Проппу очень хотелось прицепить тип 480 к инициации, поэтому он поспешил интерпретировать ряд существенных деталей этих сказок. Так, помощь нуждающимся, в частности накормление животных, он отнес к умилостивительным жертвам, а игру в жмурки - к ритуальным пляскам или очередному испытанию неофита. О его взглядах на место девушки в мужском доме и необходимость ее посвящения мы уже говорили. Такое понятие, как испытание страхом, Проппу незнакомо. Внезапное исчезновение хозяев, визит невидимок, а также феномен невидимых слуг вроде пар рук из "Василисы Прекрасной" он объясняет некоей условной маскировкой тех, кто пребывает в символическом царстве смерти. Поэтому и юноши, жившие в мужских домах ("лесные братья"), маскировались животными - обычай, породивший заколдованного принца. Церемония посвящения включала запрет на умывание. Не умываться - все равно что обмазываться сажей или глиной, окрашиваться в черный или белый цвет (сказочные смола и золото), то есть делаться невидимыми.
Все эти мудреные процедуры должны были найти отражение в мифах "первобытных" народов. Но их там нет. У южноамериканских индейцев самая распространенная ситуация, связанная с пребыванием женщины в мужском доме, - насилие, совершаемое над матерью ее сыном (сыновьями). Мать приходит в лесной дом, живущие там сыновья насилуют ее, а отец пытается отомстить или убить их (или они его). Можно ли считать отголосками этого безобразия предложение исландского тролля и зазывание русского лешего? Или они содержат намек на проституцию, процветавшую в мужских домах?
Мотив бегства Пропп трактует с позиций первобытного коммунизма. В древнем обряде волшебный предмет давался и возвращался мирным путем, а с возникновением собственнических отношений он стал похищаться. Похищение влечет за собой преследование. Тут ученый готов признать первенство типа 480, ведь именно там предмет не только похищается, но и даруется мирно. Но как тогда быть с базовой инициацией из типа 327? Даже ученики Проппа признают, что "преследование характерно лишь для ограниченной группы мифических вредителей", прежде всего для ситуации "дети во власти лесного демона". В этой ситуации кража тоже случается (тип 328), но цель бегства - не унести ценный предмет, а скрыться, чтобы тебя не съели. Лишь после смерти врага можно ограбить его дом, и вот тогда собственнический инстинкт по-настоящему дает себя знать.
Уход и бегство с чудесным предметом фигурируют в основном в евразийских сказках, а в мифах дикарей практически отсутствуют. Героев здесь преследуют сплошь одни каннибалы и сексуальные маньяки. К вышеприведенным мифам добавим рассказы тоба и пилага (Аргентина, Бразилия, Парагвай) о детях, удирающих от матери-ягуара. Они роют яму и прикрывают ее листвой или прячутся в стволе дерева.
Жмурки и прятки от врага - довольно распространенный мифологический мотив, ни с какими ритуалами, конечно же, не связанный. Прятаться могут и те, кто, по словам фон Франц, избирает "интровертарованный способ непротивления злу", например Будда, который, будучи преследуем властелином демонов, удалился и сделался недоступным для зла благодаря своей невидимости.
Мелетинский не питал иллюзий относительно ритуальных корней сказок типа 480 и даже признавал, что основное их содержание - встреча с "нечистой силой" - частично отражает христианские представления. Естественно, об этих представлениях речь у него не заходит. Главное внимание он уделяет притесняемой мужем (соперницей) жене, замещающей падчерицу в фольклоре чукчей, эскимосов, индусов и полинезийцев. Жен выгоняли из дома в обществе, где была принята полигамия, - том самом, которому мы обязаны злой мачехой.
Перед тем как приступить к рассмотрению образа госпожи Холле, поговорим о воде. В сказках типа 480 немало персонажей проживает в колодце, в проруби, на берегу реки, а в типах 327 и 328 на границе владений врага зачастую находится водоем с перекинутым через него мостом.
Российская фольклористика школы Проппа несколько затушевывала эти факты. О связи воды с потусторонним миром известно давно, а вот в инициацию ее вписать сложно. Пропп уверенно заявлял: "Обряд посвящения производился всегда именно в лесу. Это - постоянная, непременная черта его по всему миру. Там, где нет леса, детей уводят хотя бы в кустарник" - и следом цитировал Вергилия, описывавшего вход в иной мир: "Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной, каменной, озером черным и сумерком леса хранимой" (Энеида, 6: 237–238). То есть не один лес окружает царство мертвых, но и озеро. А вот цитата из Овидия: "Есть по наклону тропа, затененная тисом зловещим. К адским жилищам она по немому уводит безлюдью. Медленный Стикс испаряет туман" (Метаморфозы, 4: 432–434). И здесь тисовый лес сочетается с речными водами.
Безусловно, Пропп знал и о колодце, и о болоте, и о реке. Изменение места действия сказки его не беспокоило. Если бывший руководитель обряда приходил на дом, ученый так и писал: "Испытание происходит в самом доме" (о "Золушке"), Но водоемов в сказках действительно много, и они успешно конкурируют с лесом. Поэтому Пропп счел нужным уточнить, что море (водоем) сменило лес позднее, в обществе земледельцев, когда "лесная охотничья дичь перестала быть единственным источником существования и соответствующие обряды потеряли свой смысл". Вот так! И попробуйте возразить. Вам сразу укажут на охотящихся дикарей, которые за получением знаний неизменно идут в кусты.
Доказывать знаковое сродство леса и воды с царством мертвых я не буду. Его корни теряются в глубине веков, и отделить лес от воды не легче, чем тисы от Стикса, а доисторических охотников от земледельцев. "Мифологисты" соотносили водную стихию с воздушной - между прочим, в связи с той же Холле - и этим объясняли ее потусторонность. Мы же скажем пару слов о средневековом восприятии леса и воды.
Г. Рупнель в своей "Истории французской деревни" отмечает, что лес всегда, начиная с периода неолита и до конца Средневековья, являлся для человека местом, которое воображение его "населило ужасами". Святой Перегрин, войдя однажды в темный лес, услышал чудовищный шум, завывания и вопли (не те ли, что слышат герои сказок в избушках?) и обнаружил, что находится посреди скопища демонов во всевозможных обличьях, которые возопили к святому: "Зачем ты явился сюда? Этот лес - наш". Современное воображение (назовем это так, хотя я бы предпочел слово "вера") больше не населяет лес ужасами, но человеку, угодившему туда ночью или заблудившемуся днем, все равно страшно, и страх этот гораздо реальнее первобытных ритуалов.
У воды же не столь, простите за каламбур, подмоченная репутация. С одной стороны, "места влажные и болотистые" в трактате Петра Тирского (XVI в.) тоже названы местом обитания демонов, а водяные и русалки бывают вредоноснее лешего. Но с другой - существовало поверье, что злой дух не в состоянии пересечь водный поток. Румыны считали, что проточная вода снимает все заклятия и ведьма не может ее перейти. О борьбе с мертвецами мы уже сказали. Сербы не забывали лить воду перед домом после возвращения с похорон. В Греции было принято увозить мертвое тело на пустынный остров, дабы вампир не преодолел морскую преграду, а на Руси покойника нередко пускали по воде. Память об этом способе погребения сохранилась в названии знакомых нам монстров - навьи, которое родственно латинскому navis ("корабль").
Теперь логика поведения сказочных чудовищ отчасти проясняется. Людоеды и ведьмы обитают в лесу и около воды, а во время погони не могут пересечь реку или озеро. Лес тоже вырастает на их пути, но сквозь него они, как правило, прогрызаются, вода же останавливает их окончательно (это подчеркнул и Пропп). Иногда река бывает огненной - вода и огонь дополняют друг друга в качестве апотропеев. Ту же роль играет и мост, по которому не могут пройти не только великан или дэв, но и грешники в аду. Они падают с него в адскую реку, где плавают инфернальные твари (впервые в "Диалогах" Григория Великого). Не оттого ли в славянских поверьях души убийц помещены под мост? Впрочем, мост может просто связывать два мира подобно Мировому древу.
Осталось сделать последний шаг - признать возможность существования благодетельных мертвецов, живущих в воде. Один из них - "светлая" ведьма госпожа Холле.
Подозрительная доброта
Нет ничего более демократичного,
чем логика: она совершенно равнодушна
к тому, кто как выглядит, и даже крючковатые
носы нередко принимает за прямые.
Ницше Ф. Веселая наука
Но стоит откинуть крышку сундука немецкой мифологии, чтобы извлечь оттуда светлую богиню, и на нас полезут змеи и лягушки, как на мачеху с дочкой. Не зря братья Гримм не учли родословную Холле - для добросердечной владелицы снеговой перины она чересчур зубаста. Ее имя, образуемое от Hohle ("пещера, нора") и Holle ("ад"), ни к воде, ни тем более к небу отношения не имеет.
Самое раннее письменное упоминание о Холле (Хольде) содержится в "Пенитенциалии германских церквей" Бурхарда (965-1025), архиепископа Вормского, написанном между 1008 и 1012 гг. Бурхард был родом из Гессена и Тюрингии, где Хольду особенно чтили. Архиепископ пишет о женщинах, которые в определенные ночи отправляются на свои сборища верхом на животных: "Народная глупость именует такую ведьму (striga) Хольдой". В другой рукописи пенитенциалия она названа Frigaholda, вероятно, по аналогии с древнегерманской богиней Фригг, или Фрейей. Термин striga (stria) был знаком еще франкам и лангобардам, чьи церковные проповедники осуждали народные верования в таких ведьм, готовящих в котле варево и пожирающих внутренности человека.
Сведения о Хольде, купающейся в прудах и озерах, живущей в недрах гор или на дне колодца, владеющей чудесным садом, повелевающей снегопадами, расчесывающей свои волосы и награждающей крестьян щепками, превращающимися в золото, поступают лишь на исходе Средневековья. Хольда почиталась на многочисленных горах. Ее главными резиденциями были гора Хоэр-Мейснер между Касселем и Эшвеге (Гессен) и горный хребет Херзельберг около Айзенаха (Тюрингия). Херзельберг (Horselberge) известен с языческих времен как резиденция богов, а гора Хоэр-Мейснер (Hoher MeiBner) - с 1195 г. под именем Wissener, происходящим от древневерхненемецкого wisa ("луг"), wizon ("провидец") или wiz ("белый"). Последний вариант наиболее вероятен: на горных склонах рано выпадает и подолгу лежит снег. Новое имя впервые упоминается в 1530 г. На горе находится холодный и глубокий пруд, считающийся входом в подземный мир Холле. О пруде и о связанных с ним легендах впервые поведал в 1641 г. ландграф Герман фон Гессен-Ротенбург. В пруду купались молодые женщины в надежде на беременность. В 1850 г. на берегу пруда была найдена римская монета (I в. до н. э.), а в 1937 г. велись археологические раскопки, обнаружившие черепки посуды. Предположительно в древности здесь совершались жертвоприношения.
Пруд, образующий вход в подземный мир - мир мертвых, нас уже не удивит. Ту же функцию выполнял колодец. В финно-угорском фольклоре колодец знаменовал собой вход в преисподнюю и представлял опасность для девушек, похищаемых его обитателями. Чехи думали, что утопившихся в колодце девиц призвала Била Пани. Колодцы с их змеями и жабами предназначались для грешников, а праведники заселяли родники с чистой ключевой водой, на берегах которых благоухали цветы, зрели на деревьях плоды и пели райские птицы. Кроме того, колодцы были подвластны колдунам и ведьмам. Первые хранили там град, а вторые закрывали колодцы с дождевой водой, чтобы устроить засуху.
Подобно водной стихии Хольда двулична. Юная и красивая, она носит длинное платье и белое покрывало; волосы у нее густые и золотистые. Но гораздо чаще она предстает суровой уродливой старухой с больной ногой (она долго вертела колесо прялки - отсюда и увечье). У нее страшное лицо, всклоченные волосы, длинный нос, веник в руках и коровья шкура, наброшенная взамен верхней одежды. Такова и госпожа Берта (Перхта) - заместительница Хольды в Швабии, Эльзасе, Швейцарии, Баварии и Австрии. Берта почти всегда сгорбленна, длинноноса, космата и, как и Хольда, наделена острыми большими зубами. Она величается железной, поскольку имеет железные нос и грудь.
Другая черта облика Хольды и Берты, свидетельствующая об их двуличии, - отсутствие спины, на чьем месте находится корыто или дыра. Даже когда Хольда спереди выглядит как девушка, зад выдает ее сущность. Это особенность многих выходцев из преисподней. Великанши и сродные с ведьмами существа носят на спине корыто. По украинскому рассказу, черт - "пан такий убраний, а ззаду кишки висять"; у уральских казаков о черте говорилось прямо, что у него спина корытом. Древесные девы, прекрасные с первого взгляда, сзади трухлявы. Финская "лесная дева" только спереди имеет вид женщины, а сзади оказывается корягой или переплетением ветвей с хвостом. У некоторых скандинавских фей красивые лица, но с обратной стороны они пустые. Лесная или горная Хульдра, героиня норвежских и датских саг, танцующая вместе с нимфами на деревенских лужайках, распознается по кончику коровьего хвоста, торчащему из-под белоснежных одежд. У нашей старой знакомой Убыр тоже не бывает спины.
Еще один лишенный спины персонаж - германская госпожа Вельт, аналог древнеримской богини Волупии, олицетворявшей сексуальное удовольствие, веселье и радость жизни. Статуя Вельт помещена на южный портал собора Вормса (1298). Спереди статуя красива и элегантна, но спина ее покрыта жабами и змеями. Древер-манн в своем толковании сказки братьев Гримм весьма символично сравнивал мачеху с Вельт, противопоставляя ее Холле. Но эти богини, как убедимся, схожи не одними спинами. Полюса сходятся, а мачеха сливается не только с красноглазой ведьмой, но и с госпожой Холле.
Бабу Ягу, о которой наверняка многие вспомнили, ознакомившись с описанием Хольды-старухи, крайне трудно соотнести с благодетельной языческой богиней (хотя Рыбаков пытался это сделать). Но Хольда-девушка в анфас обольстительна, и вот мы уже читаем о "светлой богине рая, кроткой владычице блаженных душ", позднее обретшей демонический характер (Афанасьев); о доброжелательном духе, превратившемся в ведьму (Я. Гримм); об "архетипе безобразной ведьмы, сложившемся в Средние века", под который угодила прекрасная Холле.