищу, и достаточно многому их учат. Таким образом, человеческие привычки в добывании пропитания потребовали такого устройства общества, в котором мужчина продолжал бы поддерживать отношения с женщиной после оплодотворения для того, чтобы помочь в воспитании появившегося в результате ребенка. В противном случае у ребенка было бы меньше шансов выжить, а у отца - передать следующим поколениям свои гены. Система, принятая у орангутангов, у которых отец покидает самку после совокупления, также нам не подошла бы.
Не годится для нас и система, принятая у шимпанзе, когда с одной и той же самкой, у которой происходит течка, вероятнее всего, будут совокупляться несколько взрослых самцов. В результате такой системы отец-шимпанзе не имеет ни малейшего представления, каких детенышей в стае зачал именно он. Отца-шимпанзе это не особенно затрудняет, поскольку ради малышей своего стада он прилагает лишь весьма скромные усилия. Но в человеческом обществе отец, которому приходится прилагать значительные усилия к воспитанию ребенка, которого он считает своим, желает быть в достаточной степени уверенным в своем отцовстве, - достигая этого, например, тем, что является единственным половым партнером матери ребенка. В противном случае, его вклад в воспитание детей будет способствовать выживанию носителей генов другого мужчины.
Люди могли бы быть совершенно уверены в вопросе отцовства, будь они, как гиббоны, рассредоточены по территории разрозненными парами, в результате чего каждая самка лишь изредка может встретить какого-либо самца за исключением своего постоянного партнера. Но существуют и убедительные причины, по которым почти все популяции человека состояли или состоят из групп взрослых, несмотря на то, что в результате возникает паранойя по поводу отцовства. Причины можно назвать следующие: охота и собирательство, осуществляемые человеком, в большой степени требуют согласованных усилий групп мужчин или женщин, либо тех и других вместе; значительная часть пищи, добываемой человеком в дикой природе, располагается на участках, расположенных далеко друг от друга, но достаточно концентрированно внутри каждого участка, так что этой пищи хватает многим; кроме того, группы дают возможность лучше защищаться от хищников и агрессоров, особенно от других людей.
Короче говоря, нам самим кажется совершенно нормальной та социальная система, которая постепенно сложилась у нас под влиянием наших пищевых привычек, непохожих на обезьяньи; но по меркам человекообразных обезьян она будет странной, а по сравнению с другими млекопитающими мы в этом практически уникальны. Взрослые орангутанги обитают поодиночке; взрослые гиббоны живут обособленными моногамными парами самец/самка; гориллы живут полигамными гаремами, каждый из которых включает в себя несколько взрослых самок и, как правило, всего одного доминантного взрослого самца; обыкновенные шимпанзе ведут достаточно неразборчивую половую жизнь в сообществах, состоящих из рассредоточенных по территории самок и группы самцов; а карликовые шимпанзе образуют сообщества из особей обоего пола, еще более неразборчивых в связях. Наши общества, как и наши особенности питания, напоминают группы львов и волков: в состав такой группы входит много взрослых самцов и много взрослых самок. Более того, мы отошли и от львов и волков в отношении того, как устроены наши общества: у людей представители мужского и женского пола объединены в пары друг с другом. В львином прайде, напротив, всякий самец данного прайда может спариваться, и регулярно так и поступает, с любой львицей, в результате чего отцовство определить невозможно. Наиболее близкой же параллелью нашим сообществам являются колонии морских птиц, таких как чайки и пингвины, также состоящие из пары самец и самка.
Люди объединены в пары более или менее моногамно, по крайней мере, официально именно это закреплено в большинстве современных государств, а о "слегка полигинных" сообществах можно говорить в отношении доныне сохранившихся групп охотников и собирателей, более точно отражающих то, как жило человечество в течение последнего миллиона лет. (В данном описании не учитывается, что, из-за наличия внебрачного секса, мы по существу стали более полигамными; к этому крайне интересному с научной точки зрения аспекту я обращусь в следующих главах.) Говоря "слегка полигинных", я имею в виду, что большинство мужчин в племенах охотников и собирателей могут содержать только одну семью, но при этом у нескольких влиятельных мужчин может быть по несколько жен. Полигиния таких масштабов, как у морских слонов, когда у могучего самца имеется несколько десятков жен, невозможна для мужчин из племен охотников и собирателей, поскольку им, в отличие от морского слона, необходимо заботиться о своих потомках. Большие гаремы, которыми прославились некоторые влиятельные люди, были невозможны до возникновения сельского хозяйства и централизованного правления, которое позволяло нескольким князьям собирать налоги со всех остальных, в результате чего стало возможно прокормить младенцев в гареме властителя.
Теперь рассмотрим, как такая общественная организация формирует тела мужчин и женщин. Во-первых, учтем тот факт, что взрослые мужчины слегка выше ростом, чем их ровесницы-женщины (в среднем примерно на восемь процентов выше и на двадцать тяжелее). Зоологу, прибывшему откуда-нибудь из космоса, достаточно было бы лишь одного взгляда на мою жену, ростом 5 футов 8 дюймов (170 см), рядом со мной, 5 футов 10 дюймов (175 см), чтобы мгновенно догадаться, что мы относимся к слегка полигинному виду.
Как, спросите вы, возможно угадать систему спаривания по сравнительной величине тела самцов и самок?