Довольно популярным местом встреч проституток с потенциальными клиентами были появившиеся во второй половине ХIХ в. танцклассы, где танцевали считавшийся крайне неприличным канкан. В этом танце главным было – в такт музыке как можно выше вскидывать ноги и особенно "шикарным" па было "сбить ножкой пенсне с носа партнера". С наступлением вечера одинокие прохожие на наиболее оживленных улицах столиц и крупных городов, особенно портовых, то и дело слышали призывную просьбу: "Мужчина, угостите папироской!.." – и даже прямое: "Офицер, я вам составлю удовольствие…".
Будущий историк В. О. Ключевский, приехав в Москву в 1861 г. был поражен столичными нравами. "Самый знаменитый из них (московских бульваров. – Л. Б.) в отношении охоты за шляпками – Тверской… Вот как наступит вечер, там музыка около маленького ресторанчика и, братец ты мой, столько прохвостов, что и-и! Здесь царствуют такие патриархальные нравы, что всякую даму встречную, если есть охота, ты можешь без церемонии взять под руку и гулять с ней… Нагулявшись, ты можешь, если опять есть охота, просить спутницу (признаться, иногда очень красивую и милую) проводить тебя самого до квартиры и непременно получишь согласие. Дошедши до квартиры, можешь попросить войти, и войдет… По субботам ты можешь заметить в Москве славную штуку: на поклонение Иверской Божьей Матери в Москве особенно усердствуют, как ведомо, купечество. Так по субботам ты можешь заметить в некоторых местах Москвы явление такого сорта: мчатся экипажи из всей мочи, а в них сидят джентльмен с разряженной мамзелью. Спроси кого угодно: "Кто это?" – и получишь ответ: "Это купчики едут в баню!". А? Ведь в Пензе еще не дошли до такой общежительности" (61; 93).
Услугами проституток, разумеется, разного "разбора", от дешевых до самых дорогих лореток, например, "этуалей", "каскадных певичек" из кафешантанов, находившихся на постоянном содержании, пользовались во всех слоях общества – от сезонных рабочих до высшей аристократии и гвардейского офицерства. Коллективным посещением публичного дома даже отмечалось вступление во "взрослую жизнь" выпускниками гимназий или студентами-первокурсниками. Так, у студентов Казанского университета была традиция такого массового похода в район "веселых домов" на Булаке; исстари известна песня казанских студентов на эту тему: "Там, где тинный Булак со Казанкой-рекой словно братец с сестрой обнимаются, средь веселых домов золотою главой там Исаакий святой возвышается. От зари до зари, чуть зажгут фонари, там студенты гурьбою шатаются. Они песни поют, они горькую пьют и еще кое-чем занимаются…".
Но не только Москва или Петербург, либо богатая торговая Казань славились своими возможностями "насчет клубнички". Например, в Сибири столицей по этой части слыл Томск, да не слишком от него отставала и Тюмень. В 1827 г. был привлечен к суду по обвинению в растлении малолетней управляющий Томской губернией статский советник Соколовский. Признав факт близости, он со знанием дела заявил, что "в городе Томске женщины низшего класса, начиная от 11-ти лет, готовы идти куда угодно, по первому мановению мужчины"; среди свидетельниц по делу оказались 6 жриц любви в возрасте от 14 до 22 лет, вступившие на стезю порока не моложе 13 лет; четверо из них были дочерьми солдат, одна мещанка и одна крестьянка, а своднями служили вдова губернского секретаря, 42 лет, и унтер-офицерша 38 лет (76; 142–143).
К торговым заведениям прежде относились и "предприятия бытового обслуживания", торговавшие разного рода услугами. Это были гостиницы разного типа, "торговые бани", парикмахерские. На почтовых трактах и шоссе, в торговых селах и небольших городах это обычно были постоялые дворы. Дворники, то есть их содержатели, предоставляли клиентам помещение для сна, обычно замызганное, переполненное клопами и блохами и нередко без постельных принадлежностей. В ту эпоху малых скоростей и вместительных экипажей путники обычно везли с собой ковры, перины, подушки, одеяла, а иной раз располагались и на охапке сена. На постоялом дворе можно было спросить у хозяина самовар и какую-либо незамысловатую снедь, либо потрапезовать собственными припасами, которыми, отправляясь в дальнюю дорогу, загружали тарантасы, коляски и возки. Содержали постоялые дворы крестьяне или мещане; иногда это было помещичье владение, а "дворником" служил крепостной оброчный крестьянин. Столь же примитивными гостиницами служили и многие трактиры, внизу имевшие общий зал с подачей пищи, чаю, прохладительных и горячительных напитков, а наверху – комнаты для жильцов, так называемые герберги. Если на постоялом дворе проезжих обслуживал сам дворник или его жена, то в трактирах эта обязанность возлагалась на половых, которые подавали и пищу в общем зале или в комнаты. Разумеется, на дворе были конюшни для лошадей, запас сена и овса, водопой; кучера обычно помещались прямо на конюшне, а слуги проезжающих – вместе с господами в маленькой передней. При общей дешевизне в трактире можно было прожить довольно долго, если у приезжего были дела в городе.
Более комфортабельными были меблированные комнаты, "меблирашки" или "нумера". Как правило, здесь поселялись надолго, иной раз на месяцы, а то и годы. В номерах была мебель, постельное белье, но в комплекс обслуживания обычно входил только самовар, подававшийся в номер. В обязанности коридорных входило также чистить платье и обувь гостей. Женская прислуга не допускалась полицией во избежание проституции. Более дорогие и "роскошные" гостиницы с ресторанами внизу, типа петербургской "Астории" и "Англетера", московских "Метрополя" и "Националя", появились лишь к началу ХХ в. в крупнейших городах.
Поскольку при развитом рынке предложение товара и услуг превышает спрос, заявления типа "Граждане, в этой гостинице свободных номеров не было, нет и не будет!", а, тем более, заранее заготовленные стандартные таблички "Свободных мест нет", бытовавшие в советское время, были невозможны: были бы гости, а гостиница найдется. В крохотной провинциальной Вологде в конце XVIII в. было 5 гостиниц и 24 постоялых двора! В начале ХХ в. здесь было 6 гостиниц: "Золотой якорь", "Пассаж", "Эрмитаж", "Европа", "Светлорядская" и "Славянская". Есть сведения и о существовании 7 постоялых дворов. Один из посетивших Вологду в начале ХХ в. современников писал:"Золотой якорь", старейшая гостиница в городе… помещается в прекрасном четырехэтажном каменном доме купца Ф. И. Брызгалова. Цены в гостинице удивительно низки. Номера в ней – от 50 коп. до 2 руб., причем в эту плату входит стоимость и постельного белья, и электрического освещения; самовар стоит 10 коп., привоз с вокзала – 15 коп. За два рубля я занимал номер из трех комнат в бельэтаже с балконом, меблировка его вполне удовлетворительная. При гостинице имеются бильярды и ресторан. В ресторане стены украшены головами кабана и оленя, в пастях которых красиво устроены электрические лампочки. К сожалению, на тех же стенах повешены и аляповатые олеографии. Другая большая гостиница в городе – "Эрмитаж", недавно открытая, с прекрасной громадной ресторанной залой. Цены обедов и порционных кушаний невысоки: обед из трех блюд стоит 60 коп., из 5 блюд – 1 руб. Меню не содержит в себе тонких блюд, но зато порции подаются обильные. В "Эрмитаже" кормят лучше, чем в "Золотом якоре". Есть в городе и еще довольно большая гостиница – хотя и попроще первых двух – "Пассаж" (67; 57–58).
В больших городах с их скученностью деревянных домов, частные бани были редкостью, и основная масса простонародья мылась в торговых банях, обычно располагавшихся на берегах рек. В 1801 г. Павел I издал указ об устройстве в Москве каменных торговых бань. К этому времени здесь было 63 бани, из которых 22 были каменные, расположенные в центральных частях города, а 41 – деревянная; из них 10 каменных и 11 деревянных бань принадлежали казне, прочие – купечеству. Но немало здесь было и домовых бань: на 1812 г. в Москве числилось 1197 домовых бань. В провинции было проще: так, в начале XIX в. в Вологде было 950 (немногим меньше, чем в огромной Москве!) частных бань и всего одна торговая; но к 1918 г. здесь осталось всего 20 частных бань и было уже 3 общественных. Они были довольно примитивными, отличаясь от крестьянских бань только размерами. Клиенты ходили сюда со своими деревянными шайками (сосуд из клепки емкостью немногим более ведра, с одним большим ухом) и вениками.
Только с середины ХIХ в. стали появляться более благоустроенные каменные бани с "дворянскими" отделениями для "чистой" публики и с предоставлением клиентам шаек, веников, мочалок, мыла, простыней и даже пива и кваса. Вот описание одной из петербургских бань рубежа XIX – ХХ вв., как она осталась в памяти современников: "Плата была по классам – 5, 10, 20, 40 копеек и семейные номера за 1 рубль. В дешевых классах (5 и 10 коп.) в раздевальнях скамьи были деревянные крашеные, одежда сдавалась старосте. В дорогих банях (20 и 40 коп.) были мягкие диваны и оттоманки в белых чехлах, верхняя одежда сдавалась на вешалку, а платье и белье не сдавались. В мыльных скамьи были деревянные некрашеные. В семейных номерах была раздевалка с оттоманкой и мягкими стульями в белых чехлах и мыльная с полком, ванной, душем и большой деревянной скамьей. Банщики ходили в белых рубахах с пояском. Бани были открыты три дня в неделю, а сорокакопеечные и номера всю неделю кроме воскресенья. Такой распорядок вызван был тем, что была только одна смена банщиков и работали они с 6 часов утра до 12 ночи, остальные дни отдыхали. Бани в свободные дни стояли с открытыми окнами, просушивались. Кочегарка работала тоже три дня, горячая вода для высшего класса и номеров сохранялась в запасных баках. Посетителей здесь было значительно меньше, особенно утром, и банщики могли подменять друг друга и иметь отдых. В двадцатикопеечных банях и выше веники выдавались бесплатно, а в дешевых за веник доплачивалась одна копейка… В каждом классе была парная с громадной печью и многоступенчатым полком, на верхней площадке которого стояло несколько лежаков. Любители попариться поддавали пару горячей водой, а то квасом или пивом, чтобы был особенно мягкий и духовитый пар. Надевали на головы войлочные колпаки, смоченные в холодной воде, залезали наверх и, стараясь друг перед другом, хлестали себя вениками до полного умопомрачения… В дорогих классах для парения и мытья нанимали банщиков, которые были специалистами в своем деле: в их руках веник играл, сначала вежливо и нежно касаясь всех частей тела посетителя, постепенно сила удара крепчала… Здесь со стороны банщика должно быть тонкое чутье, чтобы вовремя остановиться и не обидеть лежащего. Затем банщик переходил к доморощенному массажу: ребрами ладоней как бы рубил тело посетителя, затем растирал с похлопываньем и, наконец, неожиданно сильным и ловким движением приводил посетителя в сидячее положение.
Банщики жалованья не получали, довольствовались чаевыми. Их работа была тяжелая, но в артели банщиков все же стремились попасть, так как доходы были хорошие, а работа чистая. К тому же при бане было общежитие для холостых и одиноких. Кочегары, кассиры и прачки были наемные и получали жалованье. Самое доходное место было у коридорных семейных номеров, там перепадало много чаевых за разные услуги" (50; 54–55).
При торговых банях цирюльники оказывали свои услуги: удаляли мозоли, сводили бородавки, ставили пиявки и "шпанские мушки" (особый нарывный пластырь из высушенных и истолченных в порошок жуковнарывников, водившихся в Испании), пускали кровь, делали "заволоку" либо "фонтанель": через два небольших надреза на коже пропускали веревочку или тряпочку, либо в надрез под кожу вставляли горошину, чтобы вызвать нагноение (при тогдашнем уровне медицины считалось, что эти операции "полируют кровь") – в общем, оказывали широкий набор тогдашних медицинских услуг.
В парикмахерских заведениях различались цирюльники и куаферы. Цирюльник считался классом ниже и был мастером на все руки: он брил, стриг, завивал букли и даже делал парики, пускал кровь у полнокровных клиентов (это считалось очень полезным для здоровья и многие проделывали эту операцию регулярно; кровопускание было общее, через вскрытие вены на руке ланцетом, и местное: особым механическим ножиком насекали кожу и ставили медицинские банки) и т. д. Клиентов "почище" брили "с огурцом", предлагая заложить за щеку небольшой соленый огурчик, чтобы бритва на натянутой коже лучше брала щетину, а клиентам попроще без церемоний запускали за щеку собственный палец. Цирюльники входили и в состав воинских частей, тем более что до начала ХIХ в. в русской армии употреблялись парики с косами и буклями; в бою цирюльники оперировали раненых и делали перевязки, выполняя роль фельдшеров и санитаров. Куаферы были аристократами в этом виде обслуживания: они делали только прически, качественные парики, шиньоны и накладки на лысины (апланте); их услуги были дороже, чем у простого цирюльника. Делали они и помады, фиксатуары, белила и пудру: парфюмерная промышленность в России появилась поздно, а привозные из Франции изделия были не всем по карману. Вообще парикмахеры, "тупейные художники" (от "тупей" – прическа) считали себя мастерами высокого класса, аристократами среди мастеровых, выработав особые деликатную, "галантерейную" (то есть галантную) манеру обхождения с клиентами и даже особую речь на "французский манер" ("Малшик, шипси!.."), развлекая клиента разговорами и вворачивая кстати и некстати искаженные французские словечки. Они даже называли себя на французский манер: не Василий, а "мастер Базиль" и т. п.
Таким образом, торговые заведения были рассчитаны на все надобности, вкусы и карманы: любой потребитель, даже уличный нищий, получал то, что хотел и мог. Главное было – вынуть копейку из этого кармана. Отсюда и огромное разнообразие торговых заведений. Естественно, что при тогдашней конкуренции и обилии этих заведений, городские улицы пестрели огромным количеством бросающихся в глаза вывесок. Учитывая неграмотность массы потребителей и необходимость привлечь их взоры, до конца ХIХ в. среди них большое место занимали вывески "предметные". Например, над булочными вывешивался большой золоченый крендель или калач, над сапожными мастерскими – огромный ботфорт, над портновскими заведениями – большие ножницы, а окулисты вывешивали огромные очки с нарисованными на стеклах глазами. Перед входом в табачные лавочки размещались деревянные фигуры индейца, курящего сигару, и турка с трубкой, либо в окнах выставлялись только их головы. В окнах парикмахерских стояли раскрашенные гипсовые головы в париках или со щегольскими усиками и бородками, а по сторонам входа висели жестяные вывески с фигурами щеголя и дамы в пышной прическе. Стремясь завлечь клиента, на вывесках писали: "куафер мастер Пьер Редькин из Парижу и других немецких городов" и указывали перечень услуг. От парикмахеров не отставали и портные, также утверждавшие, что они не из Чухломы, а прямо "из Мадриту и Аршавы", а по сторонам дверей на листах жести были изображены франт в преувеличенно изящном костюме и такая же дама. "У каждого из нас была свою любимая (вывеска. – Л. Б.): у братьев – вывеска, изображавшая молодую даму в пышном голубом платье. Одна рука голая, из нее бьет вверх ярко-красная струя крови и ниспадает в медный таз сбоку. Над дверью надпись: "Здесь стригут, бреют, пущают кровь"… Мне больше нравилась другая, "Табашная продажа". Черномазый человек в тюрбане и ярко-желтом халате спокойно сидит и курит из длинной трубки, которая доходит до полу. Из нее вьется кольцами дым. Другая еще интереснее: на голубом фоне золотой самовар парит как бы в воздухе, а около него рука невидимого человека держит поднос с огромным чайником и чашками. Это "трахтир" "Свидание друзей на перепутье".
Здесь же, недалеко, была еще небольшая скучная вывеска, написанная прописью: "Портной Емельянов из Лондона и Парижа" (4; 64). Это – 70-е гг., Москва, Тверская улица. В Костроме на одном из домов висела вывеска: "Духовный и статский портной Огурешников, член ФранкоРусской портновской академии". Но после 1910 г. и в Кострому начали проникать столичные формы рекламы, так что на модных мастерских непросвещенные костромичи читали: "Моде сет робес Мадам Елен из Москвы".
Вывески старались разместить как можно выше, писали их аршинными буквами, а дорогие магазины украшались лепными или высеченными из камня позолоченными буквами прямо на стене. Старались разместить сразу несколько вывесок, наверху, например, "Колониальная торговля Кукарекин и сын", а внизу – "Чай, кофий, сахар, щиколат и другие колониальные товары". Иной раз продававшийся товар красочно изображался на вывесках начинающими живописцами, и популярный грузинский художник Нико Пиросманишвили буквально кормился и одевался от этой работы: он писал вывески с натуры. Разумеется, с течением времени, особенно в столицах, вывески становились грамотнее и строже, прежде всего у богатых фирм и владельцев, пользовавшихся высокой репутацией. Особенно стремились добиться высокого звания "Поставщика Двора", пусть и не Императорского, так хотя бы какоголибо Великого князя или княгини или иностранного королевского. Это отнюдь не означало, что производитель товара действительно поставлял его ко Двору: такое звание служило наградой за высокое качество товара, представленного на торгово-промышленную выставку. Выставки эти регулярно проводились в Москве и Петербурге с 30-х гг. XIX в.; с 50-х гг. русские фирмы стали участвовать и в Международных выставках в Лондоне и Париже. Заслуживший звание поставщика Двора имел право помещать на вывесках, рекламных листках и изделиях изображение двуглавого Государственного орла. Однако можно было получить право помещения орла, не имея звания поставщика: это тоже был вид награды, классом пониже. Некоторые знаменитые фирмы имели право на трех и даже четырех орлов, под которыми указывались дата выставки и название города, где она проходила. Наконец, на изделиях и в рекламе помещали изображения медалей, полученных на выставках, также с их датами.