Мысли его то и дело возвращались к корзине с вещами Катрин, и через некоторое время он снова поднялся и отправился в ванную. На дне корзины он нашел то, что искал, - белую ночную сорочку Катрин с красным сердцем на груди.
В коридоре он замер, прислушиваясь к звукам в детских, но там было тихо.
Йоаким вошел в комнату, включил свет, отогнул одеяло на кровати, разгладил простыни, поправил подушки. Потом погасил свет, лег в кровать, закрыл глаза и вдохнул запах Катрин. Протянув руку, коснулся мягкой ткани сорочки на соседней подушке.
На следующее утро Йоакима разбудил настойчивый звон будильника, свидетельствовавший о том, что ему все-таки удалось уснуть. "Катрин больше нет", - сказал он себе.
Йоаким слышал, как Ливия и Габриэль ворочаются в кроватях, потом услышал, как кто-то из детей топает босыми ногами в ванную. Йоаким ощутил знакомый запах и перевел взгляд на свои руки, сжимавшие что-то белое.
Ночная сорочка.
Йоаким в ужасе смотрел на сорочку, вспоминая события прошлой ночи. Он поспешил накрыть сорочку одеялом, чтобы дети не увидели.
Встав, он принял душ, оделся, потом одел детей и приготовил завтрак. Йоаким то и дело посматривал на Ливию и Габриэля, чтобы понять, о чем они думают, но дети склонились над тарелками.
Утренний холод взбодрил Ливию; когда Габриэль пошел в туалет, она внимательно посмотрела на Йоакима и спросила:
- Когда мама вернется?
Стоя спиной к дочке, Йоаким зажмурился. Он крепко сжал ладонями кружку с кофе. Вопрос повис в воздухе. Йоакиму невыносимо было слышать эти слова, но Ливия упорно снова и снова задавала этот вопрос каждое утро со дня смерти Катрин.
- Я не знаю, - медленно ответил он. - Я не знаю, когда она вернется.
- Когда? - сказала Ливия, повышая голос.
Йоаким молчал. Потом медленно повернулся, подумав, что это удачный момент, чтобы все рассказать. Он посмотрел на Ливию.
- На самом деле я не думаю, что мама вернется, - проговорил он. - Ее больше нет.
Ливия округлила глаза.
- Это не так, - твердо произнесла она.
- Ливия, мама не вернется.
- Конечно, вернется! - вскричала Ливия. - Она вернется, и точка.
И снова принялась за свой бутерброд. Йоаким опустил взгляд, чувствуя свое поражение.
К восьми он повез детей в сад. Подальше от тишины Олуддена.
В саду их встретил взрыв детского смеха. Йоаким чувствовал бессилие. Он устало обнял Габриэля на прощание, и тот побежал на смех своих товарищей. "Со временем их энергия исчезнет, - подумал Йоаким. - Они вырастут, их лица станут морщинистыми. За этой нежной детской кожей скрываются мертвые черепа с пустыми глазницами…"
Он тряхнул головой, прогоняя эти ужасные мысли.
- Пока, папа, - сказала Ливия в раздевалке. - Мама сегодня придет домой? - прибавила она.
Словно не слышала того, что он сказал утром.
- Нет, не сегодня, - тихо сказал Йоаким. - Сегодня я тебя заберу.
- Пораньше?
Ливия все время хотела, чтобы ее забирали пораньше, - но когда Йоаким приезжал, дочке не хотелось расставаться с друзьями и ехать домой.
- Конечно, - ответил он. - Я приеду пораньше.
Он кивнул, и Ливия вышла из раздевалки.
- Здравствуйте, Йоаким, - услышал он женский голос и, обернувшись, увидел Марианну, воспитательницу дочери.
- Как вы?
- Так себе, - сказал он.
Через двадцать минут ему нужно было быть в похоронном бюро в Боргхольме, поэтому он пошел к выходу, но Марианна его остановила.
- Я понимаю, - сказала она. - Мы все понимаем, как вам сейчас плохо.
- Она говорит? - спросил Йоаким, кивая в сторону соседней комнаты.
- Ливия? Да, конечно.
- Я имею в виду, говорит ли она о своей маме?
- Почти нет. Мы тоже. Точнее… - Марианна помолчала и продолжила: - Если вы не возражаете… мы стараемся общаться с ней так же, как и прежде, не выделяя ее среди других детей.
Йоаким кивнул.
- Если вы еще не знаете, то это я нашла ее тогда…
- Вот как.
Он ни о чем не спрашивал, но женщина продолжала говорить, словно ей нужно было высказаться:
- Остались только Ливия и Габриэль… На часах было пять, а никто за ними не приехал. И телефон не отвечал… Поэтому я посадила их в машину и поехала в Олудден. Дверь была открыта, и дети побежали в дом, а я вышла во двор и увидела внизу в воде красное пятно… Это была ее куртка.
Йоаким слушал и представлял, как выглядит череп Марианны под тонкой кожей. Довольно миниатюрный, с высокими скулами, решил он. Воспитательница тем временем продолжала:
- Я увидела куртку, потом брюки и поняла, что это человек в воде. Тогда я позвонила в службу спасения и бросилась к берегу. Но было уже поздно. Это было такое странное ощущение: ведь мы говорили с ней всего за день до этого…
Марианна замолчала.
- Там больше никого не было? - спросил Йоаким.
- Что вы имеете в виду?
- Детей там не было? Они не видели Катрин?
- Нет, они были в доме. А потом я отвела их к соседям. Ливия и Габриэль ничего не видели… Дети живут настоящим. Они быстро приспосабливаются к новым ситуациям. Они… забывают, - добавила Марианна после паузы.
По дороге к машине Йоаким понял одну вещь: он не хотел, чтобы Ливия забыла Катрин. Он не мог этого позволить. Ни ей, ни себе. Забыть Катрин было бы непростительно.
Зима 1884 года
Фонарь в северном маяке Олуддена сломался в том году. С тех пор его ни разу больше не зажигали. Но Рагнар Давидсон рассказал мне, что иногда по ночам наверху северной башни виден свет, - это означает, что скоро кому-то предстоит умереть. Наверно, этот свет - лишь призрак былого огня в маяке. Память о прошлой трагедии…
Мирья Рамбе
Через два часа после захода солнца свет в северной башне маяка погас.
Это произошло 16 декабря 1884 года. Уже с утра погода начала портиться, а после полудня на море разбушевался шторм, и шум волн заглушал все другие звуки на хуторе.
Смотритель маяка Матс Бенгтсон не хотел выходить на улицу в такую погоду, но заботиться о маяке было его долгом. Только поэтому он сейчас стоит и вглядывается в снежную мглу. Южная башня мигает как обычно, но в окнах северной - темно, словно кто-то в одно мгновение задул свечку.
Бенгтсон смотрит на башни. Потом разворачивается и бежит к хозяйскому дому. Распахивает входную дверь и кричит:
- Маяк погас! Северная башня не горит.
Из кухни доносятся голоса: наверно, это его жена Лиза, - но он не слушает и снова бежит на улицу. Ему приходится согнуться, когда он окунается в снежную мглу: ветер неистово бьет в лицо, и Матсу кажется, что он может сорвать его с места и унести далеко в море. Арктический холод пробирает смотрителя маяка до костей.
В башне дежурит Ян Клакман, заступивший на смену в четыре часа. Он с Бенгтсоном приятели, и Бенгтсон знает, что Клакману понадобится помощь, чтобы починить маяк.
В начале зимы работники натянули на железные столбики канат вдоль дороги к маяку, чтобы было за что держаться в шторм. Бенгтсон хватается за канат обеими руками, как за спасительный якорь. Наконец он выходит на каменную дамбу. Камни покрыты наледью, на которой ноги разъезжаются, как на катке. Он с трудом добирается до северного маяка. Дойдя до двери, поднимает голову и видит слабый желтый свет в окне наверху башни. Там внутри что-то горит. Керосин. Они недавно заменили уголь керосином, видимо, из-за него что-то и загорелось.
Бенгтсон открывает тяжелую стальную дверь и входит внутрь. Дверь захлопывается за ним, и ветер больше не бьет в лицо. Но шторм продолжает греметь за стенами башни. Бенгтсон торопливо поднимается вверх по винтовой лестнице. Он задыхается. Лестница состоит из ста шестидесяти четырех ступенек: он знает точно, потому что тысячу раз поднимался и спускался по ним и успел сосчитать. Он чувствует, как шторм сотрясает каменные стены башни. Матсу Бенгтсону кажется, что маяк колышется на ветру.
На полпути вверх в нос смотрителю маяка ударяет резкий запах. Запах горелой плоти.
- Ян! - кричит Бенгтсон. - Ян!
Еще через двадцать шагов он видит тело. Ян лежит головой вниз на обожженной лестнице. Черная униформа еще тлеет.
Видимо, Клакман потерял равновесие на лестнице и пролил на себя горящий керосин. Бенгтсон стаскивает пальто и начинает тушить огонь. Чьи-то шаги по лестнице раздаются позади него, и Бенгтсон, не оборачиваясь, кричит:
- Пожар!
Он продолжает тушить огонь.
- Держи!
Кто-то трогает смотрителя маяка за плечо. Это его помощник Вестерберг. В руках у него носилки.
- Поднимаем его!
Вестерберг и Бенгтсон сносят дымящееся тело Клакмана вниз по винтовой лестнице.
Внизу они останавливаются, ловя ртом воздух. Но дышит ли Клакман? У Вестерберга с собой фонарь, и в его слабом свете Бенгтсону видно, насколько серьезно пострадал Клакман. Несколько пальцев его обуглились, волосы на голове обожжены и лицо сильно обгорело.
- Нужно его отнести в дом, - говорит Бенгтсон.
Они толкают дверь и выходят наружу. Бенгтсон вдыхает ледяной воздух. Шторм начинает стихать, но волны бушуют, как и прежде.
Бенгтсон и Вестерберг с трудом добираются до берега. Обессиленный Вестерберг отпускает ноги Клакмана и падает на колени в снег. Бенгтсон склоняется над Клакманом:
- Ян? Ты меня слышишь, Ян?
Слишком поздно. Сильно обгоревший, Клакман неподвижно лежит на снегу. Душа уже покинула тело друга Бенгтсона.
Тот слышит приближающиеся голоса и поднимает голову. Это смотритель Йонсон и другие спешат к ним на помощь. За ними бегут женщины. Одна из них Анн-Мари, жена Клакмана.
В голове пустота. Он знает, что должен что-то сказать ей, но что можно сказать, когда случилось самое страшное.
- Нет!
Женщина вне себя от горя падает на колени рядом с Клакманом и начинает его трясти. Она в отчаянии. Но это не жена Клакмана Анн-Мари. Это Лиза, жена самого Бенгтсона, и она безудержно рыдает над мертвым телом.
Матс Бенгтсон понимает, что его жестоко обманывали.
Он встречается с женой взглядом. Она пришла в себя и поняла, что наделала. Но Бенгтсон только кивает.
- Он был моим другом, - говорит он, отворачиваясь от погасшего маяка.
7
- Так ты думаешь, раньше было лучше, Герлоф? - спросила Майя Нюман. Опустив чашку на стол в холле дома престарелых, Герлоф задумался.
- Не во всем, - ответил он после паузы. - Но много чего раньше было лучше… У нас было больше времени. Например, чтобы подумать, прежде чем что-то делать. Сегодня нам все некогда.
- Вот как, - произнесла Майя. - А помнишь мастера обувных дел в Стенвике? Он нам шил ботинки, когда мы были маленькими?
- Мастера Паулсона?
- Да, так его звали, Арне Паулсон. Худший в мире сапожник. Он так и не научился отличать правый ботинок от левого, или не считал это нужным. И всегда шил одинаковые ботинки…
- Помню, - тихо сказал Герлоф.
- Я помню боль, - продолжала Майя. - Его обувь одновременно жала ноги и болталась на них. И ботинки всегда спадали во время бега. Что в этом хорошего?
Тильда, сидевшая за одним с ними столом, с интересом слушала разговор. О проблемах на работе она уже почти забыла. Эти разговоры о старых временах надо было бы записать, но диктофон остался в комнате Герлофа.
- Ну… - Герлоф снова взялся за кружку. - Может, люди и не слишком хорошо думали раньше, но во всяком случае они думали.
Двадцатью минутами позже Тильда с Герлофом снова были в его комнате. Под мерное тиканье часов Герлоф рассказывал о тех годах, когда он подростком работал юнгой на корабле. "В доме престарелых совсем нескучно", - подумала Тильда. Наоборот, здесь было спокойно и приятно. Ей нравилось приходить в гости к Герлофу и забывать обо всем, что происходит на работе. Особенно ей хотелось забыть то, что случилось на Олуддене.
Она совершила ошибку, не проверив имя, - чудовищную ошибку. И в результате с ней не разговаривает муж покойной Катрин Вестин, а коллеги наверняка вовсю о ней сплетничают. И надо было этому случиться в первый день работы.
Но ведь в этом была не только ее вина.
Тильда заметила, что отвлеклась. Герлоф уже закончил говорить и выжидательно на нее смотрел.
- Все меняется, - сказал он.
Диктофон работал, магнитная лента в кассете наматывалась на приемную катушку.
- Да, времена меняются, - проговорила Тильда. - Старые добрые времена… О чем ты думаешь, когда вспоминаешь прошлое?
- Ну… Для меня это прежде всего море, - ответил Герлоф, бросая взгляд на диктофон. - Все эти прекрасные шхуны в гавани Боргхольма. Корабельный запах - запах сосны, смолы, краски, нефти, затхлых трюмов и стряпни кока.
- Что было самое лучшее в те годы?
- Покой… и тишина. Не нужно было никуда спешить. Конечно, в то время уже имелись моторы на большинстве лодок, но на парусниках были только паруса. И если не было ветра, то ничего нельзя было с этим поделать. Оставалось только бросить якорь и ждать, пока ветер вернется. И никто не знал, где находится парусник, потому что тогда еще не было ни радио, ни телефона. Поэтому в один прекрасный день корабли с надуваемыми ветром парусами просто показывались на горизонте. И, выдохнув с облегчением, жены спешили в гавань встречать моряков.
Тильда кивнула. Подумав о своей ошибке, совершенной неделю назад, она спросила Герлофа:
- Что тебе известно об Олуддене?
- Об Олуддене? Немного. Хутор по соседству со Стенвиком. Твой дедушка жил неподалеку от Олуддена.
- Правда?
- Да. Его дом был в паре километров на севере. Рагнар ловил угря и присматривал за маяками.
- А ты знаешь какие-нибудь истории, связанные с теми местами?
- У дома в Олуддене плохая репутация… Говорят, фундамент сложен из остатков заброшенной часовни, а бревна взяли с потерпевшего крушение корабля. Тогда для людей главным была экономия.
- А почему светит только одна башня? - спросила Тильда.
- Там случилось какое-то несчастье. По-моему, пожар. Там поставили два маяка, чтобы моряки могли отличать Олудден от других мест на Эланде, но под конец было слишком дорого содержать оба. Одной башни вполне хватало.
Герлоф помолчал и добавил:
- А теперь корабли осуществляют навигацию с помощью спутника, так что им маяк вообще не нужен.
- Новые времена, - констатировала Тильда.
- Вот именно. Левый и правый ботинок.
В комнате воцарилась тишина.
- Ты там была? - поинтересовался Герлоф.
Тильда кивнула. Герлоф закончил рассказ о семье Давидсонов, так что можно было отключить диктофон.
- Я была там на прошлой неделе, - произнесла она. - Там произошла трагедия.
- Да, я читал об этом в газете. Утонула молодая женщина, так? Мать двоих детей?
- Да.
- И кто ее нашел?
- Я, пожалуй, не буду об этом говорить.
- Конечно, вы же ведете полицейское расследование. Но какая трагедия…
- Да, особенно для мужа и детей.
В конце концов Тильда все-таки рассказала, как ее позвали на место происшествия и как доставали из воды тело.
- Эта женщина, Катрин Вестин, была одна на хуторе. Она пообедала и включила посудомоечную машину. Потом пошла к берегу и либо поскользнулась на мокрой дамбе, либо сама бросилась в воду…
- И утонула, - закончил Герлоф за Тильду.
- Да, она умерла сразу, хотя там неглубоко.
- Не везде. Прямо у дамбы довольно глубоко. Я видел, как туда подходили яхты… А очевидцы происшествия нашлись?
Тильда покачала головой:
- Никаких свидетелей. Берег довольно пустынный.
- В это время года побережье всегда пустует, - согласился Герлоф. - И никаких следов на хуторе? Того, кто мог столкнуть ее в воду?
- Нет, она была одна на дамбе. Чтобы попасть на нее, нужно пройти по песчаному пляжу, а на песке остались только ее следы.
Тильда взглянула на диктофон.
- Поговорим еще о Рагнаре? - предложила она.
Но Герлоф ее не слышал. Он тяжело поднялся и подошел к письменному столу, из ящика которого достал черный блокнот.
- Я всегда записываю сведения о погоде, - сказал он, перелистывая страницы. - В тот день была безветренная погода. Скорость ветра почти нулевая.
- Да, там было спокойно.
- Значит, волны не могли смыть следы на песке, - заключил Герлоф.
- Нет. Я сама видела следы женских ботинок на песке.
- У нее были травмы?
Тильда медлила с ответом, вспоминая ужасную картину.
- Я видела ее только минуту, но у нее были раны на лбу.
- Царапины? Ссадины?
- Да, видимо, от падения. Она ударилась головой, когда упала с дамбы.
Герлоф присел.
- У нее были враги?
- Что?
- У покойницы были враги?
Тильда со вздохом сказала:
- Откуда мне знать, Герлоф. У матерей маленьких детей бывают враги?
- Я только подумал…
- Давай сменим тему, - серьезно произнесла Тильда, глядя на престарелого родственника. - Я знаю, что ты любишь разгадывать загадки, но я действительно не имею права с тобой это обсуждать.
- Конечно, ты же работаешь в полиции, - согласился Герлоф.
- И к тому же я не занимаюсь расследованиями убийств, - прибавила Тильда. - Да и никакого расследования не ведется. Нет следов преступления. Нет мотивов. Муж Катрин, правда, не верит, что это несчастный случай, но я не представляю, кому понадобилось ее убивать.
- Да-да, - проговорил Герлоф. - Мне и правда нравится разгадывать загадки.
- Хорошо, но давай поговорим еще о дедушке.
Герлоф молчал.
- Я включу диктофон, хорошо?
- Может, с моря? - сказал Герлоф.
- Что?
- Кто-то мог подплыть на яхте к дамбе в Олуддене. Вот почему не было следов.
Тильда снова вздохнула.
- Наверно, мне нужно разузнать про лодки.
Она внимательно посмотрела на старика и спросила:
- Герлоф, тебе наши встречи доставляют неудобство?
Тот колебался.
- Мне сложно говорить о покойных родственниках, - наконец ответил он. - У меня такое ощущение, что они сидят и слушают, что я говорю.
- Они должны гордиться.
- Может, да, а может, и нет, - заметил Герлоф. - Наверно, это зависит от того, что именно о них рассказываешь.
- Меня больше всего интересует дедушка.
- Я знаю, - кивнул Герлоф. - Но вдруг он тоже слушает…
- Трудно было быть его братом?
Помолчав несколько секунд, Герлоф сказал:
- У него были свои недостатки. Злопамятность, например. И если он считал, что кто-то его обманул, он никогда больше не хотел видеть этого человека. Рагнар никогда ничего не забывал.
- Я его совсем не помню, - сказала Тильда. - Да и папа тоже. Он никогда о нем не говорил…
- Рагнар насмерть замерз в зимний шторм, - продолжил Герлоф после паузы. - Его тело нашли на берегу к югу от хижины. Отец тебе не рассказывал?
- Рассказывал, - ответила Тильда. - Это ведь он нашел его, когда пошел ловить рыбу. Так он говорил.
- Да, он проверял невод, а когда усилился ветер, причалил к Олуддену, чтобы заодно проверить маяки. Видимо, лодку унесло в море, и Рагнару пришлось возвращаться домой пешком. И в этот момент разразилась буря. Рагнар заблудился в снегу…