Совершенно предсказуемо настройка на творческое подсознательное становилась гораздо слабее по мере того, как НЛП начало выходить на международный уровень в конце 70-х годов. Первостепенное значение придавалось фиксированному содержанию, такому как ключи доступа и репрезентативные системы, и разгорелось соревнование между теми, у кого имелась самая быстрая семиступенчатая модель для того или иного понятия. И хотя такие модели фиксированного содержания могут быть полезными инструментами в определенных контекстах применения, обращение излишне пристального внимания на содержание обычно приводит к принятию карт за территорию, при этом также больше способствуя развитию технократического, а не творческого мышления. Это парадоксальный итог, учитывая, что изначальные основы НЛП были в точности противоположными. Стоявшие у истоков группы редко надолго задерживались на позициях "фиксированного содержания"; возможно, мы просто были слишком поглощены смехом и весельем, чтобы становиться негибкими. Передвижения между множественными картами и множественными позициями были присущи раннему духу НЛП, благодаря чему музыка, сопровождавшая этот "танец", превращалась в великолепную джазовую импровизацию.
И здесь особую роль играет отношение читателя к карте. Карты можно прочесть и использовать как буквальный текст или как поэтическую метафору. Отличие между ними отражено в разнице между "знаком" и "символом". Знак можно описать как нечто, имеющее смысл в устойчивой привязке к неизменному контексту. Например, красный цвет светофора означает (и должен означать!) одно и то же для всех водителей. Однако у символа есть различные, иногда противоречащие друг другу значения, многие из которых недоступны сознательному восприятию. Конечно, в этом и состоит разница между сознательным и творческим бессознательным умами. Сознательный ум действует, отталкиваясь от фиксированной отправной точки, в то время как периферийная область бессознательного делает возможным плавное движение множественных позиций. Суть в том, что одна и та же карта может быть прочитана как знак или как символ. В мире середины 70-х, до появления НЛП, паттерны были задействованы как метафорические символы.
Экологическая и творческая значимость карт как метафор была отмечена не только Гриндером и Бендлером, но также Эриксоном и Бейтсоном. Бейтсон подчеркивал мысль о двойном или множественном описании как о ключевом требовании к экологичной карте, в то время как Эриксон делал равнозначный акцент на том, что "люди приходят на терапию, потому что стали негибкими, и ваша задача состоит в том, чтобы помочь им вернуть гибкость!" Другими словами, ограничения возникают, когда человек жестко придерживается фиксированной карты, а новые возможности открываются при разработке разнообразных карт.
И Бейтсон, и Эриксон учитывали этот принцип в своих подходах к обучению. Бейтсон мог начать лекцию с примера из биологии, затем без всяких объяснений рассказать историю из области литературы, затем еще одну о кибернетике и так далее. В конце лекции он никаким образом не объединял эти истории. Вместо этого он "хмыкал" в своей архетипичной британской манере, вытирал испачканные мелом руки о брюки и рубашку и выходил из аудитории, покидая студентов, погруженных в необычный учебный транс.
Похожим образом Эриксон часто начинал учебное занятие с многозначительного вопроса: "Чему вы хотите научиться сегодня?" Я быстро понял, что если вам очень хотелось узнать что бы то ни было, это был самый подходящий момент задать вопрос, а затем пристегнуть ремень безопасности. Эриксон тут же поворачивался к какому-нибудь бедняге и с энтузиазмом приступал к гипнотической демонстрации, насыщенной многоуровневыми метафорами. В какой-то момент вы осознавали, что он уже работает с еще одним студентом, затем с еще одним, и все это с параллельными гипнотическими проявлениями и каскадом метафорических историй. И продолжалось все это неизвестно сколько времени, обычно никто не смотрел на часы (уж точно не я с моим ирландским менталитетом!), после чего Эриксон делал паузу и спрашивал с огоньком в глазах: "Еще вопросы есть?" Конечно, большинство присутствующих начинали вспоминать, каким же был самый первый вопрос; но не было никаких сомнений в том, что многие ответы были найдены.
Такое использование метафоры казалось более высоким уровнем по сравнению с изоморфным отображением содержания, предлагаемым некоторыми метафорическими моделями. Каждая метафора содержала особый паттерн, который сам по себе был интересен (и мог восприниматься как изоморфный). Но соотношение отдельных метафор складывалось в более глубокий паттерн подобно тому, как различные части джазовой импровизации сливаются в целостную композицию. И, возможно, еще более интересным являлось то, что каждая метафора могла в то же самое время нести в себе множественные противоречивые значения, увеличивая число возможных смыслов в геометрической прогрессии. Неудивительно, что как только мы покидали стены кабинета Эриксона, тут же разгорались споры о том, с кем именно он общался и в чем был "истинный смысл" этой коммуникации.
Мне это напомнило историю о подростке, который подошел к Джону Леннону и Йоко Оно в разгар их свадебной вечеринки в 1969 году. Пробравшись сквозь толпу гостей, юноша приблизился к Леннону с магнитофоном и спросил:
– Мистер Леннон, могу ли я задать Вам несколько вопросов?
– Да, конечно, – любезно ответил Леннон.
– Говорят, – продолжал молодой человек, – что в песнях "Битлз" существует много скрытых смыслов.
– Я полностью согласен с этим, – отозвался Леннон. – Обычно, примерно через 6 месяцев после выпуска нового альбома, я сажусь и слушаю его. И я каждый раз поражаюсь, как много в наших песнях смыслов, которые я не замечал раньше. А ведь я сам написал эти песни!
И он продолжил рассуждать о том, что это истинно для искусства вообще: это была коммуникативная метафора, в которой содержатся множественные противоречивые смыслы, многие из которых недоступны сознательному восприятию.
Таковым был мой опыт в ранние дни НЛП. Мы были замечательным цыганским табором, игравшим новый вид музыки. Рождавшиеся песни – карты, книги, лекции – задумывались не как "истина", но как интересные метафоры, которые могли со временем выявить новые способы видения мира и действий в нем. Как только карта содержания доказывала свою полезность, она переставала быть полезной, поскольку работа с ней сдвигала все пространство, требуя новых карт. На более значимом уровне те ранние дни предлагали способ мета-обучения, расставания с устоявшимися позициями и картами и возможность учиться путем творческой импровизации. Опыт, полученный в общении с Бендлером и Гриндером, дополненный знакомством с Бейтсоном и Эриксоном, обозначил мой жизненный путь как великое путешествие осознания.
Я уехал из Санта-Круза в 1977, перебравшись в Стэнфорд, где заканчивал магистратуру по психологии. Я продолжал близко общаться с Эриксоном до самой его смерти в 1980, но моя связь с миром НЛП Санта-Круза не была такой тесной. Частично это объяснялось занятостью по учебе, частично разногласиями, возникшими между Эриксоном и Бейтсоном, но основная причина была в необходимости рассортировать и интегрировать все, что я усвоил в Санта-Крузе. И хотя фундамент моего опыта был чрезвычайно позитивным, уязвимым местом НЛП 70-х было презрение ко всем "аутсайдерам" в духе "пленных не берем", когда кто угодно и что угодно могли стать излюбленным объектом для насмешек. Такие антагонистические настроения усугублялись по мере выхода НЛП на международный уровень и увенчались в середине 80-х какофонией судебных процессов, уголовных обвинений, поливания грязью и других неприятных вещей. Принцип "карта – не территория" казался полностью забытым во время этих событий, что негативно отразилось на НЛП.
Исследование соответствующих процессов моей собственной жизни было частью самоанализа, в который я погрузился в тот период, несомненно, под влиянием Эриксона. Меня вдохновляли его преданность работе на самом высоком уровне технического мастерства и генерирующего мышления и умение полностью наслаждаться каждым моментом. Особенно впечатляющей была его исключительная манера работать, включавшая в себя творческую игривость и исходившая из самых высоких этических стандартов уважения и великодушия к каждому человеку. Такое сочетание чрезвычайной креативности, эффективности и этической целостности стало для меня мерилом роста и изменения во многих отношениях, и этот процесс до сих пор продолжается.
Моя работа развилась в пост-эриксонианские подходы к самотождественности и "генерирующему я". Эти модели предполагают, что "реальность" конструируется через условные фильтры, действующие на различных уровнях – например, через сознательный и бессознательный умы. Как только эти ментальные фильтры построены – то есть, они не обладают фиксированной или врожденной структурой, – они могут быть разобраны и переконструированы бесконечное множество раз, каждый раз давая рождение новой, отличной от других реальности. Это подстегивает исследование тех конструкций, которые способствуют наиболее генерирующим процессам (и разрушают их противоположности), с особым вниманием к петлям обратной связи между сознательным и бессознательным умами, создающим третий уровень "генерирующего я". Когда оба разума действуют в гармонии на самых высоких уровнях своих возможностей, возникает искусство, творчество, гений и трансформация.
В течение последних 15 лет или около того я постепенно восстановил связи с частью мира НЛП. Роберт Дилтс и я разделили радость профессионального сотрудничества (и личной дружбы), которое было необычайно плодотворным и полезным. Я преподаю в различных институтах НЛП, у меня есть хорошие друзья в этой области. Конечно, уже невозможно говорить об НЛП в единственном числе, поскольку существует много различных методов и форм. Неудивительно, что я поддерживаю те из них, которые настаивают на присутствии творческого бессознательного в любых моделирующих или прикладных процессах. "Новый код", разработанный Гриндером и ДеЛозье, и дополненный Гриндером и Бостик Сент-Клер, является ярким тому примером, как и работа Университета НЛП Дилтса и ДеЛозье. И хотя между ними есть значительные отличия, эти подходы сохраняют генерирующий дух раннего НЛП, в то же время, внося значительный вклад в развитие теории, практического применения и этического фундамента. Ранние дни НЛП видятся мне сейчас как пример бесконечных возможностей творческого обучения и осознания. Как пел Боб Дилан, "тот, кто не занят рождением, занимается умиранием". Эти рождения – прошлое, настоящее и будущее – и являются теми чудесами, которые нам дано созерцать. Разве можно просить о чем-то большем?
Глава 7
Комментарии к главе "Посреди известно чего"
Джон Гриндер
В своей статье "Посреди известно чего" Гиллиген трогательно и с юмором описывает свое знакомство с НЛП и кругом людей, которые либо выступали объектами моделирования (в частности, Бейтсон и Эриксон), либо этим самым моделированием занимались – создатели НЛП: Бендлер, Пьюселик и я, а также множеством людей, вовлеченных в тестирование и разработки на ранней стадии развития этого направления. Атмосфера, описываемая им, очень перекликается с моими собственными воспоминаниями о том периоде.
Гиллиген отчетливо понимает, насколько изменчива может быть наша память, что он и подчеркивает в своем первом примечании:
Я приложил максимум усилий, чтобы как можно более точно вспомнить события, даты, людей и т. д. Память – это непрерывный процесс, она постоянно обновляется, поэтому заранее прошу простить меня за любые существенные неточности или упущения.
И хотя мои воспоминания могут в чем-то отличаться от того, что описывает Гиллиген, иногда это касается и классификации, которую он приводит, это всего лишь незначительные мелочи по сравнению с той превосходной точностью, с которой он передал дух того времени.
Гиллиген пишет:
…главной целью метамодели была разработка метода составления более полных карт опыта. Идея, конечно, состояла в том, что опущения, искажения и обобщения, происходящие (обычно неосознанно) в процессе репрезентации, приводят к созданию обедненной карты, ограничивающей возможность выбора. Применение метамодели подразумевало разработку более полных и менее искаженных карт, создающих больше возможностей выбора и, следовательно, приводящих к лучшему опыту и лучшим результатам деятельности.
Здесь Гиллиген имеет в виду три так называемых универсальных квантификатора, наиболее свойственные большинству людей – удаление, искажение и обобщение – с которыми в своих презентациях работали Бендлер, Пьюселик и я. Как несколько столетий назад сказал известный английский драматург, "некоторые изобретения впоследствии используют против их изобретателя". И эти категории обобщения относятся именно к таким изобретениям.
Задумайтесь над этими словами и спросите себя: "Какова взаимосвязь между этими тремя квантификаторами?" Лично у меня в голове возникает только один вопрос: "Как такое вообще могло прийти в голову?"
Почему происходит обобщение? Давайте предположим, что существуют некие два переживания, которые мы хотим обобщить. Как действовать в такой ситуации? Очевидно, что каждое из этих переживаний является в некотором роде уникальным, и для обобщения этих двух переживаний необходимо обнаружить связующие элементы, нечто общее, что объединяет эти переживания.
Как это сделать? Игнорируя различия и концентрируясь на схожих чертах. Хотя, постойте-ка, термин игнорируя в том контексте, в котором он был использован в последнем предложении, является "суррогатом" удаления – человек игнорирует что-либо, удалив это явление из зоны своего внимания. Таким образом, становится очевидно, что удаление и обобщение являются элементами одного процесса, а получаемое в итоге обобщение само по себе является следствием применения удаления. Вы приходите к обобщению, удалив класс элементов, которые не являются общими для двух переживаний, и сосредотачиваете свое внимание на тех областях, где они пересекаются.
Теперь рассмотрим искажение и его отношения к паре удаление/ обобщение. Как минимум в соответствии с привычным нам значением слова "искажение", акт удаления элемента в описании некоторого события для достижения обобщения представляет собой искажение описания этого события. В суде, например, такое действие будет рассматриваться как искажение доказательственной базы.
Я считаю три предложенных универсальных квантификатора – искажение, удаление и обобщение – в лучшем случае некогерентными, и предлагаю исключить их из нашего дальнейшего обсуждения. Хотя с точки зрения эпистемологии, это предложение абсолютно не имеет никаких оснований. Любопытному читателю я предлагаю ознакомиться с эпистемологией, изложенной в книге под авторством Бостик Сент-Клер и Гриндера "Шепот на ветру". Гиллиген описывает, в каком контексте в этих явлениях была необходимость на тот момент (приношу свои извинения!)
Комментарий Гиллигена:
Во-вторых, равное по важности значение в те дни придавалось тому, чтобы научиться обходиться без фиксированных карт, то есть учиться на подсознательном уровне. Как я вскоре обнаружил в процессе работы с трансом, гипнотическая индукция представляет собой набор коммуникаций, который разрушает рамки устоявшихся карт, тем самым впуская в жизнь новый опыт, несдерживаемый предпочтениями карты. С этой натуралистической точки зрения, практически все время, которое я провел с Бендлером и Гриндером,
было гипнотической индукцией – глубинный сущностный дух, руководивший работой, растворял все закостеневшие взгляды (в нас самих и в окружающих), чтобы в нашу жизнь могли войти смех и новые значимые реальности.
Сравните это описание с тем, что рассказывают Дилтс и Айхер о том времени и влиянии различных методов на них – в этих трех описаниях на удивление много разночтений. Опять же, я полагаюсь на читателя, которому предстоит самостоятельно воссоздать некую общую последовательную версию событий, на которые ссылаются эти три автора, и которые в их описаниях столь отличны в смысле значимости, составляющих элементов и последствий.
К комментарию Гиллигена мне бы хотелось добавить лишь то, что я предпочел бы, чтобы он пояснил, что он подразумевает под термином "фиксированная карта". В некоторых местах своего повествования, Гиллиген, кажется, имеет в виду сознательно воспринимаемые карты (первое предложение отрывка) в качестве референта фиксированных карт; в иных случаях (перечитайте последнее предложение в этом же отрывке) он, похоже, подразумевает внутренние карты. В любом случае, я хотел бы отметить, что он точно описывает большинство задач, которые мы ставили перед собой, процесс тестирования паттернов, странные упражнения, целью которых (пользуясь терминологией Гиллигена) был анализ и расширение или избавление от этих карт.
От себя добавлю, что мой опыт подсказывает мне, что как сознательные, явные карты, так и бессознательные, скрытые карты одинаково опасны, так как препятствуют получению нового опыта.
В своем повествовании Гиллиген не упомянул, что даже при условии, что вы добились успеха в избавлении от таких карт в определенный момент времени X, не существует гарантии, что вы сможете избежать развития новых карт через некий промежуток времени Y. Гиллиген говорит о возникновении новых значимых реальностей. Карты этих новых реальностей также станут препятствием на пути к получению нового опыта и их, в свою очередь, тоже придется уничтожить, если исследователь захочет оставаться внимательным и открытым для этих новых реалий.
Гиллиген пишет:
Для меня революционный дух НЛП исходил из прекрасного сочетания двух этих уровней: (1) обучения без карт (т. е., бессознательного обучения) и (2) обучения с помощью карт, усовершенствованных благодаря принципам метамодели. Первый представлял собой бездонный источник оригинальных идей и возможностей, в то время как второй предлагал средство улучшения и оформления этих возможностей в доступные и воспроизводимые модели. С моей точки зрения, последующие поколения НЛП слишком сильно полагались на второй уровень и пренебрегали первым, что довольно часто приводило к "строительству усовершенствованных мышеловок".
Хорошо сказано! Я хотел бы лишь добавить, что, как я уже сказал выше, создание доступных и воспроизводимых моделей таит в себе опасность – опасность того, что создатель начнет настолько верить в свои собственные творения, что начнет жить, следуя набору фиксированных карт, не пытаясь избавиться от них с целью дальнейшего развития.