Исследование Линднера и Мозера о Дрездене (Lindner/Moser 2006) позволяет наглядно показать, как габитус города может выступать в качестве латентно действующей высокопродуктивной системы правил. Тренды в системной области, в области обыденной жизни и в области культуры спрессовываются при этом в единую структурную формулу "Дрезден как символический город-резиденция", проявляя гештальтную гармонию друг с другом и в стеклянной архитектуре завода "Phaeton", построенного в Дрездене концерном "Фольксваген", и в "зубном эликсире и свободном танце" (по дерзкому и красноречивому выражению авторов), и в стиле бидермайер (не как китчевой декорации, а как "изобретении простоты"), и в воспоминаниях о социализме, и в наследии аристократической культуры. Применительно к Дрездену тоже можно было бы показать, как становится всё важнее роль KnowledgeScapes с их специфическими комбинациями продуцирующих или распространяющих знания институций и медиа, а также зонами обмена знаниями.
Особое значение в процессах коэволюции знания и города всегда имеет "проблема вписывания" ("problem of fit") в контексты применения. Обыденные интерпретации жителей и пользователей города, касающиеся гештальтного качества этих связей между городом и знанием, тоже играют важную роль, но они давно уже перемешаны с маркетинговыми стратегиями, имиджевыми кампаниями и популярными сводами "научного знания" о городе в целом и в частностях (ср. Matthiesen 2005).
При таком взгляде города и регионы резко различаются еще и тем, как они сами генерируют разнообразное по формам знание и как они его внедряют на разных уровнях деятельности – повседневной жизни, систем, экспертных систем, наук и т. д. Например, наш анализ показал, что максимальные контрасты наблюдаются между Берлином и Йеной (см. Matthiesen u.a. 2004b; Matthiesen 2009, а также см. ниже раздел 6). Это относится и к "системному уровню" экономики, политики, науки, исследований и разработок, и к "уровню жизненного мира" – социальным и культурным сетям интеракций в городской структуре.
В целом можно сказать, что здесь обнаруживаются четкие конфигурации распределения приоритетов между формами знания и локально релевантными стратегиями внедрения и интегрирования в "города знания" или "регионы знания": в "городах инженеров", таких как Фридрихсхафен на Боденском озере (традиции "Цеппелина", "Майбаха" и т. д.), картина совсем не такая, как в старинных университетских городах вроде Гейдельберга, ведущих жестокую конкурентную борьбу за звание элитных университетов. Чтобы анализировать эти целостно-гештальтные различия между городскими регионами, мы и вводим концепцию "габитуса знания городского региона". В габитусном подходе "knowledge turn" подразумевает дальнейшую операционализацию изучения габитусов за счет аналитического разделения трех уровней: 1) уровня динамики интеракций, 2) уровня культур знания и 3) уровня форм габитуса. Разумеется, при этом мы не забываем об опасности кругового замыкания понятий "большого субъекта" (ср. Matthiesen/Reutter 2003; Matthiesen 2005). Понятие габитуса с его квазикаузальными диспозиционными свойствами может помочь нам сфокусировать урбанистический анализ на специфической гетерогенности во "взаимоформирующей роли знания и городских пространств". При этом важнейшая роль принадлежит "ландшафтам знания" с их специфичными для каждого случая комбинациями производящих и распространяющих знания институтов и медиа, а также зонами обмена знаниями (см. параграф 5).
Соответственно, понятие собственной логики города мы терминологически теснее привязываем к концепции габитуса знания того или иного города – для того чтобы точнее увидеть устойчивые, зависящие от места, культурные диспозиции городов и в городах. Латентная структурирующая сила таких форматов и режимов знания, которые неотрывно связаны с конкретными лицами и учреждениями, обладает при этом, как нам представляется, особой релевантностью. Ведь понятие собственной логики подчеркивает устойчивые диспозиции именно этого места, не утверждая, однако, что знание и город тождественны друг другу.
В традиции, идущей от Георга Зиммеля, понятие "места" обозначает не что-то сущностно-вещное, а форму отношений – в данном случае отношений знания и процессов торга и переговоров. Что можно знать и рассказать о городе, что люди в нем чувствуют, как воспринимают в опыте и знают его природу, – все это зависит не только от того, какие интерпретативные паттерны и комбинации знания и действия закреплены в качестве убедительных и одобряемых, но в огромной степени и от того, какое при этом генерируется "поле" соперничающих и/или сотрудничающих городов, с которыми он сравнивается. Поэтому собственная логика городов зависима от того, насколько успешно другие города (рассматриваемые как релевантные) справляются с новой конкуренцией процессов коэволюции пространств, знаний и социальных сред.
Внимание к габитусу знания представляется особенно важным применительно к городским контекстам, в которых как бы хронически происходят обмен и распределение идей, персонального знания и шансов – в качестве особых, потенциально неверных, волатильных и креативных форм знания. При таком взгляде города внезапно снова предстают весьма специфическими генераторами случайных личных контактов, шансов, обмена знаниями. Подобным образом знание наряду с основными зонами социального действия – экономикой, политикой, правом – "просачивается" также и в семью, в здравоохранение, в соотношение труда и досуга, в туризм и новые формы "оседлого осмотра достопримечательностей", причем в самом широком смысле – так, что "систематическое научное знание определяет наше восприятие, нашу рефлексию, наши действия" (Weingart 2001: 8f.).
Это можно, разумеется, описывать и в противоположном направлении – как сциентизацию и медиализацию городской повседневности и повседневных же форм знания и житейской мудрости. Но это отнюдь не "нейтральный" процесс: представления о релевантности, заложенные в опыте повседневной жизни, трансформируются в карьерные модели, в стратегии занятий фитнесом, в "супер-современные" шоколадки с посчитанными калориями или в кулинарно-сознательное "медленное питание по плану", в регулирование поведения в отношениях посредством консультаций у психолога (ср. принцип, которым когда-то руководствовались в жизни и в отношениях жители Дортмунда: "Жену можно сменить, футбольный клуб – никогда!").
Этот процесс онаучивания специфически городского повседневного опыта сопровождается экспансией основанных на знании отраслей сферы услуг в городах. В особенности для творческих и инновационных процессов роль близости (proximity) представляется все более релевантной, несмотря на скачкообразный рост значения электронных средств коммуникации, а отчасти даже благодаря ему. Поэтому не удивительно, что детальные этнографические исследования взаимодействий лицом к лицу ("face-to-face interactions", F2F) являются первостепенно важными для анализа габитуса знания.
Уровень взаимодействий лицом к лицу, свойственных им форм знания и познаний в настоящее время прямо-таки эйфорически открывается заново исследователями пространств в общественных науках и в экономической регионалистике как многофункциональная коммуникационная техника (Storper/Venables 2004). Под аналитическим лозунгом "Близость имеет значение!" ("proximity matters" Howells 2002) в противовес лишенным контекста теоремам транзакций, существующим в парадигме информационного общества, подчеркиваются теперь "коммуникационно-технологические" преимущества и развивающие городскую культуру структурные побочные эффекты коммуникации лицом к лицу – через перенос персонального знания, "неявного знания" и всего "неявного измерения" ("tacit dimension") багажа человеческих компетенций. При этом, как уже было показано выше, труды Майкла Полани на данную тематику, опубликованные в 1958/1973 и 1985 гг., становятся объектом эйфорической рецепции. Толчок этой рецепции дали, кстати, японские разработки в области менеджмента знания, в ходе которых велись поиски пространственно контекстуализированных форм "создания знания" ("knowledge creation"). Целая школа сложилась вокруг Д. Нонаки и его коллег (Nonaka/Takeuchi 1997). Они отчасти опирались на существующее в японской философии понятие "ба" ("места") как общего пространства для взаимодействий и позитивно развивающихся отношений. Между пространством контактов лицом к лицу и имплицитным, персональным знанием здесь образуется очень тесная связь не только на концептуальном уровне, но и на уровне менеджмента знания. Отчасти такие подходы приводят к возведенному в принцип локализму, отчасти к технократическим стратегиям кодификации, посредством которых делаются попытки перенести "tacit knowledge" с уровня "пространства очных коммуникаций" на уровень стратегических менеджерских решений в пространствах сетевых связей. Пока лишь изредка встречаются более утонченные комбинации локальной привязки и глобального сетевого охвата – например, в форме городского "Нового локализма" (см. Amin/Cohendet 2004). Стиль и охват локальных культур взаимодействия лицом к лицу, создание "дозированных" публичных сфер образуют при этом одну из главных "инфраструктур" габитуса знания того или иного города.
5. Эвристика изучения ландшафтов знания: перспективный путь к уточнению доминирующих кодов габитуса знания города
Итак, современная сага об обществе знания и городских взаимосвязанностях знания и пространства уже давно дошла и до пространства действий и инноваций городских регионов. "Knowledge-based economies" во многих местах уже считаются главными "моторами" (sic!) развития городских регионов. Однако большинство предполагаемых при этом причинно-следственных связей и квазисвязей определены туманно или лишь в общих чертах. Тем с большей смелостью обобщаются – всегда ex post – возможные взаимосвязи. Одновременно исследователи пространств (как экономисты, так и планировщики) открывают для себя нерыночные интерактивные и культурные контексты, которые оказывают важнейшее формирующее влияние на взаимодействие между процессами развития знания, пространства и города. В области основанного на знании городского развития на сегодняшний день работает уже множество подходов, однако они по большей части еще не учтены дискурсом социологической урбанистики в достаточной мере.
Между тем, прежде всего в новых "рефлексивных" подходах экономической регионалистики (Storper 1997) к изучению "городских регионов, основанных на знании", есть множество вопросов и исследовательских полей, которые вполне могли бы осваиваться и социологической урбанистикой (о главных характеристиках экономики знания см. Strulik 2004: 30ff.). Ограничимся кратким упоминанием пяти подходов, в рамках которых разработаны теоретически продуктивные гипотезы о коэволюции пространства и знания (а значит, имплицитно, и гипотезы о формах взаимосвязи – например, о форме габитуса знания):
1. Тезис об агломерации, подчеркивающий притягательную силу основанных на знании индустрий, объединенных в сети с университетами и исследовательско-проектными учреждениями ("sticky knowledge places": Markusen 1996; Malecki 2000; см. выше параграф 2).
2. Тезис о центральности, согласно которому глобальные города служат новыми центрами не только финансовых экономик, но и экономик знания (Sassen 1996).
3. Тезис об урбанизме, сигнализирующий о появлении нового "креативного класса", который повышает ценность центра города и по-новому структурирует городские пространства с большой выдумкой и при помощи собственного знания, придавая им новый городской характер (Florida 2002; Florida/Gates 2001).
4. Тезисы о создании мест, согласно которым креативность и качественный рост в определенных условиях можно через сети акторов гражданского общества сильнее и устойчивее привязать к конкретным местам с их близкими к очному общению стимулирующими потенциалами (Scott 1997; Amin/Cohendet 2004; Läpple 2003; 2005).
5. На фоне такой ситуации в порядке дальнейшего развития подходов, вдохновлявшихся теорией социальных сред, а также подходов экономической географии и социологии культуры (см. работы итало-французской школы GREMI) мы в Институте регионального развития и структурного планирования имени Лейбница в Эркнере выработали так называемую гипотезу ландшафтов и социальных сред знания.
Сначала, в ходе пилотного проекта 2002–2007 гг., этот последний подход был отточен и дифференцирован при сравнительном изучении развития городов знания в Восточной и Западной Германии; теперь он продолжается в виде компаративного исследования в европейском масштабе – включая анализ комбинации "знание+управление" (ср. Heinelt в Matthiesen/Mahnken 2009; продолжено в Matthiesen (Hg.) 2004; Matthiesen/Mahnken 2009; Matthiesen в: disP Special Issue 2009). Главная исследовательская гипотеза заключается в следующем: KnowledgeScapes – паттерны сочетания стратегических сетей (сетей предприятий, сетей образования, сетей знания) с социальными средами бытования знания (функционирующими в основном неформально) и с их усиленной внутренней коммуникацией играют важнейшую роль в перепрофилировании связей между пространством и знанием в городах. Здесь мы в то же время видим структурные ядра, которые оказывают определяющее воздействие на собственную логику габитуса знания того или иного города.
Коротко об "архитектонике" теории ландшафтов знания. В нашем подходе различаются три уровня:
А. Сетевой уровень, точнее – уровень "жестких" сетей и "мягких" социальных сред, и особенно их типичных для каждого случая сочетаний (KnowledgeScapes).
В. Уровень культур знания.
С. Уровень опирающегося на знание габитуса пространства – городского региона и т. д.
Уровень А – Сети, социальные среды и KnowledgeScapes:
– "Мягкие" сети и социальные среды знания (ССЗ): "мягкие", по природе подобные социальным средам сети имеют особенное значение именно для основанных на знании интеракционных систем. В новейшей традиции изучения социальных сред принято называть их "социальными средами знания". Для этих сред, функционирующих с повышенной интенсивностью внутренней коммуникации и сильными точками фокусировки знания, характерна высокая способность к самоорганизации. В принципе, социальные среды знания "производят" концепции интеграции институтов знания и генерируют для конкретных случаев "связки" из имплицитного и эксплицитного знания (ср. Matthiesen/Bürkner 2004).
– "Жесткие" сети знания (СЗ): концепция стратегических сетей знания направлена на анализ структур сотрудничества как внутри формально институционализированных структур и системно-функциональных единиц, так и между ними. В посттрадиционных обществах знания и их городах эти кооперационные структуры приобретают огромное значение. В стандартный репертуар координации действий входят: четко определенные стратегические цели и эксплицитные системы правил (см. например в Ostrom 1999: 52ff. систематику из восьми типов правил: "правила входа и выхода", "правила позиции", "правила ландшафта", "правила власти", "правила информации", "правила оплаты"); сюда же добавляются зачастую процедуры "бенчмаркинга", т. е. сравнительного анализа (c помощью определенных контрольных точек), а также все чаще – интеракционные структуры, построенные в форме проектов, с заданным сроком существования ("смерть сети"). Жесткие стратегические сети знания могут реализовываться в широком спектре вариантов: от классических бюрократических учреждений знания и образования до сверхинновативных исследовательско-конструкторских сетей и недолговечных "cool projects" (выражение Гернота Грабхера).
– KnowledgeScapes (KS) – ландшафты знания: этим искусственным словом обозначаются эмпирически наблюдаемые формы "гибридного" смешения ССЗ и СЗ. Эти гибриды имеют всё большее значение для хорошего (или плохого) функционирования основанных на знании интеракционных систем в городах и динамики порожденных ими пространственных процессов развития и обновления. Ландшафты знания эмпирически проявляются в виде очень широкой палитры структурных смешений, композиций и связок. Они соединяют "преимущества живого контакта при интеракциях между присутствующими" (Kieserling 1999) с реляционными и функциональными, опирающимися на технические средства сетевыми образованиями, создавая в каждом случае особый тип пространства. Фактические правила смешения и динамика изменений пока еще как следует не поняты. В конкретных случаях синтез социальных сред знания и стратегических сетей знания, объединяющий их в KnowledgeScape, форсируется специфичными для каждого из этих случаев транзакционными техническими средствами, а также сочетанием взаимодействия лицом к лицу и электронных медиа.
Илл. 1. Структурные уровни габитуса знания и его форм интеракций и сетевых связей
Источник: UM/IRS 2005
Уровень В – Культуры знания (КЗ):
Все большее влияние на процессы развития городских регионов оказывает гомогенность/гетерогенность их специфических культур знания. Наряду с институциональным и организационным устройством и расположением учреждений образования и знания, для формирования культур знания, накладывающих определяющий отпечаток на населенный пункт, решающую роль играет в особенности взаимодействие 1) интеракционных сетей, 2) локальных, специфичных для определенных социальных сред и глобальных форм знания и 3) динамики обучения, характерной для каждой из них (роль рефлексивного знания!). Ведь от соединения социальных сред знания и гетерогенных стратегических сетей в ландшафты знания, по сути, зависит запас креативности в том или ином населенном пункте.
Уровень С – Габитус городского региона:
Города и городские регионы резко различаются не только тем, как они генерируют разнообразное по формам знание и как они его внедряют на уровне деятельности, но и тем, в частности, как они это знание сводят в специфический гештальт. При этом "системный уровень" экономики и политики и "уровень жизненного мира" с его структурными и социальными интеракционными сетями производят общий эффект.