Обетованная земля - Эрих Мария Ремарк 4 стр.


Я шагал по улицам с номерами вместо названий, и чем дальше я шел, тем уже и грязнее становились улицы; наконец я очутился перед зданием с вывеской "Гостиница "Рауш", стоявшим чуть поодаль от мостовой. Вход в гостиницу был украшен плитками под мрамор, одна из которых была расколота. Я вошел внутрь и сразу же замер. После яркого солнечного света я оказался в полумраке, где едва мог различить стойку, несколько диванов с красной обивкой и кресло-качалку, с которой поднялась какая-то фигура, напоминавшая медведя.

- Вы, наверное, Людвиг Зоммер? - спросил медведь по-французски.

- Да, - ошеломленно ответил я. - Откуда вы знаете?

- Роберт Хирш известил нас, что вы должны со дня на день приехать. Меня зовут Владимир Мойков. Я здесь за управляющего, официанта и мальчика на побегушках.

- Хорошо, что вы говорите по-французски. Иначе я был бы нем как рыба.

Мойков пожал мне руку.

- Говорят, будто рыбы самые разговорчивые твари там, под водой, - заявил он. - Все, что угодно, только не немые. Результат последних исследований. Если хотите, можете говорить со мной и по-немецки.

- Вы немец?

Широкое лицо Мойкова покрылось множеством складок.

- Нет. Я остаточный продукт нескольких революций. Сейчас я американец. А до этого был чехом, русским, поляком, австрийцем - смотря в чьи руки переходило местечко, из которого родом моя мать. Даже немцем - во время оккупации. Я вижу, вам хочется пить. Хотите водки?

Немного замявшись, я вспомнил, как быстро тают мои деньги.

- Сколько стоят ваши номера?

- Самый дешевый - два доллара в сутки. Но это совсем крошечная каморка. - Мойков потянулся к ящику с ключами. - Без удобств. Но душ в том же коридоре.

- Я его беру. А сразу за месяц дешевле?

- Пятьдесят долларов. Если заплатите вперед - сорок пять.

- Хорошо.

Мойков расплылся в улыбке, словно престарелый павиан.

- Водка входит в процедуру заключения договора. За счет гостиницы. Кстати, я сам ее делаю. Она у меня неплохая.

- Помнится, в Швейцарии мы ее делали на смородиновых почках с кусочком сахара, разводили пятьдесят на пятьдесят, - сообщил я. - Спирт нам поставлял один аптекарь. Водка выходила гораздо дешевле самого дрянного самогона. Счастливое было времечко - зима сорок второго года.

- Сидели в тюрьме?

- В Беллинцоне. К сожалению, всего лишь одну неделю. За нелегальное пересечение границы.

- Смородинные почки, - задумался Мойков. - Неплохая идея! Только где их найти в Нью-Йорке?

- Не важно, все равно они там почти не чувствовались, - утешил его я. - Эту идею подал нам один белорус. А водка у вас действительно хороша.

- Вот и прекрасно. В шахматы играете?

- В тюремные. Не в гроссмейстерские. В беженские шахматы - чтобы отвлечься от ненужных мыслей.

Мойков кивнул.

- Бывают еще языковые шахматы, - объяснил он. - Здесь в них помногу играют. Шахматы активизируют абстрактное мышление, за ними хорошо повторять английскую грамматику. Давайте я покажу вам вашу комнату.

Моя каморка действительно оказалась совсем крохотной и довольно темной: ее окна выходили во внутренний двор. Я заплатил сорок пять долларов и засунул чемодан в шкаф. Сверху комната освещалась светильником из литого металла, а на столе стояла маленькая лампочка с зеленым абажуром. Я проверил лампу: оказалось, что ее вполне можно было оставлять на ночь. Это меня обрадовало. После жизни в подвале брюссельского музея я ненавидел спать в полной темноте. Затем пересчитал свои деньги. Я не знал, сколько можно прожить на сорок девять долларов в Нью-Йорке, но это меня не особо заботило. Мне не раз случалось обходиться и куда меньшими суммами. "Покуда ты жив, ничто не потеряно окончательно" - так сказал мне незадолго до смерти покойный Зоммер, настоящий владелец моего паспорта. Странно даже, насколько он был прав - и ошибался одновременно.

- Вот вам письмо от Роберта Хирша, - сказал Мойков, когда я вновь спустился в холл. - Он не знал, когда именно вы появитесь. Лучше всего сходите к нему ближе к вечеру. Днем он работает, как почти все из ваших.

"Работа! - подумал я. - Легальная работа! Какое счастье! Вот бы и мне такую!" До сих пор мне случалось работать только незаконно, без разрешения, в вечном страхе перед полицией.

III

К Хиршу я отправился уже в обед. Ждать до вечера не было сил. По указанному адресу я обнаружил небольшой магазинчик с двумя окнами, в которых были расставлены радиоприемники, электрические утюги, фены, миксеры и электроплитки; сталь и хром ярко сверкали, однако дверь была заперта. Я подождал немного, а затем мне пришло в голову, что Хирш, должно быть, ушел обедать. Несколько разочарованный, я поплелся назад. Внезапно у меня подвело желудок. Я беспомощно осмотрелся вокруг. Надо было что-нибудь съесть, не тратя лишних денег. На ближайшем углу я заметил магазинчик, который отдаленно напоминал аптеку. В витрине были выставлены клизмы, флаконы с туалетной водой и реклама аспирина, однако через открытую дверь я разглядел некое подобие бара, за которым сидели посетители; они ели. Я вошел внутрь.

- Что вам угодно? - нетерпеливо спросил меня из-за стойки молодой человек, одетый в белое.

Я застыл в недоумении. Я впервые пытался заказать себе что-то в Америке. Наконец я показал на тарелку сидевшего рядом посетителя.

- Гамбургер? - проревел молодой человек.

- Гамбургер, - промямлил я изумленно. Я никак не ожидал, что мое первое английское слово окажется немецким.

Гамбургер был сочным и вкусным. К нему мне выдали две булочки. Молодой человек снова что-то рявкнул. Я ничего не понял в его громком стаккато, однако заметил, что мой сосед перешел к мороженому. Я снова показал на его тарелку. Мороженого я не ел уже несколько лет. Но молодой человек этим не удовольствовался. Он показал мне на большое табло, висевшее у него за спиной, и рявкнул еще громче.

Мой сосед взглянул на меня. У него была лысина и усы как у кита.

- Какое мороженое? - медленно произнес он, обращаясь ко мне словно к ребенку.

- Обычное, - сказал ему я, чтобы хоть как-нибудь ответить.

Кит засмеялся.

- Здесь есть сорок два сорта мороженого, - объяснил он.

- Что?

Мой собеседник указал на табло:

- Выбирайте.

Мне удалось разобрать слово "фисташки". В Париже разносчики продавали фисташковые орехи посетителям уличных кафе. Но фисташкового мороженого я еще никогда не видел.

- Фисташки, - заказал я. - И кокосовый орех.

Я расплатился и медленно направился к выходу. До сих пор мне не доводилось обедать в аптеках. Я прошел мимо рецептурного отдела и отдела готовых лекарств. Кроме медикаментов здесь продавали резиновые перчатки, книги и золотых рыбок. "Что за страна! - подумал я, выйдя на улицу. - Сорок два сорта мороженого, война и ни одного солдата на улицах".

Я отправился обратно в гостиницу. Издалека увидел ее потертый мраморный фасад, и он вдруг показался мне маленьким кусочком родины в этом чужом мире. Мойкова нигде не было видно. Вокруг не было ни души. Казалось, вся гостиница вымерла. Я прошел через холл с плюшевой мебелью и двумя-тремя жалкими пальмами в кадках. Здесь тоже было пусто. Я забрал ключ, поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, завалился на кровать, чтобы немножко вздремнуть. Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Оказалось, я и в самом деле заснул и видел во сне что-то тягостное, даже просто мерзкое. Сейчас комната была наполнена розовым колыханием сумерек. Я встал и посмотрел в окно. Внизу два негра тащили бачки с мусором. С одного из бачков свалилась крышка и с дребезгом ударилась о бетонный пол. Тут я наконец вспомнил только что увиденный сон. А ведь когда-то я надеялся, что эти кошмары оставят меня по ту сторону океана!

Я спустился в холл. Теперь Мойков был на месте; он сидел за столом в обществе чрезвычайно изысканной пожилой дамы. Он помахал мне рукой. Я взглянул на часы. Пора было отправляться к Хиршу. Я проспал дольше, чем думал.

Перед входом в магазин, где работал Роберт Хирш, сгрудилась небольшая толпа. "Несчастный случай или полиция", - подумал я; это было первое, что пришло мне на ум. Я спешно протиснулся сквозь толпу и только тут услышал оглушительный голос диктора. В окнах магазина теперь воцарились три репродуктора, а дверь была раскрыта нараспашку. Голос шел из репродукторов. Внутри помещения было пусто и темно.

Внезапно я заметил Хирша. Он стоял на улице под репродукторами. Я сразу узнал его узкое лицо и рыжеватые волосы. Он совсем не изменился.

- Роберт, - тихо позвал я. Я стоял прямо за его спиной, но меня заглушал троекратно усиленный голос диктора.

Хирш не слышал меня.

- Роберт! - закричал я. - Роберт!

Он обернулся. Его лицо изменилось.

- Людвиг! Ты? Когда ты приехал?

- Сегодня утром. Я уже приходил в обед, но тут никого не было.

Мы пожали друг другу руки.

- Здорово, что ты приехал, - сказал он. - Чертовски здорово, Людвиг! Я думал, что тебя уже нет в живых.

- Я тоже думал, что тебя нет в живых, Роберт. В Марселе об этом только и говорили. Кое-кто рассказывал даже, будто видел, как тебя расстреляли.

Хирш расхохотался.

- Эмигрантские бредни! Кстати, раньше времени похоронят - долго жить будешь. Здорово, что ты приехал, Людвиг.

Он показал на тройную батарею громкоговорителей в окне.

- Рузвельт говорит, - сказал он. - Твой спаситель. Давай послушаем.

Я кивнул. Могучий, усиленный репродуктором голос и без того подавлял всякие эмоции. Да мы и не привыкли к многословным излияниям; на своем крестном пути мы настолько часто теряли друг друга из виду, а потом снова находили или не находили, что привыкли об этом молчать или говорить совсем скупо, как о чем-то повседневном. Некоторые из наших погибли, некоторых арестовали, а с кем-то нам довелось встретиться вновь. Однако мы сами были живы, и этого было достаточно. "Точнее говоря, в Европе этого было достаточно, - подумал я. - Здесь все иначе". Я был взволнован. Кроме того, я почти совсем не понимал, о чем говорит президент.

Я заметил, что и Хирш, по-видимому, тоже слушал не очень внимательно. Он рассматривал людей, столпившихся перед витриной. Большинство из них безучастно стояли перед репродукторами, слушая речь; некоторые вставляли замечания. Толстая блондинка с высокой прической презрительно рассмеялась, сделала гримасу, покрутила пальцем у виска и удалилась нетвердой походкой, оставив после себя запах тяжелого перегара.

- They should kill that bastard! - пробурчал стоявший рядом со мной мужчина в спортивной куртке в клеточку.

- Что значит kill? - спросил я у Хирша.

- Убивать, - объяснил он со смехом. - Уж это слово тебе надо бы знать.

В этот миг репродукторы замолчали.

- Так ты специально для этого включил всю свою технику? - спросил я. - Принудительное воспитание человечности?

Он кивнул.

- Моя давняя слабость, Людвиг. Я все еще пытаюсь что-то исправить. Но это безнадежно. Куда ни кинь - все одно и то же!

Толпа быстро рассосалась. Только господин в спортивной куртке был еще здесь.

- На каком это языке вы говорите? - пробурчал он. - На немецком?

- На французском, - спокойно возразил Хирш. На самом деле мы говорили по-немецки. - На языке ваших союзников!

- Хороши союзнички! Из-за них мы и ввязались в войну. Это все Рузвельт!

Он заковылял прочь.

- Все время одно и то же, - заметил Хирш. - Ненависть к иностранцам - вернейший признак примитивности.

Он взглянул на меня:

- Ты отощал, Людвиг! И постарел. Я думал, тебя нет в живых. Странно, что такое всегда приходит на ум, когда кого-нибудь долго не видишь. Не такие уж мы старики!

Я рассмеялся:

- Такова уж наша проклятая жизнь, Роберт.

Хирш был примерно моим ровесником - тридцати с небольшим лет, - но выглядел куда моложе, чем я. Он также был стройнее и ниже ростом.

- Я тоже был уверен, что ты погиб, - сказал я.

- Этот слух пустил я сам, чтобы проще было скрыться, - объяснил Хирш. - Самое время было рвать когти!

Мы вошли в магазин; теперь радиоприемник надрывался от восторга: слащавый голос рекламировал кладбище. "Сухой, песчаный грунт, - разобрал я. - Живописная местность!"

Хирш убавил громкость и достал из холодильника стаканы, лед и бутылку.

- Последние запасы абсента, - объяснил он. - Сегодня у нас есть повод откупорить бутылку.

- Абсент? - удивился я. - Настоящий?

- Нет, ненастоящий. Эрзац, как обычно. "Перно". Но все-таки он из Парижа. Салют, Людвиг! Мы все еще живы!

- Салют, Роберт!

Я терпеть не мог "Перно": он отдавал лакрицей и анисом.

- Так где же ты скрывался во Франции?

- Меня три месяца прятали в одном монастыре в Провансе. Святые отцы были просто восхитительны. Они бы с радостью сделали из меня католика, но настаивать не стали. Кроме меня в монастыре прятались двое сбитых английских летчиков. На всякий случай мы тоже ходили в рясах. Я за это время успел освежить свой английский. Теперь у меня легкий оксфордский акцент - мои летчики там учились. Да, а Левин у тебя все деньги забрал?

- Нет. Только те, которые ты с ним передал.

- Хорошо! Потому-то я и не все отправил вместе с ним, - рассмеялся Хирш. - Вот часть недостающая. Иначе он бы и ее у тебя забрал.

Две банкноты по пятьдесят долларов он засунул мне в карман.

- Мне пока что ничего не нужно, - заупирался я. - У меня и своих пока довольно. В Европе у меня никогда столько не было. Давай я пока попробую сам справиться.

- Ерунда, Людвиг! Я же прекрасно знаю, что у тебя за капиталы. И потом, доллар в Америке в два раза дешевле, чем в Европе, зато и бедным здесь быть в два раза тяжелее, чем где-нибудь. Кстати, ты слышал что-нибудь о Йозефе Рихтере? Когда я уехал в Испанию, он оставался в Марселе.

Я кивнул.

- Там его и схватили. Прямо перед американским консульством. Он не успел проскочить в здание. Ты знаешь, как это бывало.

- Да, - сказал он, - знаю.

Окрестности иностранных консульств во Франции были излюбленным местом охоты гестаповцев и жандармов. Большинство эмигрантов пыталось получить там выездные визы. Пока они оставались на дипломатической территории, их не трогали, но как только они выходили на улицу, их тут же арестовывали.

- А Вернер? - спросил Хирш. - С ним что случилось?

- Его поймали гестаповцы. Избили до полусмерти и отправили в концлагерь.

Я не спрашивал Роберта, как ему удалось сбежать из Франции. Он меня тоже. Это была старая привычка: о чем сам не знаешь - о том не проболтаешься, а кто из нас мог поручиться, что выдержит нынешние изощренные пытки?

- Что за народ! - внезапно воскликнул Хирш. - Что за проклятый народ, который так преследует своих беженцев. И к такому народу мы принадлежим!

Он уставился прямо перед собой. Мы помолчали немного.

- Роберт, - сказал я наконец, - а кто такой Танненбаум?

Он вышел из задумчивости:

- Танненбаум - еврейский банкир. Живет здесь уже много лет. Богат. Бывает очень великодушен, если его немножко подтолкнуть.

- Хорошо. Кто же его подтолкнул, что он решил мне помочь? Ты, Роберт? Снова принудительное воспитание гуманизма?

- Нет, Людвиг. Не я. Это была Джесси Штайн - самое кроткое создание среди здешних эмигрантов.

- Джесси? Она тоже здесь? Кто же ее сюда переправил?

Хирш рассмеялся:

- Она сама себя переправила, Людвиг. Без посторонней помощи. Со всеми удобствами. Да что там - с шиком! Она перебралась в Америку так же, как когда-то Фольберг в Испанию. Ты обнаружишь здесь немало знакомых. Даже в гостинице "Рауш". Не всех нас удалось уничтожить или посадить в концлагерь.

Два года тому назад Фольберг промучился несколько недель, осаждая франко-испанскую границу. Он не смог получить ни выездной французской, ни въездной испанской визы. В то время как прочие эмигранты карабкались тайными тропами через Пиренеи, Фольберг, неспособный к горным переходам, в отчаянии взял напрокат допотопный "роллс-ройс" с запасом бензина километров на тридцать и покатил в Испанию прямо по главной дороге. Владелец автомобиля взял на себя роль шофера. Он одолжил Фольбергу свой лучший костюм со всеми боевыми орденами, которые тот гордо выставил напоказ, вальяжно развалившись на заднем сиденье. Блеф удался. Никто из пограничников не решился потребовать визу у мнимого владельца "роллс-ройса". Вместо этого все они столпились у капота, а Фольберг снисходительно объяснял, что там к чему.

- Что, Джесси Штайн приехала в Нью-Йорк на "роллс-ройсе"? - съехидничал я.

- Нет, Людвиг. Она прибыла последним рейсом "Королевы Мэри" перед началом войны. Когда она сошла с корабля, ее виза была действительна только два дня. Но ее сразу же продлили еще на шесть месяцев. И с тех пор регулярно продлевают каждые полгода.

Внезапно у меня перехватило дыхание. Я уставился на Хирша.

- Роберт, такое и в самом деле бывает? - спросил я. - Значит, визу здесь могут продлить? Даже туристическую?

- Именно туристическую. Другие не нужно продлевать. Это уже настоящие въездные визы по так называемым номерам квот - первый шаг к натурализации через пять лет. Все квоты уже расписаны на десять или двадцать лет вперед! С такой визой разрешается даже работать, а с туристической нет. Твоя виза на сколько?

- На восемь недель. Ты действительно думаешь, что ее могут продлить?

- А почему нет? Левин и Уотсон - довольно бойкие ребята.

Я откинулся на спинку стула. Внезапно почувствовал глубокое облегчение - впервые за много лет. Хирш посмотрел на меня. Он рассмеялся.

- Что же, сегодня вечером мы отпразднуем начало добропорядочной буржуазной стадии твоей эмиграции, - заявил он. - Пойдем где-нибудь отужинаем. Время via dolorosa ушло навсегда, Людвиг.

- Только до завтра, - возразил я. - С утра я отправлюсь на поиски работы и сразу же снова нарушу закон. Как тебе нью-йоркские тюрьмы?

- Вполне демократичные. Кое-где даже радио есть. Если у вас не будет, я тебе дам.

- А лагеря для интернированных в Америке тоже есть?

- Да. С той разницей, что в них сажают по подозрению в нацизме.

- Вот так поворот! - Я поднялся со стула. - Куда пойдем есть? В американскую аптеку? Я там сегодня пообедал. Мне очень понравилось. Там были презервативы и сорок два сорта мороженого.

Хирш расхохотался.

- Это был драгстор, магазин-закусочная. Нет, сегодня мы пойдем еще куда-нибудь.

Он запер двери своей лавочки.

- Это твой собственный магазин? - спросил я.

Он покачал головой.

- Я здесь всего лишь маленький, бесправный продавец. - В его голосе вдруг послышалась горечь. - Самый заурядный продавец, работаю с утра до вечера. Кто бы мог подумать!

Назад Дальше